Город, который построил Я. Сборник. Том 9

Город, который построил Я. Сборник. Том 9
Марс Чернышевский – Бускунчак

В 2009 году я начал вести дневниковые записи. Первоначально это были скетчи, которые со временем переросли в небольшие рассказы. Если говорить о жанровой принадлежности, то это мемуары, написанные в форме юмористических и сатирических историй, эссе, рассуждений, нелепостей и абсурда. Книга вмещает в себя пока около 90 небольших произведений и будет делиться на множество томов. Сколько их будет в результате, пока неизвестно. Поэтому могу сказать только одно: начало книги мной положено, а о точных сроках ее завершения вам объявит уже кто-то другой.

Мания величия

1933 год:

– Я снял фильм, написал книгу, сочинил симфонию.

– Да, мы уже просмотрели, прочитали, прослушали ваши опусы. На союзе кинематографистов, писателей, композиторов мы решим, что с вами сделать.

И сделали: запретили, выгнали, посадили.

По прошествии шестидесяти лет – восстановили, реабилитировали, поставили памятник.

2013 год:

– Я снял фильм, написал книгу, сочинил симфонию

– Какой ты молодец!

– Вы еще не просмотрели?

– (икают)

– Вы еще не читали?

– (зевают)

– Не слушали?

– (засыпают)

– может, скажете пару слов?

– (очнувшись от нестерпимой наглости) да у тебя, дружище, мания величия!!!

Умопомрачительные игры в бисер

90-е годы в России – самый странный, непонятно откуда появившийся и из чего воплотившийся период в жизни Вселенной со времен первых людей, однажды переселившихся из райских садов в промзоны и угольные шахты. Здесь они построили себе площадки для игр в виде гигантских песочниц и, несмотря на вынужденные миграции и определенный жизненный дискомфорт, не переставали играть в детские игры и получать от этого далеко не детские наслаждения.

Самыми распространенными в эти годы были – прятки и догонялки. Люди прятались друг от друга, носились как угорелые, пытались быть незамеченными, первыми прибежать в зону, откуда начиналась игра и застучать водящего, опередив его на каких-то пол – шага. Но мало кто добегал, в основном спотыкались, были замеченными, застуканными и застреленными.

Еще одна распространенная игра тогда была – жмурки. В нее играли все без исключения, но завязывать глаза было не надо, а просто чуть-чуть их прикрыть. Играющие, выставив руки, пытались найти хоть какую-то опору или нащупать одушевленный объект, но все было тщетно. Открыв глаза и протрезвев от иллюзорности перспектив, они находили себя в песках Каракумы, и все  превращалось в полную бессмыслицу.

Одна из наиболее популярных среди псевдоинтеллигентов в те годы была игра в риторику. Там не нужно было ни в кого целиться или кого-то преследовать. Тем более, что в нее можно было играть, не выходя из дома. В то время я встречал у себя на кухне армаду местных интеллектуалов. Люди приходили – уходили, потом прибывали новые. Этот поток был неиссякаем, и я мало кого запоминал по именам. Все постоянно о чем-то говорили, спорили, друг друга разоблачали. Темы были далекие от моего понимания, но я старался хоть что-нибудь уразуметь. Вокруг меня крутился  вихрем мир из людей переломанных, убогих, душевно неизлечимых, гениальных и даже довольно неплохих. И куда бы в своей квартире ни пошел, и где бы случайно ни оказался, все время натыкался на человека с выдающимися способностями к математике, литературе, изобразительному искусству, самоуничижению, философскому мазохизму и, в то же самое время, возвеличиванию себя до крайних пределов возможного.

Странность данного периода усугублялась тем, что это время совпало с поиском моего внутреннего (да и внешнего, отчасти) я. Это заняло всего лишь два года, с 1990 по 1992. Но именно этот временной отрезок, который не принес чего-то ощутимого и важного с точки зрения духовных озарений и истинного постижения жизни, отпечатался в сознании, как своеобразное пробуждение от чего-то шаблонного и вяло протекающего.

Игорь Володин сидел за столом с отбитыми углами, в квартире преподавателя по вокалу Раисы Михайловны Чунаковой и очень внимательно наблюдал за уроком, который продолжался уже четвертый час. На протяжении всего этого времени ученики, образовавшие священный полукруг в центре комнаты, мычали и издавали неприличные звуки. Это была обычная распевка перед очень важным мероприятием, которое заключалось в том, что каждый вокалист пропевает по одному романсу и садится за стол пить чай. Обычно этот чай был пролонгирован до следующего утра, а потом, после легкого сна, все опять повторялось сначала. Во время чаепития не было ни одной темы, которая бы не освещалась и не обсуждалась среди молодых (и не очень) музыкантов, начинающих свой нелегкий путь в искусстве оперного пения. Собственно, само пение было только предлогом и неким сцепляющим фактором, объединяющим людей для чего-то более серьезного. Среди всего этого метафизического балагана был и я, подверженный всеобщим настроениям и принимавший участие в спорах не меньше и не тише остальных. Тогда, за старым покосившимся столом, я и познакомился с Игорем. Он, как выяснилось позже, не имел никакого отношения ни к пению, ни к музыке и, странным образом, ни к Раисе Михайловне вообще. Как он туда попал, я не знаю, тогда меня это и не интересовало.

Выглядел он весьма аккуратно и даже импозантно для тех времен и местности, где проходили уроки пения. Худощав, по-европейски учтив, в очках – капельках а la семидесятые, с чуть треснувшими стеклами, он был похож скорее на какого-нибудь бельгийца, нежели на уроженца средней полосы России. Он мне тогда понравился за свой необычный взгляд на вещи и манеру вести разговор. Немного заикаясь, говорил часто невпопад, перескакивая с темы на тему, но его почему-то не хотелось перебивать.

Главным лейтмотивом нашего с ним диалога (остальные уже спали за столом, уткнувшись носами или щеками в засаленную скатерть) была жизнь за границей – ее преимущества и недостатки. За все время нашей беседы мы так и не смогли выявить явных признаков упадка Запада, поэтому наш разговор, в конце концов, вылился в оголтелое осуждение и посрамление всего того, что находилось восточнее ФРГ.

Помусолив еще пару часов эту темку, я почувствовал легкое недомогание и стал собираться уходить. Игорь меня поддержал в моих намерениях, мы вместе вышли на улицу. Мы бродили по окрестностям Кузнечихи и были ужасно недовольны тем, что нас окружало. А именно: пыль, некрасивые пятиэтажные дома, заспанные люди в серых одеждах и несвежий запах с бойни. Было неприятно настолько, что я начал валиться с ног от усталости. Он поблагодарил меня за горячую захватывающую беседу и мы попрощались, на всякий случай, обменявшись телефонами, хотя это была лишь вежливая формальность.

Я пришел домой и юркнул в незастеленную кровать. Сон настиг меня мгновенно. Проспав совсем немного, я был разбужен навязчивыми звонками телефона, который вопил не переставая в соседней комнате. Через пять минут непрекращающихся позывных я, раздраженный наглостью и бестактностью звонящего, подбежал к телефону и гневно прорычал в трубку:

– Алло!!!

– Алло… Привввет… это Игорь.

– Какой еще Игорь!

– Ну, сссс которым ты час назад общался.

– А … Привет, –  ответил я, немного смягчив тон, – а сколько сейчас время?

– Пол первого.

– Чего, ночи или утра? Слушай, я совсем потерялся во времени.

– Ночи, ночи. Слушай, Дмитрий, тттты бы не смог сейчас приехать на площадь Минина к памятнику Чкалову?

– Зачем?

– Знаешь, ттттут какие-то странные вещи происходят.

Cобственно, это фраза, ради которой и пишется этот рассказ, меня застала тогда врасплох, и я стоял в оцепенении какое-то время, не зная что ответить. Но тут я взял себя в руки и пробормотал как-то невнятно, чтобы не обидеть нового знакомого:

– Ты знаешь, Игорь, уже как-то поздновато, может быть, завтра?

– Ну, ладно, – ответил он печально и повесил трубку.

Я пошел опять в постель, но уже так и не смог заснуть, долго размышляя о новом странном знакомстве. Мне почему-то подумалось, что Игорь повесил тогда трубку ненадолго.

Так и получилось. На следующий день мы уже ехали с ним в троллейбусе на переговоры с его старыми партнерами по птичьему бизнесу. А чуть позже, плечом к плечу отсортировывали гнилые помидоры от еще более гнилых огурцов, бессистемно раскиданных по громадным бетонным залам овощной базы, принадлежавшей до революции троюродному брату его прадедушки. Ну, и, наконец, через пару месяцев нашего неуемного труда на городских пастбищах, он основал общество риторики, которое базировалось на моей квартире. Сюда он время от времени приглашал своих старых и новых знакомых. Все они были очень странными, но интересными собеседниками.

Вот некоторые выдержки из бесед местного клуба риторики и философии:

– Вообще, друзья, я считаю, что термин – принцип, имеет двойственный смысл, и обыкновенно, обозначает лишь такое значение, которое может быть применено как принцип, хотя само по себе и по своему происхождению оно вовсе не есть принцип.

– Ну, не знаю! Я не согласен с этим доводом. Мне кажется, что идеал высочайшего существа есть не что иное, как регулятивный принцип разума, состоящий в том, что разум рассматривает все соединения в мире так, как если бы они возникали из вседостаточной необходимой причины, чтобы обосновывать на ней правило систематического и необходимого единства в объяснении их, но в этом идеале не содержится утверждение необходимого самого по себе существования.

– Хорошо. Возможно, что и так. Но как же быть с тем, что собственно понятие разума всегда относилось и относится к абсолютной целостности в синтезе условий и удовлетворяется не иначе, как абсолютно безусловным, т.е. безусловным во всех отношениях?

– Скажите, а у кого-нибудь есть знакомый, работающий на оптовых базах?