Самая страшная книга 2021

Последнее, что она помнила, – это как их накрыла непогода. Стас пробовал найти прямой путь, не возвращаясь к перевалу, но они вышли к скальным отвесам. Затем отправились по компасу южнее, надеясь найти спуск. Насквозь промокли. На коже от воспоминаний о страшном холоде высыпали мурашки.

Она потрогала себя – одежда сухая. Да как это вообще возможно?

А потом Стас сорвался. Точно. Сорвался. Она отчетливо помнила рыжее пятно на камнях, где он лежал. Помнила, как звала его. Как искала путь вниз.

И все. Больше ничего.

– Стасик?! Ты цел.

– Голова болит, – ответил муж. Он встал рядом с ней, на лбу багровела шишка. – А где моя куртка?

Они выползли из расщелины и оказались на плато. Потеплело. Ветер ласково касался волос, будто знал о чем-то. Будто пытался поддержать. У входа стояли их рюкзаки. Мокрые насквозь.

Рядом кто-то собрал пирамиду из камней. Такая же тура стояла метрах в пятидесяти правее.

– Как ты меня туда затащила-то? – сказал Стас. Приобнял супругу, чмокнул в щеку. – Спасительница!

– Это не я… – сдавленно произнесла Юля.

– Тогда кто? – удивился он.

В небе, словно смеясь, закричала птица.

Юрий Погуляй

Медовое

Зажигать лучину не стал, пробирался к сеням на ощупь. Остальные спали, и до рассвета Федор не хотел их трогать. Все одно на столе будет котелок с проваренной березовой корой и ведро кипятку с хвоей. От такого завтрака разве что снова пронесет.

Федор подбросил поленьев в печь, крюком сдвинул волок с оконца, выпуская на волю дым. Вздохнул. Одно хорошо – дров полно. Соратники, перед тем как двинуть к правому притоку Лозьвы, накололи полнехонькую поленницу.

Уходить из тепла не хотелось.

В сенях на ворохе травы, перемешанной с тряпьем, спал старый пес. Подергивал лапами во сне, урчал; не иначе, снилась молодость. Это знакомо – сны о молодости.

Крыльцо разбухло от дождей и сырости, в воздухе стоял запах дыма, смолы и мокрой древесины. Сходни не скрипели под подошвами стоптанных сапог, а чавкали жадно, словно дом не собирался отпускать старого стрельца.

Крепко моросило. Капли срывались с пихтовых и сосновых иголок, превращая почву в месиво из палой хвои, грязи и жирного мха.

Федор проверил пищальный чехол и пошел по едва различимой тропке. Минул кривой плетень, опасливо обогнул рядок крестов, глянул на просевшие земляные холмики и перекрестился.

Он бы не вышел из дому таким утром, не оставил больных и раненых без присмотра, но голод дожимал. Измученным людям требовалась горячая и сытная пища.

Чужой лес выглядел неприветливым и мрачным, будто застыл в тоске.

Пихтач перемежался голыми, сбросившими медную листву стволами берез, осин и буков. Некогда богатый покров кис на промокшей земле, наполняя воздух терпким запахом тлена. Наточенные ветром и дождями камни изгибали зубчатые спины, напоминая о близости суровых гор.

Этот край еще не дождался снега, хотя белому одеялу надлежало накрыть землю три-четыре седмицы назад. Туман, будто зачарованный, клочьями парил над землей, застревал в ветвях и редком кустарнике. Ветер носил морось, крутил, вминал в землю; норовил забраться под плащ или стянуть его с худых плеч старого стрельца. От сильных порывов трещали и скрипели стволы деревьев, шумно падали сухие ветви.

– Неча гневаться, – пропыхтел Федор в черную с проседью бороду, – человек вперед всего.

Квелое солнце не смогло проклюнуться сквозь тучи и лишь немного подрумянило небо на востоке, когда в лесу, тянущемся на многие версты, рявкнул первый выстрел. За ним второй, третий. Эхо укатилось вдаль и там испуганно умолкло.

– Живой зато будешь. – Федор бросил глухариную голень в подсоленную воду и вытер окровавленные пальцы.

Мишка, баюкая культю, покачал головой. Кудри давно просили ножа и елового щелока, но стрелец противился. Боялся смыть крохи здоровья.

– Так сказано ж было…

– Как сказано, так и забыто! – Федор лихо перерубил хрящ и отправил в котелок птичье крыло. – Глянь-ся в лохань – морда белее снега! Сколько раз Пауревич дурное мясо с культи твоей срезал? Сколько рану прижигали? То-то и оно. Без доброй еды все загнемся, и ты, Мишук, быстрее других. Лес нам тоже рубить не велели, а посмотри на печь! Как полыхает! Не валежник трухлявый!

С ним спорили, но без охотки. Да и самый горластый, Павлушка, лежал, уткнувшись мордой в стену, и постанывал от жара.

В конце лета сотник отсеял от основных сил десяток стрельцов: кого в последней стычке с вогулами ранили, кто лихоманкой мучился. К зиме их осталось пятеро. Один Федор был здоров, да костоправ Пауревич – белохорват, который по-русски разговаривал с трудом.

Был еще пес мертвого пушкаря, который, видимо не дождавшись миски с потрохами, ушел вслед за Федором на добычу в лес, да так и не воротился.

Похлебка получилась жирной, пахучей: с местными травами, что выменяли у отшельника, ни чеснок, ни лук не нужен.

Федор поставил котелок на грубо сколоченный стол. Служивые косились на парующее варево, облизывали покусанные от боли и потрескавшиеся от жара губы.

– Пауревич!

Костоправ расставил долбленые миски, потянулся за черпаком.

– Вот что. – Федор упер кулаки в столешницу. – Отшельник нам не командир и не батька родной. Пусть полынь жрет и волчьим молоком запивает, а мы не станем.

Он первый ухватил миску и припал к краю. Похлебка обожгла горло и губы, но Федор стерпел. Выудил кусок темного мяса и показал подранкам.

– Вот где жизнь.

Остальные сдались.

На другое утро Федор снова взял пищаль, надел берендейку через плечо и отправился в лес.

Остановившись перед кедром, заломил шапку на затылок и оглядел дерево. Сказочно широкий ствол украшали фигурки животных, цветные лоскутики и плетеная лоза. На ветвях неподвижно сидели жирные ленивые глухари.

Федор, до того как подсесть на стрелецкий харч, бил зайцев и уток. Но здесь, далеко за Камнем и еще дальше от дома, раз за разом возвращался с пустыми руками. Ни лес, ни река не хотели кормить чужаков.

Он перегнал с зуба на зуб хвойную иголку.

Перед ним возникло бледное лицо отшельника. Косые глаза, жидкая бороденка. Дикий мужик, менявший на заставе на Лозьве ягоды и лечебные травы на перевар соль, отвел стрельцов к избе, которую давным-давно сложили то ли строгановские торгаши, то ли старообрядцы, потянувшиеся следом за казаками и государевыми стрельцами на дикие земли. Получил за это пару бутылей перевара и малую пищаль, но взял слово с урядника, что никто не притронется ни к старому кедру, ни к глухарям на ветвях, ни к любому другому зверю в лесу. И лес рубить для обогрева не станет – только валежник собирать. Взамен вогулич пообещал научить, как добраться до правого притока Лозьвы, на берегу которого надлежало заложить острог.

Яро говорил, аж щеки раскраснелись.

– Это почему еще зверье бить нельзя? – изумился тогда сотник. – Запасов с гулькин хер осталось.

– В тебе – мало. – Вогулич приложил растопыренную пятерню к его груди, потом к своей. – Во мне – мало. В нас всех мало, мы – чужие лесу.