Концерт Патриции Каас. Далеко от Москвы

Долгополова покорно пошла к лестнице и стала подниматься на второй этаж, где уже была отделана комната отдыха.

– Шлепайте, – опустила она голову, – Я подвела вас …

– Брюки спускай.

– Сейчас!! А ремешок вам не дать?!

– Вот ты и в норме! Если бы я тебя серьезно хотел бы отодрать, так отодрал бы за милую душу, да еще бы плакать не велел бы. А тут наказывать не за что.

– Как не за что? Но ведь это я напортачила!

– Конечно. Но без ошибок дела не бывает, или я тебя плохо учил? Главное, как ты эту ошибку сама понимаешь, какие выводы делаешь …

– Понимаю, что поспешила и была невнимательна. Считаю, что надо все рассказать Михеичу и рабочим.

– А главное?

– Главное? Что?

– Не раскисать! Работать! Чище работать! Ты когда спала последний раз?

– Не помню … Потапчик увозил меня как-то, я в машине заснула, он меня сонную выволок и в постель уложил …

– Приказываю. Разметишь, как и что исправлять – и домой, спать. И чтобы муж твой общался не с сонной куклой, а с любящей и любимой женой. Поняла? Завтра проверю у Потапа!

– Как же! Еще чего!

Долгополова успокоилась, к ней вернулось обычное гордое высокомерие. У выхода на лестницу она остановилась.

– Все же на вашем месте я бы всыпала этой Долгополовой по заднице, да так, чтобы она неделю сидеть не могла!

– Иди, иди! У меня рука тяжелая – боюсь, Потап претензии предъявит!

У выхода Свиридова перехватил Поликарп Михеевич.

– Иваныч, ты нашу Ленку-то не очень ругай, она девка справная, мало ли что бывает.

– Ишь ты, «нашу Ленку», а раньше что говорил? Сопля городская? Ножки свои пришла показывать?

– Ну, мало ли что я говорил … А она, ничего, соображает … И девка тоже в порядке … Форсом-то нас не удивишь и не подвинешь … Разобрались, что к чему …

– Не ссоритесь?

– Ну, как не ссорится! Но по делу … Да и она отходчива … Ты слыхал, что она тут со скальпами учудила?

– С чем, с чем?

– Да со скальпами! Ну, дикие люди снимали у своих врагов кожу с головы … Так она удумала – я, говорит, с оболтусов скальпы снимать буду и развешивать у себя над столом. Ну, посмеялись и ладно. Но тут Егор Лупиков такое сварил, что без матушки вспомнить нельзя. Ленка ему и говорит – ты, говорит, первый на сегодня оболтус и я с тебя, значит, снимаю скальп как с наипервейшего оболдуя. Поржали. Но глядим, у нее над столом висит чего-то. Так она обрезала пакет из-под электродов и подвесила на шнурке, да надписала. Это, мол, скальп оболтуса и оболдуя Егория Лапикова.

– Ну?!

– Вот те ну! Егорка врастях – что же это вы, Елена Геннадьевна, себе позволяете? Я как ни есть живой и даже женатый человек, а вы меня … и понес, и понес. А она стоит и так сверху на него глядит. Ну, думаем, сейчас она его припечатает навдрызг, как она может, и пойдет он морду умывать. А Лена слушала, слушала, да и говорит ему. Тихо так, устало, по-бабьи говорит … Шел бы ты, говорит, Егор, и без тебя тошно. Он как стоял, так и остался. Все уж отсмеялись да разошлись, а он все стоит. Потом уж упросил ее как-то снять свой скальп.

– А другие скальпы она вывешивала?

– Да было, но ведь кому охота такое позорище терпеть – стараются не попадаться.

– А ты, вроде, ругаться перестал? Или нет?

– Иваныч, не поверишь! Ей богу, не поверишь! Ленка терпела, терпела … Я же вижу, что ей это не в жилу … Потом отвела меня в сторонку и припечатала.

– Как же?

– Повторить не могу. Но у меня уши в колечки завернулись и по лысине репейники забегали. Такого я еще не слышал, да от такой девицы … А потом и говорит – я, говорит, вас уважаю как специалиста, но не могу уважать как человека, раз вы свои мысли без кодированных выражений высказать не можете. Это, говорит, скудость мысли и отсутствие культуры человеческой речи.

– А ты что?

– Разве я смог стерпеть скудость мысли да отсутствие культуры? Пришлось изыскивать резервы и перестраиваться. И других подтягивать. А у Ленки чутье – как она разбирает, когда человек подошел язык почесать, или когда душа болит … Да ежели еще такой культурный на язык, навроде меня.

– Различает?

– Еще как! Язык подошел почесать – так отчешет, мало не будет. А как у Кузьмы жена ногу сломала, так она с ним полчаса, не меньше, простояла – никто подойти не посмел. А какой Кузьма говорун – сам знаешь … Потом и говорит мне – Михеич, чтобы у Кузьмы насчет дома забот и лишних мыслей не было, реши сам, а то, ежели не в силах, я сама решу.

– Как жена у него? У него, вроде, трое, мал– мала?

– Ничего, устроили пансионат, помогаем. Все путем, Иваныч. А Ленку – бережем. Она ведь частенько ночевать тут остается, так мы кусок строповочного конца на перилах завязываем – все знают, она спит, не ори и не шуми зазря. А когда Потап Потапович заедет, так ее не отвлекают, стало быть не трогают … Ты бы видел, как она его обнимает да целует! Меня моя жена так и в молодости не обнимала, зазря что души во мне не чаяла, из отцовского дома ко мне убежала!

– Да ты бабник, оказывается, Михеич! Вот откуда лысина-то у тебя!

ПРИЛЕТЕЛ СТОРНАС. ШИФРОВКА

– Вам шифровка, товарищ командующий.

В сообщении была всего одна короткая строка.

Свиридов прочел ее с листа без помощи шифровальщика.

«Ждите вечером группой офицеров тчк отчим»

– Галина Климентьевна, генералу Ефремову и полковнику Гнедашу. Вечером прибывает заместитель председателя комитета с группой офицеров. Встреча, размещение, охрана, обеспечение. Телефоном не пользоваться, кто прибывает – держать в секрете. Через час – заседание штаба, в полном составе.

– Есть, командир! – Суковицина вышла, как всегда подтянутая и деловитая.

Свиридов как-то остановил ее.

– Галя, вы все время такая строгая и деловая – вам не надоедает?

– Что вы, Анатолий Иванович! Мне даже приятно так. А вам разве не приятно, что и я, и ваши мальчики – мы все деловитые и подтянутые? Вон в охране ребята – так мешок-мешком и весь какой-то неуклюжий и пылью присыпанный … А ваши мальчики? Да он отдыхает и дремлет, а сам такой … в любой момент как пружина … Простите, я сказать не умею …