Два месяца ада. Самого настоящего, когда ты мечешься, совсем не понимая, кто друг, а кто враг. Тебе больно, а как иначе, если тебе наживую вырвали сердце?!
Я знал все, что с ней происходит. Слышал ее истерики в записи, зацикливая их по кругу. Слушал и понимал, что ничего уже не будет, это конец. Я, как последний трус, не смог переступить черту, не смог увидеться с ней. Прилетал, сидел под дверью палаты и каждый раз уходил, так и не взглянув ей в глаза. У меня не хватило смелости, может быть, где-то даже совести.
Мы согласовали наш развод сразу, как только она выписалась. Это было Маринино решение, жесткое, волевое, которое я уже вряд ли бы смог изменить.
Все время, что ее не было рядом, я лез на стены днем, мочил направо и налево неугодных, мстил, все больше погрязая в крови. Ставил цели и точно знал, к чему стремлюсь. Но все это было днем, ночью я нюхал и бухал, много, так чтобы вырубиться и ни черта не вспомнить наутро.
Поэтому о том, как эта дура оказалась сегодня в доме, не имел и малейшего понятия. Как узнал после, она живет здесь уже месяц. Эта шлюха ошивается здесь тридцать дней, а я даже не осознаю, как так получилось. Охрана показала пару записей из дома, как я ее трахал. Но я этого не помню, ни черта не помню. Впрочем, это не освобождает от ответственности.
Зажимаю пальцами переносицу, смотрю на Маринкины слезы. Хочется ее остановить, встряхнуть и попытаться объяснить, вот только смысл? Разве ей это нужно? Она приняла свое решение, не сегодня и не вчера. Я умер для неё уже давно, а сегодня, окончательно и бесповоротно закапал свою могилу, возведя крест.
Сжимаю пальцы в кулаки, когда машина скрывается за воротами особняка.
Вот теперь точно все, повторяю про себя ее же слова…
– Где эта дура? – спрашиваю у стоящего за спиной Глеба, нового начальника охраны.
– Найти?
– В гостиную ее приведи.
Взбегаю по лестнице и, зайдя в дом, подкидываю в камин дров.
– Саша, я не хотела, – это первое, что слетает с ее губ, стоит Глебу зашвырнуть ее сюда.
Она пятится назад, быстро перебирая ногами. Ей страшно, это чувствуется в каждом слове, жесте. Еще шаг, спина прилипнет к стене, и отступать будет некуда.
– Я правда не знала, что Марина здесь, я не собиралась никуда лезть… слышишь?
– Правда? – сжимаю ворот ее розовой рубашки. – А может быть, ты врешь? – бровь по инерции ползет вверх, и я тяну ее тряпки на себя. Пуговицы гроздями летят на пол, разлетаясь по паркету.
– Нет, нет. Правда, я тебе клянусь, слышишь? Саша, я не хотела, чтобы так вышло.
– Чего ты вообще здесь делаешь?
–Ты не помнишь? – всхлипывает. – Меня мать из дома выгнала, я же рассказывала…
– Да мне по*уй, – разжимаю пальцы, вытирая их о пиджак и отталкивая от себя ее тело.
Убираю руки в карманы, слегка запрокидывая голову назад.
Сажусь в кресло. Глаза касаются оранжевых языков пламени камина. Закидываю ногу на ногу, пробегая взглядом по растерянной Анфискиной мордахе.
–Хорошая шуба, – подношу зажигалку к зажатой в зубах сигарете, – долго отрабатывать придется.
Мартынова растирает по лицу слезы, но ответить мне не успевает.
Лукьян забегает в гостиную со словами:
– Партия стволов ушла, – замолкает, пробегая взглядом по Анф. – Она опять здесь? Когда ты ее уже вышвырнешь?
Пожимаю плечами.
–Зря ты осталась, – в упор смотрю на Анфиску, – за это время ты могла услышать то, что не предназначено для твоих ушей.
Марат скалится, доставая ствол.
–Мы ее здесь? Или как?
–Убери, бл*, ковер же запачкает.
Мартынова давится слезами и, подавшись вперед, падает на колени у кресла, в котором я сижу.
–Я ничего не знаю, ничего не слышала, не видела. Я клянусь.
Слышишь. Я правда ничего не знаю…
–А я в этом не уверен. Марат, вот ты ей веришь?
– Не очень, – трет рукояткой ТТ подбородок.
– Вот и я.
– Саша, я же, я же… – она озирается по сторонам, воет в свои ладони, после чего резко наклоняется, загаживая пол. Ее выворачивает на паркет, снова и снова.
– Да уберите уже ее отсюда. Глеб!
– Будет сделано.
– И далеко не отпускай, наверху заприте. Не уверен, что эта дура не взболтнет где-нибудь лишнего.
Лукьянов выходит из гостиной, и я иду за ним следом. Обогнув лестницу, попадаем в бильярдную.
– Не думал, что ты дашь ей развод, – достает кий.
– А что, мне ее в доме запереть?
–Ну… – смотрит наверх, – Мартынову…
– Не сравнивай. – Почему не сказал, что эта тут в качестве мебели?
– Думаешь Маринка бы поверила? Я себе сам уже не верю. К чему обострять и делать из неё дуру. Что с ментами?
– Все ровно.
– Всех взяли?
–Всех.