Смертельный выстрел

– А кто сказал, что при чем? Нет, Билл, то дело прошлое. Я просто вспомнила о нем, потому что вид у тебя точно такой, как когда Бет тебя обхаживала. Сейчас я говорю, что ты сам не свой. Говори, где собака зарыта, выкладывай все начистоту!

Говоря это, Феба не сводила с мужа проницательного взгляда, внимательно наблюдая за выражением его лица.

Но выдавать оно могло немногое. Будучи коренным африканцем, Билл выразительностью черт мог потягаться с каменным сфинксом, да и краснеть не умел. Как уже упоминалось, кожа его была, как черное дерево, и имела синеватый отлив, благодаря которому охотник и получил свое прозвище.

Он твердо выдержал пытливый взгляд и на какое-то время сумел ввести Фебу в заблуждение.

Только после ужина, скромность которого отчасти объяснялась его неудачной охотой, сердце Синего Билла дрогнуло, а язык развязался. Точная причина неизвестна, но, так или иначе, перед тем как отойти ко сну, он все как на духу рассказал спутнице дней своих, поведав обо всем, что видел и слышал в кипарисовом болоте.

Сообщил и о подобранном письме. Осторожно вытащив его из кармана, он передал его жене на осмотр.

Феба одно время была прислугой в доме и состояла горничной при белой госпоже. Было это в золотую пору юности, в старой доброй Виргинии, до того как ее отправили на запад и продали Эфраиму Дарку, где ее ждала злая судьба обычной невольницы. Но прежняя владелица немного научила ее грамоте, и в памяти Фебы сохранились еще остатки былого образования – достаточные, чтобы разобрать письмена, попавшие к ней в руки.

Сначала она поглядела на фотографию, поскольку та первая выпала из конверта. Не требовалось много усилий, чтобы понять, кто на ней изображен. Эта дама была слишком прекрасна, чтобы не восхищать даже самого скромного раба в поселке.

– Какая красивая молодая леди, – заметила негритянка, в течение некоторого времени изучая портрет.

– Тут ты права, Феба. Красивая, как ни одна другая белая девушка, которую мне, ниггеру, доводилось видеть. И такая же добрая. Какая жалость, что она уезжает отсюда! Много чернокожих будут скучать по милой белой госпоже. И масса Чарльз Клэнси тоже будет скучать! Господи! Я же совсем забыл: он может и не будет скучать, потому что уже умер, наверное! Если так, то это она будет скучать по нему, ей-богу. Все глаза выплачет.

– Так ты думаешь, между этими двумя что-то было?

– Думаю? Кому ж знать, как не мне, Феба! Я много раз встречал их в лесу, когда ходил за енотом. Видел их вместе. Белая леди и джентльмен не стали бы встречаться, если бы не имели чувств друг к другу. У нас, у черного народа, тоже так заведено. А еще твой ниггер наверняка знает, что они были влюблены. Джул сказала про это Юпитеру, а тот по секрету сообщил мне. Они давно друг друга любили, еще до того как масса Чарльз в Техас уехал. Только вот полковник Армстронг – это большой человек, он и слышать про это не хотел. Да если он прознает, то застрелит массу Чарьза, если тот уже не покойник. Будем надеяться, что нет. Вот что, девочка, открой-ка это письмо и давай посмотрим, что там пишет там леди. Это точно она его написала. Вдруг это прольет свет на это темное дело.

Следуя этому внушению, Феба достала письмо из конверта и развернула, а потом, держа поближе к сальной свечке, прочитала от начала до конца.

Этот подвиг занял немало времени, потому как ее академические таланты, не блестящие и в лучшие времена, без постоянной практики сильно потускнели с годами. В конечном итоге сумела разобрать смысл и передала его Биллу, который слушал ее, развесив уши и вытаращив глаза.

Покончив с чтением, оба некоторое время сидели молча, размышляя над открывшимися им причудливыми обстоятельствами.

Синий Билл первым обрел дар речи.

– Многое, про что сказано в этом письме, я и прежде знал, а что-то было и новое, – сказал он. – Но не важно, новое это или старое, другим людям ни к чему знать, про что написала молодая леди в этом послании. Нет, Феба, ни единое словечко не должно сорваться с наших уст. Мы спрячем письмо, и никто даже не узнает, что оно у нас было. И чтоб никто не пронюхал, что твой ниггер его нашел. Ежели такое обстоятельство выйдет наружу, добра не жди: исполосуют Синего Билла кнутом, а то и под насос засунут. Так что дай мне, Феба, слово, что никому не расскажешь. Дело это опасное, отчаянное.

Супруга вполне понимала обеспокоенность мужа и подчинялась необходимости. Затем эти двое отошли ко сну, упокоившись под оливковой ветвью согласия, и дав друг другу слово держать язык за зубами.

Глава 14

Почему он не приходит?

Ложась спать, Хелен Армстронг думала о Чарльзе Клэнси с обидой. Она так злилась, что не могла уснуть и беспокойно ворочалась на постели, утыкаясь в подушку то одной щекой, то другой.

А в миле от ее комнаты еще одна женщина не могла уснуть, думая о том же самом человеке, но не сердясь, а волнуясь. То была мать Чарльза.

Как уже упоминалось, дорога из Натчеза проходила мимо ворот усадьбы полковника Армстронга. Путник, идущий в противоположном направлении, то есть в город, обогнув край плантации увидел бы стоящий при дороге дом, весьма скромный в сравнении с внушительным особняком плантатора. Его можно было бы назвать коттеджем, будь это название в ходу в штате Миссисипи. Но оно здесь не известно. Это не бревенчатая постройка, а каркасный дом, стены которого обшиты досками внакрой и покрашены, а кровля сложена из кипарисовой черепицы – такой архитектурный стиль распространен в южных штатах, но редко встречается в северных. В подобных жилищах обитают люди умеренного достатка, не способные тягаться состоянием с плантаторами, но побогаче и покультурнее «белых отбросов», населяющих бревенчатые хижины.

Они тоже считаются плантаторами, но мелкими, имеют с полдюжины невольников и обладают небольшим участком расчищенной от леса земли, занимающим от двадцати до пятидесяти акров[15 - Акр – мера площади, равная примерно 0,4 га.]. Каркасный дом свидетельствует о благосостоянии владельцев, тогда как две-три бревенчатые постройки на заднем дворе: амбар, конюшня и другие службы – говорят о наличии хозяйства.

Вот в такого рода жилище и обитала вдова Клэнси.

Как уже упоминалось, овдовела она недавно, и еще носила на голове траур, а в сердце печаль.

Муж, выходец из благородного ирландского семейства, переселился в Нэшвилл, столицу Теннесси, где в былые времена обосновалось много ирландцев. Там он и женился. Его избранница была коренной уроженкой Теннесси и вела родословную от пионеров Каролины, колонизировавших этот штат в конце восемнадцатого века. Тамошние Робертсоны, Гиннесы, Гардинги и Брэдфорды завещали своим потомкам право называться людьми благородными или, по крайней мере, имя, достойное уважения и обыкновенно вызывавшее его.

В Америке, как и везде, ирландцы редко достигают богатства, в особенности это характерно для дворян. Будучи при деньгах, они легко усваивают привычку швырять их направо и налево, и быстро оказываются на мели.

Так случилось и с капитаном Джеком Клэнси, получившим за женой богатое приданое, которое он поспешил растратить на пирушки с друзьями, так что принужден был переселиться в Миссисипи, где земля стоила дешевле и где помещик мог протянуть еще какое-то время на свой ежегодный доход.

Купленное им здесь имение оказалось не лучшего свойства, и это побудило его задуматься о переезде в северо-восточный Техас, ставший в то время популярным объектом колонизации. Он послал туда сына. Молодой человек провел в штате Одинокой Звезды год в поисках удобного места и возвратился с благоприятными вестями.

Но ухо, которому предназначались эти вести, не могло больше ничего услышать. По своем возвращении Чарльз обнаружил, что осиротел и остался единственным утешением для матери, которую тяжкое горе едва саму не свело в могилу. То было одно из страшных испытаний, подточивших ее силы – еще одно такое, и кладбищенская плита навеки сомкнется над ней.

Такие унылые мысли витали в голове матери в описываемый день, когда после захода солнца она сидела в своей комнате, освещаемой тусклой свечой, и напрягала слух в попытке уловить шаги возвращающегося домой сына.

В полдень Чарльз отправился на оленью охоту, как это частенько случалось прежде. Мать знала эту его слабость и не ругала, даже если он возвращался поздно. Ей известно было, что он с детских лет обожал охоту.

Но сегодня он запаздывал больше обыкновенного: животные удалялись уже на ночлег в свои убежища, а к «факельной охоте» Чарльз никогда склонности не питал.

Одно только могло объяснить его задержку. С некоторых пор мать, следившая за сыном заботливым взором, заметила его рассеянность, слышала вздохи, выходившие из глубины сердца. Кто не угадает этих проявлений симптомов любви, проявись они у мужчины или женщины? Миссис Клэнси их узнала и поняла, что Чарльз подвержен этому недугу.

Витающие в воздухе слухи, признаки, пусть едва, но все-таки заметные, а быть может, словечко доверенной служанки, укрепили вдову в ее подозрениях, одновременно указав на предмет страсти сына.

Миссис Клэнси не жаловалась и не сердилась. Не было в округе ни одной девушки, которую она хотела бы заполучить в невестки так горячо, как Хелен Армстронг: не за ее красоту, не за высокое общественное положение – Каролина Клэнси и сама происходила из хорошей семьи. Что ее привлекало и побуждало одобрить выбор сына, так это известный всем благородный характер юной леди.

И, припомнив собственную молодость и свидания с отцом Чарльза под покровом ночи, мать не судила сына строго за отсутствие дома, пусть и в такой поздний час.

И только когда часы пробили полночь, она начала беспокоиться. Беспокойство перешло в тревогу, а затем в страх. Почему он не возвращается после полуночи? Пташка, шепнувшая ей про эту любовную связь, поведала и про тайный ее характер. Миссис Клэнси это не нравилось. Тайное ухаживание бросало тень на ее сына, на ее саму, что было особенно неприятно в свете их скромного достатка. Но она черпала утешение в воспоминаниях о том, что ухаживания за ней носили тот же самый характер.

Но, так или иначе, в такой час юная леди не должна, не смела быть вне дома. Тем более что, как это прекрасно знали все соседи, рано поутру Армстронгам предстояло двинуться в путь. Обитатели плантации давно уже должны были отойти ко сну. Стало быть, не любимая девушка удерживала ее сына. Была еще какая-то причина. Но какая? Эта мысль не давала покоя страдающей матери.

Время от времени она вставала с кресла, стоило ей уловить какой-нибудь звук; то и дело подходила к двери и выглядывала на улицу. Но всякий раз тщетно.

Подолгу стояла она на крыльце, вглядываясь в идущую мимо калитки дорогу, напряженно прислушиваясь.

В начале ночи было темно, но затем луна залила все серебристым светом. Но он не освещал мужской фигуры, да и вообще чего-либо живого. Не слышалось звука приближающихся шагов, ничего, напоминающего поступь.

Пробило час после полуночи, а сын не возвращался. Миссис Клэнси начала приходить в отчаяние и с возрастающей тревогой наблюдала за стрелками на циферблате.

С каминной полки доносилось тиканье маленьких часов «Коннектикут». Купленная у разносчика вещь могла привирать, поскольку забиравшиеся на юг торговцы частенько сбывали хлам. Помня об этом, мать тешила себя надеждой.

Но, стоя на крыльце и наблюдая за перемещением луны, бедняжка понимала, что час действительно очень поздний.

Из леса и лежащего за ним болота до нее донеслись новые звуки. Будучи знакома с дикой природой, женщина верно истолковала их. Клекот индейки означает приближение утра.

Часы пробили два, а шагов все не слышно, и сын не возвращается!

– Где же мой Чарльз? Где это он так задержался? – задавала себе несчастная вопросы, те же самые, что несколько часов назад вырывались из уст Хелен.

То были слова, внушенные иной страстью, но одинаково сильной и, конечно, чистой.