Смертельный выстрел

Если смотреть на проплывающий миссисипский пароход с берега, на ум приходит сравнение большим отелем или особняком с множеством окон, который вдруг сошел на воду и величаво движется – «идет по воде как живое создание», если применить живописное сравнение. Некоторые из самых крупных кораблей, принимая в расчет их роскошное внутреннее убранство и изысканность подаваемых за столом блюд, по праву заслуживают присвоенного им титула «плавучих дворцов».

«Натчезская красавица» отличается от этих красавцев, бороздящих эти воды, только размерами, качеством внутренней отделки и наличием кормового колеса вместо бортовых. Как и там, на ней имеется большой центральный салон с отделением для дам на корме, опоясывающие ряды кают с зелеными ставнями, галерея и релинг, две трубы, оставляющие дымный шлейф и труба для «сброса пара», кашляющая, через ровные промежутки времени.

В вечерние часы, когда становится прохладнее, галерея – приятное место, где можно посидеть, постоять или прогуляться. Особенно ее часть, расположенная на корме. Она отведена дамам, и из мужчин там разрешается находиться только родственникам или кавалерам.

В тот вечер, первый после выхода из порта, на палубе пароходика расположились несколько особ, любовавшихся ландшафтами, проплывающими перед их взорами. Жаркое южное солнце скрылось за темным поясом кипарисового леса, который почти повсеместно образует в Луизиане линию горизонта, а нежный ветерок нес ароматы ликвидамбара и магнолии крупноцветковой, которые обволакивали путешественников, подобно благовонному дыму ладана из кадила.

Вопреки своим красотам и прелестям, природе не суждено было завладеть вниманием большинства пассажиров надолго. Из чрева парохода они слышат зов повелительный, и для многих более заманчивый. Приходит час ужина, столы накрыты, лампы зажжены. Под лучами их яркого света путешественники собираются в группы, кто-то с целью побеседовать, кто-то перекинуться в экарте или «двадцать одно»; кое-где видны одиночки, зарывшиеся в книгу, а где-то пары, занятые сражениями на шахматной доске.

Только трое задержались на галерее, и двое из них явно наслаждались обществом друг друга. От третьего их отделяло несколько шагов. Точнее, от третьей, потому что это была женщина. Не то чтобы парочка не была знакома с ней или проявляет грубость. Нет, просто им не хочется, чтобы их слова или мысли стали известны кому-то еще, не считая их самих.

Едва ли требуется пояснять, кто были те двое, так занятые друг другом – это Джесси Армстронг и Луи Дюпре. Правильные черты, черные глаза и вьющиеся волосы этого жгучего брюнета посеяли смятение в сердце младшей дочери полковника, и наоборот, сочетание алого, голубого и золотистого целиком покорили молодого человека. Молодые люди влюблены без памяти.

Пока они стояли, переговариваясь нежным шепотом, глаза третьей особы наблюдали за ними. Но только время от времени и без зависти. Что бы ни творилось в душе у Хелен Армстронг, эти двое не имели к этому отношения. Любовь, вспыхнувшая в ней, опалила ее сердце и оставила одни угли. То была любовь всей ее жизни, и теперь она покинула ее навсегда, чтобы никогда не воспламениться вновь. Если Хелен думала о счастье сестры, то только сравнивая ее с собственной печалью: соизмеряя контраст ее светлой радости с тенью, обступившей ее саму.

Лишь ненадолго обращала она взгляд на юную парочку. Пусть их счастливый щебет не вызывал в ней зависти, но пробуждал слишком болезненные эмоции. Хелен вспоминала, как сама упивалась разговором с тем, кого не хотела, не должна была знать более. В надежде прогнать томящие мысли, она отвернулась от влюбленных и стала смотреть на реку.

Глава 20

Сестра-спасительница

Пароход медленно прокладывал себе путь вверх по течению, колесо его мерно вращалось, вспенивая красноватую воду. Шипя и танцуя, волны разбегались по поверхности, образуя белый с розоватой каймой кильватерный след. Хелен Армстронг он казался кровавым – такой оборот приняли ее мысли.

На некоторое время она целиком ушла в эти горестные думы, а обернувшись, обнаружила, что осталась одна. Влюбленные ушли в каюту, а быть может, в дамский или в большой салон, чтобы принять участие в развлечениях вечера. Она видела свет, льющийся через решетчатые окна, слышала гул веселых голосов. У нее не было желания участвовать в забавах, хотя многие хотели бы видеть ее там. В салоне Хелен наверняка бы сделалась центром кружка обожателей, внимала галантным речам и искусной лести. Она знала это и отказывалась. Вот ведь странная женщина!

В таком состоянии речи утомляли бы ее, а лесть казалась пресной. Она предпочитала побыть в одиночестве и внимать шуму вращающегося колеса. Неумолчный плеск воды был созвучен ее мятущейся душе.

Опускалась ночь; тьма окутала лес и реку, заключив их в свои черные объятья. Вместе с ней мгла опустилась и на девушку: мысли ее были темнее лесного мрака. Такие минуты часто толкают людей к погибели: воспоминания о прошлом, в свете которых будущее становится невыносимым, взывают положить конец страданиям. Мужчина, которому она отдала свое сердце, свою любовь, первую и единственную, посмеялся над этим даром. Она пожертвовала собой, принесла всю себя и теперь лишилась смысла жить. Причем жертва ее была щедрой: жизнь женщины гордой, благородной и великодушной и, бесспорно, прекрасной.

Но Хелен не представляла себя такой, когда, склонившись над поручнями, невидящим взором смотрела, как колесо парохода взбивает пену за кормой. Девушка испытывала не гордость, но крайнее унижение. Отвергнутая тем, к ногам которого она пала так трепетно, так поспешно и, да, так неосторожно, чтобы испытать удар именно в миг безоговорочной капитуляции, выраженной словами!

Словами, обращенными к Чарльзу Клэнси. Да, это было всего лишь письмо, но письмо недвусмысленное и откровенное. И как поступил он? Не удостоил ее ответа, пусть даже отказа! Только презрительное молчание, которое горше открытой насмешки!

Неудивительно, что грудь ее наполняла печаль, а щеки горели от стыда!

Она могла положить конец и той и другому в одну минуту: для этого требовалось только перешагнуть через невысокие поручни и броситься в красную, быструю реку. Несколько секунд борьбы в бурливых водах – не ради спасения жизни, но с целью расстаться с ней – и все кончено. Грусть, ревность, отверженная любовь – эти горькие страсти – исчезнут и наступит покой. И нужно всего лишь небольшое усилие, один прыжок в пропасть забвения.

В ней крепло намерение его совершить. Прошедшее казалось мрачным, будущее выглядело еще мрачнее, жизнь утратила всякий интерес, смерть потеряла свой ужас. Как ужасно стремление к самоубийству в особе столь юной, столь прекрасной, такой невыразимо милой – способной нравиться другим, но исчерпавшей силы нравиться себе! Об этом даже подумать страшно. А вот Хелен всерьез размышляла над этим.

В нерешительности девушка оперлась о перила. Не жажда жизни заставляла ее колебаться. Даже не страх смерти, пусть и ужасной, ибо она понимала, что случится, перешагни она через эти хлипкие поручни.

Взошла луна, взбираясь в вышину чернильно-синего неба, и ее лучи заливали поверхность реки. По временам пароход, держась глубоководного фарватера, приближался то к одному берегу, то к другому. И тогда идущие от него волны пробуждали кажущиеся неподвижными бревна – то были громадные аллигаторы, которые, будучи так дерзко потревожены, с глухим всплеском ныряли в воду.

Хелен видела и слышала их. От этого ее нервы должны были бы сдать, а тело забиться в трепете. Но ничего подобного. Отчаяние заглушило страх смерти, даже если это означало быть сожранной крокодилом!

И вдруг она почувствовала на плече нежное прикосновение руки, и слуха ее коснулся знакомый голос. Они принадлежали ее сестре.

Выйдя из гостиной, Джесси молча подошла к ней. Она заметила грусть и озабоченность Хелен и поняла причину. Но даже не подозревала, насколько сестра была близка к роковому шагу и не догадывалась о ее намерениях совершить его.

– Сестренка, – сказала она, обняв Хелен. – Зачем ты здесь? Ночь свежа, а воздух болотистых берегов Ред-Ривер, как говорят, наполнен миазмами, причиняющими лихорадку, от которой трясет так, что гребень из волос выпадает. Пойдем, сестра. В салоне собралось приятное общество. Мы собираемся играть в карты. Кажется, в «двадцать одно». Идем же!

Ощутив это прикосновение, Хелен обернулась и задрожала, словно преступница, которому рука шерифа легла на плечо. Джесси не могла не заметить этого странного и сильного волнения. Приписав это известной ей причине, она сказала:

– Будь женщиной, Хелен, настоящей, сильной женщиной. Я знаю, что ты можешь. Не думай больше о нем. Новый мир, новая жизнь открываются перед тобой и передо мной. Вырви Чарльза Клэнси из своего сердца и развей всякое воспоминание, всякую мысль о нем. Повторяю тебе, будь женщиной, будь сама собою. Забудь прошедшее и думай только о будущем, думай о нашем отце!

Последние слова произвели действие, подобное удару электрическим током и одновременно прикосновению целительного бальзама. Они задели чувствительную струну дочерней любви.

И та откликнулась на прикосновение.

– Сестра! – воскликнула Хелен, обвив руками шею Джесси. – Ты спасла меня!

Глава 21

Схвачена призраком

– Сестра, ты меня спасла!

Произнеся эту не совсем понятную для собеседницы фразу, Хелен Армстронг чмокнула сестру в щеку, одновременно вымазав ее слезами – она расплакалась, зайдясь в рыданиях.

Джесси поцеловала ее в ответ, немало озадаченная таким поведением и странным тоном. Не могла она объяснить и дрожи, сотрясавшей тело сестры, продолжавшей обнимать ее.

Хелен не дала ей времени задавать вопросы.

– Иди! – сказала она, подталкивая Джесси к двери. – Ступай, устраивай игру, а я сейчас присоединюсь к вам.

Джесси, обрадовавшись этой перемене настроения, не стала возражать и скользнула в каюту. Не успела она уйти, как Хелен повернулась к реке и подошла к перилам. Колесо вертелось, по-прежнему разбрызгивая воду и устилая красноватой пеной поверхность реки.

Теперь Хелен уже не собиралась прыгать в реку, а намеревалась бросить в нее нечто иное.

– Прежде чем начнется игра в двадцать одно, – сказала она себе, снова опираясь на поручни, – мне следует раздать колоду карт, включая изображение одного валета.

И она вынула пачку писем, очевидно, старых, перевязанных голубой ленточкой. Девушка брала их поочередно, разрывала пополам и бросала в поток.

Когда она взяла последнее письмо, осталась только фотокарточка Чарльза Клэнси, которую он когда-то дал ей, стоя у ее ног с мольбою о взаимности. Хелен не разорвала ее надвое, хотя, казалось, и подумывала с минуту об этом, и внимательно посмотрела на портрет при лунном свете. Горькие воспоминания всплыли в ее душе при взгляде на эти черты, неизгладимо запечатлевшиеся в ее сердце. Она смотрела на них в последний раз, надеясь изгнать этот образ из памяти.

Кто мог бы сказать, какие мысли проносились у нее в уме в этот тяжкий миг? Кто мог бы описать ее отчаяние? Уж точно не автор любовных романов. Какова бы ни была ее решимость сделать это, на какую-то секунду она поколебалась.

В эту минуту ей почудились слова сестры, как если бы их повторило эхо, выходившее из волн: «Будем думать только о будущем, о нашем отце».

Эта мысль укрепила ее. Подойдя к самому краю перил, она бросила фотографию на вращающееся колесо и сказала:

– Прочь, образ того, кого я некогда любила, изображение двоедушного человека! Пусть тебя перемолотит так же, как перемолото мое сердце!

Вздох, исторгшийся у нее, когда она бросила карточку, походил скорее на стон отчаяния. Он мог исходить только от разбитого сердца, на которое девушка только что сетовала.

Она, по-видимому, мало была расположена принять участие в игре или в каких-нибудь других развлечениях.

Подойдя к самому краю перил, она бросила фотографию на вращающееся колесо