Вечно ты

Однажды мой мозг настолько запутался, что я решила попросить Пашу, чтобы отвез меня на кладбище…

Это немножко похоже, как поднимаешься по лестнице в темноте, заносишь ногу на следующую ступеньку, а ее нет. Или, может быть, так чувствует себя дворовый пес. Хочется убежать в прекрасный мир воображения, но цепь здравого смысла постоянно возвращает в будку реальности.

Поэтому я не разговариваю с пустым стулом, на котором раньше сидел Паша.

На тумбочке возле его половины кровати лежит руководство по хирургии щитовидной железы. Кончик фантика от «Мишки на Севере», исполняющего роль закладки, торчит из самого начала томика. Когда мы выходили из дома, чтобы ехать в аэропорт, муж вдруг вспомнил, что не успеет сдать книгу в срок. «Позвони, пожалуйста, в библиотеку, чтобы продлили, вернусь – дочитаю», – сказал он.

Я позвонила, но он не вернулся. Продленные сроки тоже давно вышли, но книга лежит здесь не ради иллюзии, что он когда-нибудь все-таки ее дочитает. Я здравомыслящий человек от природы, плюс еще немного дышу испарениями нейролептиков на работе, так что реальность не выпустит меня из своих цепких лап. Никаких надежд не питаю, никаких магических связей не вижу, просто физически не поднимается рука убрать книгу в сумку и отнести в библиотеку.

Может быть, завтра, говорю себе я и ложусь на кровать. Мы купили ее в комиссионке, как только вернулись с Севера, роскошное сооружение с резной фигурной спинкой. Деревянные драконы и гирлянды в самое сердце поразили нас, дикарей, всю жизнь проспавших на диване со старым списанным биксом Шиммельбуша[1 - Бикс Шиммельбуша – металлическая круглая или цилиндрическая коробка для стерилизации перевязочного материала и белья в автоклаве и хранения их в операционных и перевязочных.] вместо одной ножки, так что мы даже на цену не взглянули. Валялись потом, с детской радостью раскидывая руки и ноги, и мечтали, как будем спать на этой кровати в старости, разбросав по ней свои артритные косточки. Теперь косточки буду разбрасывать я одна, и к этому мне еще придется привыкнуть.

Так странно, что люди уходят, а вещи остаются. Возможно, наши далекие предки делали пирамиды и курганы вовсе не из наивной надежды, что имущество покойного будет служить ему и в загробном мире. Может, им так было легче осознать, что человека больше нет, и, сгружая принадлежащие ему сокровища в могилу, они пытались убедить себя, что жизнь с его уходом стала иной, а не течет своим чередом. Или просто хотели избавиться от грустных воспоминаний… Во всяком случае, если бы в этом не было внутренней потребности человека, обычай бы не прижился и не сохранился вплоть до наших дней, хоть и в сильно редуцированном виде. Да что там, я сама положила в могилу Паши его часы. Бессмысленная вещь, которая точно не пригодится в загробном мире, ведь там вечность, времени нет. Просто это был мой первый подарок мужу, и он с ним не расставался, правда носил в кармане, а не на запястье. Когда работаешь хирургом, на руках не должно быть ничего лишнего.

В отличие от большинства врачей муж не был суеверен, но часы любил и без них чувствовал себя неуютно. Он бы обязательно взял их с собой, но накануне командировки отдал почистить механизм, и ко дню вылета они еще не были готовы. Мы решили, что ничего страшного, и ошиблись. Виню ли я себя за это? Может, да, а может, нет, сама не знаю. В любом случае я ничего не могла изменить.

Я никому не сказала, что забрала часы из мастерской на следующий день, как узнала о гибели мужа. Это поступок психопатки, а не любящей жены, но я вот пошла. Достала квитанцию из рамы зеркала в прихожей, куда мы с Пашей втыкали подобные штуки и записочки для памяти, и отправилась в часовую мастерскую. Меня бы извинило, если бы я надеялась на ошибку, что муж на самом деле жив, но нет. Я сразу знала, что его смерть – это правда, и чуда не будет. Я даже не думала о том, что если выпаду из размеренного ритма жизни с работой, домом и часовыми мастерскими, то у меня уже никогда не хватит сил вернуться обратно. Не знаю, зачем я пошла, наверное, просто хотелось постоять в очереди рядом с людьми, у которых все в порядке. Еще я думала про обручальное кольцо. Муж не носил его на руке по той же причине, что и часы, но и в кармане не таскал, боялся потерять из-за маленького размера. Кольцо лежало в шкатулке с драгоценностями, на каковую торжественную роль у нас была назначена жестяная баночка из-под чая, и как-то Паша сказал: «Когда буду умирать и станет ясно, что больше я уже не подойду к операционному столу, дай мне кольцо или сама надень, если я буду уже не в силах. Я хочу, чтобы меня в нем похоронили. Но поторопись, потому что у тебя не получится нацепить его на мертвый скрюченный палец».

Меня не было рядом, и я не успела.

Я собиралась тихонько положить кольцо Паше под правую руку, но хоронили в закрытом гробу. Часы я смогла бросить в землю, а кольцо – нет. Не знаю почему. Мне показалось, будет правильнее, если оно останется лежать там, где пробыло последние двадцать лет, – в жестяной банке с полустершимся затейливым индийским узором.

А вообще все это не имеет ни малейшего значения. Просто немножко легче, когда одно большое горе дробится на тысячу маленьких проблем: куда положить кольцо, какой талисман покойного дать ему с собой, что было бы, если бы мы не отнесли часы в починку… Все эти бессмысленные вещи, как комариные укусы – болят, зудят, но заставляют чувствовать себя живой.

Снова на ум приходит генерал Корниенко. Он попал к нам, когда Паша еще был жив, собственно, именно от мужа я и узнала, что в нашем богоспасаемом заведении появился столь именитый пациент.

Паша хоть и не служил под началом Корниенко, но уважал этого генерала, можно сказать, восхищался им, хотя сейчас не принято всерьез употреблять этот глагол. У мужа вообще была развита эта редкая черта – умение радоваться чужим успехам и искренне ими гордиться. Злые языки могут заметить, это потому, что у него не было серьезных собственных, но я знаю, что нет, не поэтому. Паша всю жизнь чувствовал себя человеком на своем месте, был рад тому, что может спокойно заниматься любимым делом, а ко всяким регалиям был совершенно равнодушен. Вообще я замечала, что чем человек посредственнее, тем больше у него всяких званий и регалий. Исключая, конечно, настоящих корифеев, которые своими подвигами и открытиями прорываются в такие высокие сферы, где награды появляются у них сами собой и вполне заслуженно. Но в повседневной жизни, не озаренной божественным светом гениальности, ситуация обратная. Когда человек занят любимым делом и увлечен им, у него не остается ни сил, ни времени, ни особого желания на интриги и бюрократическую возню, что необходимо для получения ученой степени или очередного звания.

Генерал Корниенко относился скорее к первой разновидности, чем ко второй. Паша говорил, что он много сделал чего-то такого, что мне не дано понять, для развития морской авиации, разработал технику взлета с палубы авианосца, а когда начались военные действия в Афганистане, был переброшен служить туда, где и тянул лямку целых пять лет, считаясь одним из самых эффективных военачальников, пока не был вызван на заседание Политбюро. Высокопоставленные товарищи хотели послушать, как ограниченный контингент под руководством коммунистической партии уверенно одерживает победу за победой, но Корниенко вместо этого сообщил кремлевским старцам, где он видел все это мероприятие и на чем вертел. Или, как убеждены поклонники генерала, представил весомые и убедительные аргументы в пользу скорейшего вывода войск.

Так или иначе, но строптивого военачальника быстренько перевели в распоряжение. Есть в военной системе такая странная, недоступная гражданским людям возможность – снять человека с должности, но не уволить, а как бы отложить про запас, где и держать, пока он вновь не понадобится. Не исключено, что тем бы все и кончилось, если бы Корниенко в ожидании нового назначения сидел тихо, но он принялся строчить докладные записки министру обороны. По ним, кстати, много можно было бы сказать о состоянии его душевного здоровья, но гриф секретности не позволил приобщить их к истории болезни. В отличие от других диссидентов, Корниенко нигде с антивоенными плакатами не бегал и одиночных пикетов не устраивал, борьба за мир происходила в тиши высоких кабинетов, но мудрое руководство, видимо, читало внукам «Денискины рассказы» Драгунского и знало, что тайное всегда становится явным. Рано или поздно народ узнает о генерале, протестующем против войны, героем которой сам является, и это будет нехорошо, потому что люди не то чтобы прямо не одобряют ввод войск в Афганистан, потому что кто они такие, чтоб не одобрять руководство, но горячего воодушевления не испытывают. И как они отреагируют на генеральские пассажи, знает только бог, которого нет. Корниенко следовало срочно заткнуть, но он преступлений не совершал ни военных, ни гражданских и даже свою деятельность вел строго по уставу. Даже этикет не нарушал. Да, высказывался вразрез с генеральной линией партии, но на сегодняшний день иметь свою точку зрения у нас законом не запрещено. Формально прихватить генерала было не за что. Между тем слухи о нем уже потихоньку начинали просачиваться от военных в гражданское общество, где вызывали живейший интерес. Действовать надо было быстро.

Законным образом человека нельзя лишить званий и наград иначе, как по приговору суда, но существует такая штука, как указание сверху, телефонный звонок, по силе равный божественной воле. Именно по такому звонку с Корниенко сняли погоны и ордена, и вдруг так удачно совпало, что у бедняги открылась шизофрения, потребовавшая его срочной госпитализации в стационар. Генерала должны были положить в военный госпиталь, но теперь Корниенко был никто и звать никак, поэтому скромно заехал к нам на огонек в городскую психиатрическую больницу.

Помню, как огорчился Паша, узнав об этом. Он был уверен, что госпитализация насильственная и необоснованная, звонил даже своему однокурснику, ставшему профессором на кафедре психиатрии, но тот не захотел даже разговаривать на эту тему, и в итоге муж оказался единственным человеком, вступившимся за опального генерала.

Наверное, я могла бы сделать что-то, если не как поборница гражданских свобод, то как верная жена, во всем поддерживающая мужа. К примеру, передать бедняге напильник и веревочную лестницу в пироге. Но я только подошла к Регине Владимировне с просьбой внимательно отнестись к пациенту, она обещала, и на сем я посчитала свой долг исполненным.

Честно сказать, я не разделяла чувства мужа по поводу госпитализации Корниенко. Человек, который пять лет исправно крутил ручку мясорубки под названием Афганская война, вдруг перековался и требует мира? Не странно ли это? Как показывает практика, острая борьба за всеобщее благоденствие обычно начинается в результате личных обид или ущемленных карьерных устремлений, а если этого нет, то в самом деле имеет смысл присмотреться к человеку на предмет душевного расстройства.

Увы, никто не гарантирован от сумасшествия. Да, в последние годы злоупотребляют диагнозом «вялотекущая шизофрения», чтобы нейтрализовать неугодных, карательная психиатрия не миф, а вполне реальное явление. Далеко не все граждане, несогласные с генеральной линией партии и не верящие в победу коммунизма, являются сумасшедшими (не учитывая житейский аргумент, что в нынешнее время надо быть полным психом, чтобы заявлять об этом вслух), но, с другой стороны, оппозиционный настрой совершенно не маркер психического здоровья.

Наверное, в стационарах особого режима, куда направляют по решению суда, чаще можно встретить под видом больных здоровых людей, но у нас это все же спорадические случаи. В массе у нас лежат настоящие психически больные, нуждающиеся в лечении, или те, кто не способен себя обслуживать, а заботиться о них некому.

Я даже не исключаю, что советская школа права, и вялотекущая шизофрения – это реальная болезнь, а не дубина для инакомыслящих, что бы там ни утверждали западные специалисты. Сумасшествие не всегда протекает ярко, с буйными припадками и интересными галлюцинациями. За свою жизнь встречала я много таких людей, что никому не вредили, с инопланетянами не общались, но в то же время и нормальными их назвать язык не поворачивался. Кто-то безостановочно строчил жалобы непонятно на что во все инстанции, кто-то изводил жену ревностью, кто-то так истово верил в приметы, что менял маршрут, если дорогу ему перебегала черная кошка. Одна моя приятельница не умела радоваться в буквальном смысле слова. Ничто не могло доставить ей удовольствия, правда, она каким-то парадоксальным образом умела радовать других. Да что там на других кивать, если заглянуть в мою голову, там тоже наверняка найдется какое-нибудь расстройство. Как говорится, в каждой избушке свои погремушки, и самое главное в психиатрии – это умение отличить норму от патологии, что бывает нелегко. И по идее, часть этого бремени врач вправе переложить на пациента. Комфортно ли человеку с самим собой? Нет ли у него тревог и фобий, которые мешают ему принимать жизнь такой, как она есть? Если чувствует себя счастливым и сам себя обеспечивает, то пусть гуляет, но если же он страдает без явных внешних причин, то почему бы не обратиться за помощью к психиатру?

Вопрос, увы, риторический. Интересно, в нашей стране декларируется всеобщая доступность любой медицинской помощи, в том числе психиатрической, а главная цель нашего стремящегося к коммунизму общества – счастье каждого трудящегося, но тем не менее при таких благородных целях и задачах гражданин до последнего будет колебаться между психиатром и суицидом, и далеко не факт, что выберет первое. Разве что частным образом, в условиях строгой анонимности, но это не каждому по карману. Да и специалиста не вдруг найдешь, нужен блат.

Психиатров боятся, никто не хочет принудительной госпитализации и постановки на учет, разом лишающей гражданина многих прав и перспектив, поэтому держат своих тараканов взаперти, а если совсем невмоготу, обращаются к проверенному психотерапевту в стеклянном халате, то есть пьют, так что в исходе уже невозможно понять, чистый ли это алкоголизм или симптоматическое пьянство, возникшее из другого психического расстройства, возможно, легко поддающегося коррекции.

Так и получается, что вместо дивизии невротиков мы имеем армию хронических алкоголиков с циррозами, полинейропатиями и другими необратимыми изменениями.

Возможно, я тоже тайная диссидентка и вялотекущая шизофреничка, но мне кажется, что обратный эффект сильнее прямого во многих сферах. Всеобщее среднее образование прекрасно, но чем больше его внедряют, тем меньше дети хотят учиться. «Слава труду» – прочтешь везде, куда ни кинешь взгляд, а в частном разговоре услышишь негромкое «сколько у этого государства ни воруй, своего не вернешь» и «тащи с работы каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость». Нет, люди, которые видят самоотверженный труд на благо общества смыслом своей жизни, реально существуют, я таких знаю, даже была замужем за одним из них, но коллективом они воспринимаются настороженно, скорее как слегка придурковатые, чем как образец для подражания. То же и с моралью. Официально советский человек порицает уродливую безнравственность Запада, а в глубине души тоже хочет загнивать, как загнивают там. Разврат вместо тоскливого прибежища не знающей любви души из-за своей запретности сделался мерилом жизненного успеха. Был за границей, видел стриптиз – все, жизнь удалась. Впрочем, это я уже скатываюсь в старческое брюзжание. Молодым – молодое, а мне легко рассуждать, когда я уже освободилась от диктата половых гормонов.

Обратного эффекта, конечно, никто не отменял, но у нас почему-то отдача почти всегда сильнее выстрела. Регина Владимировна говорит, это потому, что нет стрелка, сильного плеча, куда должен упираться приклад. Личность, говорит она, у нас всегда выносится за скобки. Может, и так, не знаю, я не психиатр. Мне повезло жить среди настоящих людей, и саму меня никогда ни за какие скобки не выносили, а что в среднем по стране, я никогда не интересовалась. Да и сомневаюсь, что такие исследования вообще возможны.

Ладно, пора заканчивать пустомыслие и возвращаться к проблеме генерала Корниенко. Возможно, он реально нуждается в психиатрической помощи, но вот вопрос, является ли таковой принудительная госпитализация на узкую койку с застиранным бельем и жидким одеяльцем в палате на пятнадцать человек? Полегчает ли ему от гипогликемической комы? Кстати, кома – это еще цветочки, раньше таких горе-шизофреников вообще серой лечили. Страшная методика, известная среди диссидентов как сульфозиновый крест. Огромное количество побочных эффектов и осложнений, а терапевтический эффект ровно один – чтобы избежать физических мучений и необратимого вреда здоровью от этого лечения, диссиденты признавали, что они сумасшедшие, и это считалось положительной динамикой заболевания.

В отличие от чисто карательной серы, инсулинотерапия имеет хоть какое-то научное, точнее, псевдонаучное объяснение. Аналогия с химиотерапией злокачественных опухолей. Там вводят яд, который действует на весь организм, но сильнее всего поражает раковые клетки, поскольку они наиболее активно делятся. Соответственно и тут – низкий сахар крови вызывает голодание и гибель клеток головного мозга, и, по замыслу авторов методики, быстрее всего должны погибнуть нервные клетки, ответственные за бред и галлюцинации, как наиболее активные и уязвимые. Удивляюсь, как до сих пор еще никто не додумался лечить шизофрению удушением. А что, недостаток кислорода ничуть не хуже гипогликемии. Эту свою идею, кстати, я никогда не высказываю вслух в присутствии психиатров, вдруг возьмут на вооружение. С них станется. Еще диссертацию кто-нибудь сподобится защитить, и оглянуться не успеем, как наряду с инсулинокоматозной терапией в практику будет внедрена какая-нибудь веревкомыльная. Или шеесжимательная.

Ладно, пока задача состоит в том, чтобы отмазать Корниенко от увлекательного переживания гипокомы. Вот парадокс, настоящего шизофреника лечи чем хочешь, никто не спросит, почему он десять лет на нейролептиках без эффекта, а о генеральском здоровье пекутся на самом верху. Самые передовые и трудозатратные методики требуют к нему применить, чтобы знал, на кого можно хвост поднимать, а на кого нет.

Надо написать что-то убедительное, чтобы любая проверка сразу поняла – лечащий врач не назначает инсулин не из жалости и симпатии к пациенту, а из опасений за свое врачебное будущее. Если ты назначил препарат, который пациенту официально противопоказан, и получил летальный исход, тут есть реальный шанс самому заехать в тюрьму. После такого никто уже не посмотрит, диссидент был покойник или правоверный шизофреник, посадят доктора за халатность, да и все.

В данном же случае самым убедительным противопоказанием к инсулинотерапии по беспощадным законам диалектики является как раз полное отсутствие противопоказаний. Это больным людям лечение идет на пользу, а здоровым – только во вред. Такие без пяти минут космонавты остро реагируют на любое вмешательство в свой идеально отлаженный организм, диалектика беспощадна и не дремлет. Именно избыток здоровья сыграет с Корниенко злую шутку, натренированный и безупречный механизм гормональной регуляции отреагирует бурно, в результате гипогликемия станет стремительной и неуправляемой. Генерал скорее всего выживет, но останется без коры мозга, что, конечно, раз и навсегда излечит его от шизофрении, зато добавит проблем его семейству в виде ухода за полным идиотом. Жаль, я не могу эти соображения написать в истории болезни.

Взгляд падает на часы. За окном совсем светло, и я не заметила, как наступил поздний вечер. Надо поужинать, иначе гарантирована бессонница с ее мрачными мыслями и липким ужасом.

Иду в кухню, отрезаю себе кусок хлеба. Думаю, не открыть ли банку сайры, но хлеб свежий, ароматный, вкусный и сам по себе. На утро замачиваю геркулес. Паша терпеть его не мог, и я варила гречку или пшено. Теперь могу есть все, что мне нравится, и бог мой, как же это горько…

Нет, сдаваться нельзя. Большой соблазн перекинуть ответственность обратно на Регину Владимировну, написав в истории болезни «практически здоров». Точнее, просто здоров, без интригующей добавки «практически», что будет абсолютной правдой, этого боевого генерала лопатой не убьешь. Как специалисту, мне не в чем будет себя упрекнуть, а психиатры пусть разбираются сами, и вообще, спасение утопающих – дело рук самих утопающих, пусть Корниенко признает, что он псих, и его вызывающее поведение есть не что иное, как обострение шизофрении. Никто ему тогда ИКТ не назначит, а может, даже и выпишут на амбулаторное лечение. И все довольны. Я-то почему из-за его упрямства должна шею свою подставлять?

Почему-почему… Должна, и все. И не потому, что мой муж переживал за генерала и только командировка помешала ему бороться за освобождение Корниенко. Не в этом дело. Немножко трудно объяснить, но лозунги «памяти павших будем достойны» и призывы равняться на героев – это не пустые слова. От частого повторения смысл их немного стерся, потерялся за казенщиной и официозом, но правдой они от этого быть не перестали, ведь и вправду единственный способ сохранить связь с любимым человеком, это беречь то хорошее, что вас объединяло.

* * *

После ужина, прошедшего в гробовом молчании, Люда осталась мыть посуду. Она торопилась, боясь, что в кухню войдут мама или Вера и отпустят какое-нибудь обидное замечание, на которое она не сможет ответить, потому что сказано будет не ей в лицо, а как бы в пространство.

Как все же тяжело быть изгоем, особенно если понимаешь, что ты это заслужила.

Поставив последнюю тарелку на сушку, Люда быстро юркнула в свою комнату, как черепаха в панцирь. В двери не было замка, домашние могли войти в любой момент, если бы захотели, но все же это было убежище, место, где она оставалась наедине с собой. Если бы жила в одной комнате с Верой, как раньше, было бы вообще невыносимо.

Разобрала постель, прислушалась. Из комнаты родителей под бубнеж телевизора раздаются голоса, Верин особенный мелодичный смех – идет КВН, программа, возрожденная после пятнадцати лет перерыва. В семье передача считается пошлой и низкопробной, но ее смотрят ради смелых шуток, которые порой позволяют себе участники.

Люде так захотелось оказаться там вместе с семьей, что она едва не застонала. Сидеть бы сейчас на диванчике рядом с мамой, в руках вязание… Производительность труда у нее как раз один КВН – один носок. Ладно, половинка, если со сложным узором. Она такой, кстати, и начала, когда все случилось. Валяется теперь на подоконнике, и вроде бы надо делать, а сил никаких нет, потому что незачем. Льву и Дщери она успела навязать носков разной степени кусачести, им больше пока не надо, а родители ничего не примут из ее рук. Почему? Да потому что, если бы не Люда, в комнате родителей с вязанием сейчас сидел бы еще один человек, бабушка, которая ее вырастила и воспитала. Месяц уже прошел с похорон, семья потихоньку возвращается к обычной жизни, по телевизору уже позволяет себе смотреть не только новости. Мама с Верой разобрали бабушкины вещи, не допустив к этому ритуалу Люду, и планируют ее комнату под полноценный рабочий кабинет для папы. Жизнь продолжается, раны затягиваются, только вина остается такой же острой, как в день бабушкиной смерти.

Люда на секунду застыла возле двери, слушая уютный гул спокойной семейной беседы под телевизор. Все спокойно, КВН будет идти еще минут двадцать, как раз она успеет быстренько принять душ и снова спрятаться у себя.

Как Люда ни спешила, но вода затягивала ее, она подолгу неподвижно стояла под душем, слушая шуршание струй по своей пластиковой шапочке, и страстно мечтала вернуться на год назад, когда она была просто любимая дочка и домашняя девочка.

Сколько себя помнила, Люда знала, что они с сестрой не такие, как все. И дело тут вовсе не в каких-то уникальных талантах, которыми Вера обладала, а Люда, к сожалению, нет, они были особенными, потому что происходили из благородной семьи, которую составили представители старинных дворянских родов, чудом уцелевшие после революции и войны, и их с Верой долг – быть достойными своих предков, сохранить вековые традиции и истинное человеческое достоинство среди победившего хама.

С тонкостями этикета Люда освоилась быстро, с гораздо большим трудом ей далось понимание, что люди за порогом дома, может быть, и хорошие, но не ровня, их нельзя принимать всерьез. Да, надо снисходить, быть вежливой, но если опустишься до их уровня, то деградируешь и сама. В школе надо себя хорошо вести и слушаться учительницу, но не забывать, что она серая сельская дура, которую в прежние времена на пушечный выстрел не подпустили бы к благородным детям. Настоящее воспитание Вера с Людой получают только в кругу семьи, а школа – это так, неизбежное зло.

Люда и правда чувствовала себя немножко белой вороной. С одноклассниками ей было не слишком интересно, обсуждать прочитанные книги никто из них не рвался, а Люда в свою очередь не собиралась прыгать с гаражей и потихоньку пробовать курить. Как раз тогда все дети страны бредили фильмом «Неуловимые мстители», играли в них, осаждали конноспортивные школы, девчонки стриглись под Ксанку, а Люде этот фильм не разрешили даже посмотреть, потому что он пошлый и пропагандирует жестокость. Лишь став взрослой, она поняла, что для родителей это было не просто приключенческое кино про юных красноармейцев. Именно такие Ксанки и Валерки перевернули вековые устои, сломали все самое лучшее, на чем держалась Россия, уничтожили цвет нации, а взамен так ничего и не сумели построить.

Но все это она поняла много позже, а тогда, в третьем классе, с восторгом слушала пересказ фильма от одноклассников и готовилась вступать в пионеры. Учила клятву, вела специальную тетрадку, в которой надо было записать основные вехи истории пионерской организации, биографии пионеров-героев и значение пионерской символики и атрибутики.

Люда до сих пор помнила странное чувство, которое овладевало ею, пока она работала над своей тетрадочкой, мечтая сделать ее самой аккуратной и красивой. Когда она тушью выводила печатными буквами текст клятвы, казалось ей, будто она стоит на пороге чего-то большого и интересного, будто, когда на шею повяжут галстук, начнется другая, еще не взрослая, но более важная и ответственная жизнь, чем она вела до сих пор. Став пионеркой, думала Люда, она не просто наденет новую форму, но и изменится сама, и найдет среди пионеров настоящих друзей и подружек, потому что их будут объединять не только игры, но и общее дело.