Чудотворцы

– Ладно, ладно, обещаю туда не входить – нехотя сказал Лисий – Давайте уже, выходите, а то у меня слоны тут всю траву пожрали и засрали все вокруг.

Через три часа из храмового комплекса потянулся поток его защитников: две сотни вооруженных людей осторожно выходили из ворот Хульда, спускались по ступеням прилепившийся к стене лестницы и уходили на запад по склону под угрюмыми взглядами греков. Натанэль, разбивший в щепки свои катапульты, и Сефи с обнаженной секирой на плече уходили последними. Не успели они спуститься с лестницы, как по ней торопливо начали взбираться многочисленные сирийцы.

– Ты действительно веришь, что Лисий не позволит осквернить Храм? – спросил Натанэль – Только посмотри на эти бандитские рожи…

– Он обещал не входить – пожал плечами Сефи – Но не обещал, что другие не войдут. Сейчас они потащат оттуда все, что только можно унести.

– Так как же мы…? – Натанэль не договорил и повернулся к Храму.

Сефи мягко удержал его:

– Пускай берут, все равно придется освящать Храм заново. Боюсь, у нас не оставалось выбора. Ничего, наше время еще придет.

Лисий не обманул и через час Ерушалаим уже снова стал для них скопищем домов на дальнем холме, с трудом различаемым сквозь дымку по дороге на Бейт Эль. Не сразу, не в первый день, но новости достигли и их ушей. Вначале они были похожи на слухи, но постепенно обрастали плотью и становились более достоверными. Жаль, что уже не было в живых лазутчика Агенора сведения которого были всегда точны. В Бейт Эле они узнали, что, что Филипп, высокопоставленный чиновник покойного Антиоха Епифана, посланный тем в Персии за несколько дней до смерти, утверждал, что покойный царь поставил его наставником малолетнего сына и именно ему, Филиппу, принадлежит право управлять делами государства. Эти притязания делало убедительным большое войско, с которым Филипп вернулся в Антиохию. Узнав об этом, юный Антиох Евпатор под присмотром Лисия спешно повернул свою армию на Антиохию. Про Иудею они забыли. И когда лазутчики Иуды сообщили о нескончаемой ленте людей, повозок и слонов, двигающейся на север, войско Иуды осторожно спустилось с Самарийских гор и пошло на Ерушалаим. Страна была свободна.

Распрощавшись с друзьями Натанэль первым делом помчался в Модиин, но, по видимому, отдыхать ему была не судьба. Он едва успел повидаться с женой, как явился гонец от Иуды с приказом, выглядящим свитком грязного папируса, скрепленного личной печатью вождя. По видимому, Иуда не рассчитывал на грамотность адресата, потому что гонец пытался пересказать приказ устно, но Натанэль остановил его движением руки. Развернув свиток, он поначалу испытал чувство гордости, ведь этот папирус стал первым текстом, помимо Книги, который инженер прочитал самостоятельно. Но это оказалась единственной радостью, потому что приказ отрывал его от беременной жены и призывал обратно в Ерушалаим. Он еще не знал, что вскоре его ожидает дальняя поездка на другой край моря и Шуламит он увидит ой как нескоро.

Посол

В Рим его послал Иуда, но идея, как всегда, принадлежала Симону. Теперь его звали Язон бен Элеазар[20 - Эвполем бен Йоханан и Ясон бен Элеазар – имена послов Иуды согласно Иосифу Флавию.]. Греческое имя, по задумке Симона, должно было защитить его и Эвполема на сирийской территории. Эвполем бен Иоханан считался посланником, а Натанэль-Ясон был при нем переводчиком. Разумеется, в Риме, где каждый образованный латинянин свободно говорил на койне, переводчик был не слишком нужен, а нужен был Натанэль своим знанием Рима. Опыт бывшего понтифика тоже показался маккавеям нелишним, прочем речь шла вовсе не об инженерных навыках. Но в Рим надо было еще попасть и, для начала, неплохо было бы хотя бы добраться до моря. Однако, путешествие через вражеские земли прошло без происшествий, наверное помогли их эллинские имена и проклятия на головы маккавеев, которыми они сыпали направо и налево. Теперь надо было всего лишь пересечь море. Искать корабль в большом сирийском или филлистимском порту, Иоппии, Птолемаиде или Явне-Ям, было опасно, поэтому они наняли фелуку около башни Стратона[21 - Сегодняшняя Кейсария], где не было порта, но была маленькая рыбацкая деревушка…

Иудею он покидал неохотно, ведь в Модиине оставалась его Шуламит с изрядно подросшим животом, а в стране снова становилось неспокойно.

– Ты слышал, что делается сейчас в Антиохии? – спросил его Симон перед отъездом.

Натанэль был слишком занят семьей и баллистами, чтобы пристально следить за событиями в Сирии, но все же слышал, что там возарился некий Деметрий, дальний родственник обоих Антиохов. Первым делом новый базилевс приказал тихонько прирезать как своего юного предшественника, так и многоопытного Лисия.

– Теперь, после череды дворцовых переворотов, там начался период порядка и стабильности – продолжал Симон – И это весьма плохо для нас. На горизонте появился некто Вакхид, которому Деметрий вручил всю власть в южных провинциях, а, следовательно, и у нас дома. Не знаю, каков этот Вакхид, как полководец, но политик он явно опытный. Первым делом он велел тихо придушить нашего эллинского первосвященника Менелая, развлекающегося во всю в Антиохии. Уже одно это характеризует его как опасного противника.

– Да, конечно – глубокомысленно заметил Натанэль, оторвавшись от своих дум – Этот Менелай всем изрядно надоел. И нам и им…

– Верно. Новым первосвященником эллины назначили Алкима. К моему великому сожалению, это было весьма неглупо, ведь Алким много умереннее покойного Менелая и, тем самым, значительно опаснее. Вакхид, как мне стало известно, собирается объявить свободу вероисповедания, как при Александре Великом. Поверь мне, лишь только это произойдет, немедленно поднимут голову филоэллины и в нашей многострадальной стране снова начнутся раздоры. Сирийцам-то именно это и нужно. А твой старый приятель Никанор собирает наемников в новое войско. Как думаешь, для чего?

…Думать об этом не хотелось, особенно сейчас, когда Иудея и Шуламит остались где-то там за высокими гребнями волн. Их ненадежное суденышко долго болтала осенняя буря, пока они добрались наконец до Кипра. Изрядно измученные качкой, они собирались отдохнуть пару дней на острове, но попутное судно в Пирей отходило в тот же вечер. Еще неделю с лишним занял у них путь до Эллады, хотя в этот раз стихии были к ним более благосклонны. В Афины они благоразумно не пошли, опасаясь местных властей, пытавшихся лавировать между Римом, Спартой и Антиохией. Дорога из Пирея в Коринф заняла у них два дня и запомнилась лишь обилием придорожных трактиров. В коринфском же порту они обнаружили около десятка судов, только и мечтающих о фрахте до Бриндизия на италийском полуострове. Ну а оттуда в Рим можно было добраться посуху всего за три недели. На слишком почетный прием они не рассчитывали, так как Иудея вообще не была государством, а не то что государством первого ранга. Поэтому в Бриндизии их не будут ждать квесторы и до Рима им придется добираться самостоятельно. Натанэля это вполне устраивало, так как он планировал заглянуть в Помпеи и Геркуланум.

Эвполем, хотя и происходил из старинного ершалаимского рода, оказался человеком отнюдь не высокомерным и неплохим попутчиком, хотя и, как выяснилось позже, неисправимым бабником. Скорее чиновник, чем воин, он все же успел повоевать в Галилее под началом Симона и им с Натанэлем было что вспомнить. Покончив с воспоминаниями, они весь остаток дорого обсуждали цели своего посольства.

– Нам нужен союзник – говорил Эвполем – Хоть какой-нибудь. Посмотри сам – вокруг нас одни враги.

– Вокруг всегда враги – пожимал плечами Натанэль – Ты лучше скажи, зачем мы Республике?

– Вот это как раз ясно видно, как Сирион[22 - гора Хермон] в зимний день. Любой враг селевкидов будет им другом.

– До поры до времени…

Натанэль все время вспоминал легата Луция Перперну и его пламенную речь об экспансии латинян. Было очевидно, что Рим протянет свою руку так далеко, как сможет дотянуться. Эвполем это тоже понимал. Но понимали они и то, что это может случится в любом случае, заключи они этот договор или нет. Натанэль вспомнил, как Симон наставлял их перед отъездом:

– Знаете ли вы, что агенты Рима свободно ходят по сирийской земле и убивают слонов во имя соблюдения Апамейского договора и Деметрий ничего им не может сделать? Если у нас будет в Римом договор, то селевкиды еще дважды подумают, прежде чем напасть на нас…

Эвполем, как выяснилось, интересовался не только политикой, но и местными женщинами, причем все время сравнивал афинянок с жительницами Коринфа, а последних – с италийками юга, произведшими на него наибольшее впечатление. Натанэль, для которого лучше одной еврейки никого не было, слушал его со снисходительной улыбкой, но не осуждал. Однако перед самым Римом ему пришлось прочесть послу небольшую лекцию о том, кому на самом деле служат девицы с Этрусской улицы, чтобы несколько охладить его пыл. По дороге они завернули в Помпеи, но старого знакомого, Гая Теренция, Натанэль там не встретил. Осторожно порасспросив портовых завсегдатаев, он узнал, что местного инженера зарезали ночью в городском лупанарии еще в год бегства Публия. Убийцу, разумеется, не нашли: Марк Лукреций был беспощаден, но послушен Республике, а Республика снисходительна к его бетонным стенам и кровавым шалостям. Геркуланум тоже лежал на их пути и Натанэль показал послу старый дом, в котором он родился. Там он узнал, что средний брат, Луций вышел в отставку, осел в Иллирии, где тогда был размещен его легион, завел семью и детей. Про старшего, Гая, не было известно ничего, он так и сгинул где-то в Иберии.

Натанэль предпочел бы попасть в Рим как можно незаметнее, опасаясь, что кто-либо из старых знакомых его узнает. Но посольство есть посольство и им пришлось дожидаться представителей Сената в гостинице, притулившейся у Сервиевой стены близ Капенских ворот, в самом начале Аппиевой дороги. К счастью долго ждать им не пришлось, а то Эвполем уже начал заигрывать с куртизанкой, поселившейся напротив. На Палатин их повезли квесторы в двух красиво разукрашенных колесницах, что немедленно привлекло внимание всех многочисленных римских зевак, попадавшихся им на пути. Натанэль осторожно поглядывал вокруг, но никого из знакомых, к счастью не увидел и они благополучно добрались до Форума. Палатин украсился новыми дворцами, своеобразными вехами частых смен власти, новыми храмами, да и обновленная Курия в западном углу Форума поражала своим великолепием. Бывший понтифик не узнавал великий город. Хорошо бы, подумал он, чтобы и Рим не узнал меня. Густой волосяной покров может порой неузнаваемо изменить человека, лицо которого ранее никогда не покрывали ни усы, ни борода, и именно на это он надеялся, когда колесницы с послами торжественно проезжали по Палатину под пристальными, как ему казалось, взглядами римской толпы.

Магистрат разместил их в вилле у подножья холма, поблизости от Форума и здания Сената. Кому принадлежала вилла, было непонятно, а расспросы Эвполем запретил. В доме их встретили приставленные к послам рабы, верховодил которыми старик с совершенно выцветшими, безучастными глазами. Старый раб показал им их покои, просторный атриум и не менее просторный триклиний с богатыми, но заметно облезлыми ложами. Их верительные грамоты уже отправили на Палатин и вскоре им должны было назначить день выступления в Сенате. Пока что иудеи наслаждались отдыхом после долгого, утомительного пути, и Натанэль как раз расположился в триклинии, когда туда вошел давешний старый раб.

– Господин, тебя желает видеть некий центурион – сказал он, склонившись в поклоне.

– Кто такой? – удивился Натанэль.

– Это увеченный ветеран иберийских войн – ответил раб.

– А почему ему нужен я? Наверное, ты что-то напутал и ему нужен Легат.

– Прости, господин, но он хочет видеть именно тебя – спокойно сказал раб.

Было очевидно, что ему глубоко все равно, кто и кого хочет видеть. Натанэль пожал плечами, согласно махнул рукой и тут же себя внутренне одернул: жест выглядел слишком по-римски. Раздосадованный своим промахом, он стал смотреть на дверь, обеспокоенно гадая, кем окажется неожиданный посетитель. Однако, долго ждать ему не пришлось. Загадочный центурион вскоре появился и попытался войти твердой армейской походкой, но получилось у него плоховато – ветеран припадал на левую ногу.

– Сальве – приветствовал он Натанэля.

– Возрадуйся и ты – ответил тот по гречески, уже понимая, что борода его не спасла. Центуриона он узнал, несмотря на шрамы, покрывавшие постаревшее лицо.

– Ты, наверное, удивлен, иудей? – центурион тоже перешел на греческий – И ты, вероятно, хочешь знать, кто я, и что привело меня сюда? Тот, кого ты видишь перед собой, был когда-то центурионом манипула в марианском легионе. Теперь нас, калек, отправляют в колонию ветеранов на Керкире. Корабль уже ждет в Остии, но я увидел тебя на улице и зашел перед отъездом засвидетельствовать свое почтение.

– Я польщен твоим вниманием, центурион, но по-прежнему в недоумении…

– Попытаюсь тебе помочь. Знавал ли ты, иудей, некоего самнита по имени Публий Коминий Аврунк?

– Это имя звучит знакомо – невозмутимо ответил Натанэль – Но нет, не припоминаю.

Старик одобрительно кивнул и продолжил:

– Был, помниться мне, некий юноша, носивший это имя. И именно ему я обязан своим сегодняшним положением.

– Ты говоришь загадками, центурион – голос Натанэля если и выражал что либо, то лишь разумную толику удивления – Но что же натворил этот юнец?

– О, не так много, всего лишь настроил против себя нескольких очень влиятельных патрициев и добрую половину Сената.

– Чем же он заслужил такую немилость?

– Он весьма легко добился этого всего лишь следуя зову чести.

– Неужели ваш Сенат настолько настроен против чести?

– Да, если это идет в разрез с интересами Республики… Или некоторых влиятельных в Республике лиц. К слову сказать, никакой пользы от его честности не было. Я слышал от верных людей, что теперь под Везувием уже не одна, а не то пять, не то шесть бетонных стен, и их продолжают укреплять.

– Не понимаю о чем ты. Но какой неосторожный юноша – саркастически заметил Натанэль – Подозреваю, что это сильно осложнило ему жизнь.

– И не только ему – проворчал старик, перейдя на латынь – Например, один не слишком разумный легат попытался помочь несчастному. Не знаю, удалось ли ему это, но себя он погубил. Тогда-то ему и пришлось сложить с себя легатские полномочия и направиться центурионом в Иберию. Между прочим, там он заступил на место некоего Гая Коминия Аврунка, недавно убитого иберами.