Пропавшая гора

С тех пор он делал это несколько раз, и это были последние удары в его жизни. Из осторожно раздвинутых покрытых листьями ветвей вырываются два потока пламени и дыма; слышны три выстрела, и снова на земле мертвая дичь.

Но на этот раз голов меньше, – только одна, та, что с великолепными рогами. Только вожак стада убит пулей из нарезного ружья, потому что пули из двустволки отскочили от шерсти барана, подобной войлоку, как от стальных доспехов.

– Проклятие! – с расстроенным видом восклицает гамбусино, когда они подходят к упавшему животному. – На этот раз не повезло. Это даже хуже, чем ничего.

– Почему? – спрашивает молодой англичанин; он удивлен этими словами – особенно после того, как добыл такой трофей.

– Ты спрашиваешь почему, сеньорито? Разве нос не говорит тебе? Mil diablos![24 - Тысяча чертей!] Как несет от этой твари!

Он говорит правду, как чувствует его спутник, подойдя к туше: удушливый запах исходит от старого самца в период течки.

– Какой я был дурак – потратить на него пулю! – продолжает мексиканец, не ожидая ответа. – И меня не привлекали ни его размер, ни рога. Я думал о другом и поэтому не подумал.

– О чем другом?

– О дыме. Ну, нет смысла оплакивать разлитое молоко. Этот баран годится только на пищу койотам; и чем быстрей они набьют им свое брюхо, тем лучше. Тьфу! давай уйдем отсюда!

Глава VI

Гомеров пир

Белые встали рано, но краснокожие раньше. Потому что койотеро, как и звери, по которым названо племя, больше действуют ночью, чем днем. Сейчас жаркое время года, и они решают добраться до Научампатепетла до того, как солнце поднимется высоко и станет слишком жарко, чтобы передвигаться. Даже дикари не сторонятся комфорта, хотя эти думают скорее не о себе, а о своих лошадях. Они в походе, который потребует от лошадей скорости, а передвижение в полуденные жаркие часы ослабит их.

Поэтому еще за час до рассвета индейцы на ногах и движутся в полутьме бесшумно, как призраки. Бесшумно не потому, что боятся обнаружить перед врагами свое присутствие – они знают, что здесь нет врагов, – но потому. что таков их обычай.

Прежде всего они перемещают колышки, к которым привязали лошадей, или удлиняют веревку, чтобы животные могли добраться до свежей травы: ту, что их окружала, они за ночь вытоптали.

Затем они начинают заботиться о себе: подкрепляют своего внутреннего человека обильным завтраком. Чтобы приготовить завтрак, огонь не нужен, поэтому костры не разжигают. Всю ночь пеклись мескаль и куски конины; к утру они должны быть готовы. Нужно только снять почву с примитивных печей и достать содержимое.

Пять или шесть человек, которым поручена эта обязанность, сразу принимаются ее выполнять; вначале снимают верхний слой почвы, которая прокалилась и все еще дымится. Потом осторожно извлекают форму, которая успела превратиться в пепел. Она горячая, требует внимательности в обращении, но дикие кулинары умеют это делать, и скоро становится видна черная груда, конская шкура, лишившаяся волос и обожженная, но влажная и издающая сильный запах. Она сохраняет прочность, и поэтому можно не опасаться, что разольется содержимое. Ее поднимают и переносят на чистое место на траве. Потом разрезают и расстилают, обнажается пахучая пикантная масса; почувствовав аппетитный запах, который разносится в свежем утреннем воздухе, все краснокожие, предчувствуя удовольствие, собираются вокруг.

И не без причины. Не говоря уже о печеной конине, которую гурманы признали бы восхитительным блюдом, сердцевина мескаля, приготовленная таким образом, – блюдо очень вкусное и своеобразное. Оно настолько своеобразно, что я ни с чем не могу его сравнить. Внешне похоже на засахаренный цитрон, вкус тоже сладковатый, только плотней и темней по цвету. Когда его ешь, язык словно колют тысячи крошечных стрел, ощущение своего рода пощипывания, совершенно неописуемое и для непривычного человека не очень приятное. Но это ощущение быстро проходит, и тот, кто решился попробовать мескаль, со временем его очень любит. Многие известные люди из числа белых считают его роскошью; его готовят в большинстве мексиканских городов и в самой столице, и стоит оно дорого.

У индейцев апачей, как уже говорилось, это основной продукт питания; одно из племен этого многочисленного народа получило от него даже название – мескалерос. Но едят его все, и койотеро в своем лагере, приготовив печеный мескаль, доказывают, что это блюдо для них не ново.

По слову «готово!» они собираются вокруг горячей парящей массы и, не обращая внимания на обожженные губы и языки, едят с помощью ножей.

Вскоре шкура очищена, все ее содержимое съедено. При крайней необходимости они могут съесть и шкуру. Но сейчас такой необходимости нет, и индейцы оставляют ее своим тезкам – койотам.

За этим гомеровым пиром следует курение, потому что все американские индейцы курят растение с никотином. Они делали это еще до того, как каравеллы Колумба расправили свои паруса в Гаитянском море.

У каждого койотеро в лагере есть трубка и сумка с табаком, подлинным или фальсифицированным: это зависит от удачи и от того, как давно был набег на поселок бледнолицых.

Выкурив трубку, они прячут ее, и все снова на ногах. Остается выкопать колышки, свернуть привязные веревки, сесть верхом и ехать, потому что на лошадях уже их легкие и легко надеваемые седла и узда.

Вождь отдает приказ садиться верхом, но не словами, а своим примером: садится на спину своей лошади. И все выезжают, как и раньше, строем по двое, растянувшись по равнине.

Не успевает последний индеец оставить лагерь, как его заполняют живые существа другой разновидности – волки, чей вой слышался всю ночь. Учуяв запах убитой лошади, они бросаются к ней и пируют на костях.

* * *

Вскоре после выезда из лагеря индейцы теряют Серро из вида. Объясняется это тем, что они погружаются во впадину на равнине между похожими на хребты возвышениями; впадина тянется на несколько миль, прежде чем снова станет видна гора. Но индейцы хорошо знают дорогу, и ориентиры им не нужны. И они не торопятся. Намеченное заранее место у озера они смогут достигнуть до того, как солнце станет слишком жарким; там они смогут до вечера лежать в тени. Поэтому они движутся неторопливо с целью беречь силы лошадей.

Много разговаривают, громко и со смехом. Они выспались и хорошо позавтракали; к тому же днем нет опасности неожиданно столкнуться с врагом. Тем не менее они по привычке настороже и время от времени внимательно разглядывают горизонт.

Вскоре они видят то, что становится предметом серьезного обсуждения. Не на горизонте и не на равнине, а над головой, в небе. Это птицы. Почему птицы? И почему они привлекают внимание койотеро? Ничего особенного, если бы это были другие птицы. Но это стервятники, черные падальщики двух разновидностей: грифы и канюки. Индейцы не бросили бы на них второй взгляд, если бы он вели себя, как обычно, летали кругами или спиралями. Но эти пролетают над головой по прямой, быстро машут крыльями, очевидно, стремясь туда, где много падали. Десятки стервятников вытянулись в линию и летят туда же, куда движутся индейцы, – к горе Научампатепетл.

Что может привлекать стервятников? Этот вопрос индейцы задают друг другу; никто не может на него ответить, все высказывают предположения. Они нисколько не встревожены, но это зрелище их возбуждает; и они ускоряют ход, чтобы увидеть, что привлекает птиц. Это должно быть что-то большее, чем мертвый олень или антилопа: слишком много птиц летит туда, и летят они издалека. То, что они летят высоко и по прямой, свидетельствует, что они давно держатся этого курса.

Поднявшись по склону впадины, смуглые всадники снова видят гору и также то, что заставляет их неожиданно остановиться, – пурпурную дымку над северным концом горы, постепенно рассеивающуюся, поднимаясь высоко в небо. Туман, поднимающийся от воды, которая, как они знают, там есть? Нет; их опытный взгляд сразу определяет причину появления дымки – это действительно дым. Они также уверенно узнают дым от лагерных костров. У Научампатепетла расположились лагерем какие-то другие опередившие их путники.

Кто? Индейцы-опата? Маловероятно. Сыновья труда, индейцы-рабы, как презрительно называют их эти головорезы, родственные им лишь по расе, опата не покидают свои поселки и клочки культивированной земли вокруг них. Они не могли так далеко уйти от своих домов в дикую местностью. Скорее это отряд бледнолицых; они ищут сверкающий металл, который, как знают апачи, заводит врагов в сердце пустыни, на их территорию, приводит к гибели, а губят их они. Если костры, которые они видят сейчас, принадлежит такой группе, она обречена; так во всяком случае думают эти кентавры, надеясь, что они правы.

Пока они смотрят на голубовато-пурпурное облако, определяя его размеры, обсуждая, сколько людей там может быть и что это за люди, их внимание привлекает другое облако, беловатое и меньшее по размеру, всего лишь порыв над вершиной горы; отделившись от вершины, облачко поднимается верх.

Койотеро знают, что это след выстрела или нескольких выстрелов, хотя никакой звук не достигает их ушей. В разреженной атмосфере высокогорных лланос у зрения преимущество перед слухом, звуки слышны на меньшем расстоянии. До горы все еще больше десяти миль, и, даже если бы на вершине выстрелила пушка, они едва ли услышали бы звук выстрела.

Отряд стоит, но всадники не спешиваются. Вождь и еще несколько воинов совещаются. И пока они обсуждают будущие действия, над вершиной месы поднимается новое облачко, такое же, как первое, но из другого места. Это убеждает краснокожих, что их первое предположение было верным: у озера лагерь бледнолицых, а наверху охотники, которые пришли за добычей; индейцы знают, что на вершине много дичи.

Но что за бледнолицые? Этого они не знают. Если бы знали, что это лагерь шахтеров, поскакали бы к нему галопом. Но если это лагерь soldados, тогда совсем другое дело. Койотерос не боятся встречи с мексиканскими солдатами – наоборот. Потому что у племени давние счеты с людьми в военных мундирах; и ничто бы не обрадовало их так, как возможность рассчитаться по этим счетам. Они вышли на тропу войны не только ради грабежа, но и чтобы отомстить. Однако если в лагере солдаты, действия индейцев будут совсем другие. Солдаты в этой местности – обязательно кавалерия, и, чтобы приблизиться к ним, нужны осторожность и стратегия. Но эти краснокожие кентавры тоже солдаты, ветераны, опытные, искусные, владеющие стратегией, и теперь готовы доказать это. Пришло время двигаться, и они выступают, но не прямо вперед и не единым строем, но разбиваются на две группы, одна уходит направо, другая налево, чтобы подойти к лагерю с противоположных направлений. Разделившись, отряды быстро расходятся. Они движутся к горе, но один должен обойти ее с юга, другой – с противоположного направления.

Черные стервятники, продолжающие свой полет, теперь могут быть уверены в богатой добыче.

Глава VII

Los indios!

Бросив тушу барана, охотники движутся вперед. Младший про себя решает вернуться к добыче. Его привлекли большие спиральные рога; такая пара рогов украсит любой зал в христианском мире, и, хотя он не может назвать их своим трофеем, поскольку не он застрелил барана, рога он намерен присвоить.

Но молодой англичанин недолго думает об этом; в следующее мгновение он о них забывает. Потому что, посмотрев на мексиканца, снова видит на его лице тревожное выражение, которое заметил раньше. Это выражение вернулось, как только миновал возбуждающий инцидент со стрельбой. Зная причину тревоги, Генри Трессилиан разделяет ее и больше не думает об охотничьих трофеях.

Они почти не разговаривают: работа отнимает все силы. Потому что за поляной, на которой они встретили баранов, нет дороги, кроме звериных следов, и приходится прокладывать ее самим. Деревья растут тесно, они переплетены лианами, и мексиканцу приходится часто пускать в ход мачете, чтобы прорубить проход; он делает это под аккомпанемент проклятий, таких же частых, как подлесок, который он рубит.

Это их задерживает, и проходит не меньше часа, прежде чем они доходят до конца чаппарели[25 - Колючих кустарников.], хотя при этом преодолевают меньше мили. Но наконец они выходят на внешний край месы, рядом с обрывом. Здесь высокие деревья сменяются низкими кустами, которые не закрывают видимость. Перед их глазами ллано открыта до горизонта на север, восток и запад, они видят все на расстоянии не меньше двадцати миль.

Но так далеко им смотреть не нужно. Потому что на расстоянии чуть больше десяти миль они видят то, что сразу привлекает их внимание – тусклое желтоватое облако, основание которого находится на равнине.

– Это не дым, а пыль! – восклицает гамбусино, увидев облако. – Пыль, поднятая копытами лошадей, их сотни. Ничем иным это не объяснить. Лошади с людьми на спине. Если бы это было стадо диких мустангов, облако было бы более растянутым. Indios, por cierto![26 - Индейцы точно!] Carrai! – продолжает он, оглянувшись и видя в том направлении дым. – Какие мы были глупцы, разжигая костры! Это чистое безумие. Лучше было съесть завтрак сырым. Я никого не виню: должен был бы понимать опасность. Они увидели наш лагерный дым – и наши выстрелы. Ах, мучачо, как глупо мы себя вели!

Едва не задыхаясь от приступа сожалений и угрызений совести, он какое-то время молчит; однако сердце его громко бьется; глядя на далекое облако, пытаясь что-нибудь разглядеть в нем. Темное облако становится менее густым, частично оно рассеивается, и в нем видно какое-то более темное ядро со сверкающими точками. Пока отдельные фигуры еще не видны, только темная масса, но гамбусино знает, что она состоит из всадников, а блестит оружие и украшения, когда к ним пробиваются лучи солнца.

– Какая жалость, – восклицает он, – что я не попросил у дона Эстевана бинокль! Если бы он сейчас был у меня! Но я и без него достаточно вижу. Это именно то, чего я боялся. Сегодня больше никакой охоты: еще до вечера нам предстоит схватка, может, еще раньше. Mira![27 - Смотри!] Они разделились на две части. Видишь, сеньорито?

Сеньорито видит, что пыльное облако действительно разделилось на две части. Теперь он видит и отдельные фигуры: лошадей с всадниками на спинах; оружие блестит ярче, потому что находится в движении.

– Да, – говорит все более серьезно мексиканец, – это головорезы индейцы, и их сотни. Если это апачи – а это точно они, – да поможет нам небо! Я знаю, что означают их движения. Они заметили дым лагерных костров и хотят подойти с обеих сторон Серро. Вот зачем они разделились на две части. Назад в лагерь, и как можно быстрей, как только могут нести нас ноги! Нельзя тратить ни минуты, ни секунды. Vamos!

И они бегут в лагерь. Сейчас не нужно тратить время на прокладывание пути, бегут по уже проложенной тропе, мимо мертвого барана, мимо ручья и подвешенных индеек, не глядя на них и даже не думая о том, чтобы взять их с собой.