Погружение в отражение

– Ты прекрасен.

– И ты тоже.

– Кирилл, может, ты чувствуешь какие-то обязательства передо мной?

– В смысле?

– Ну считаешь, что раз я тебя оправдала, то ты не имеешь права меня бросить…

Кирилл взял ее за руку:

– Ира, милая, конечно же я не забыл, кому обязан жизнью. Я восхищаюсь тобой, но любовь – это совсем другое дело… Вот черт! – выпятив нижнюю губу, он энергично почесал макушку, отчего жесткие русые волосы стали дыбом. – Черт, я ж без пяти минут филолог, можно сказать, мастер слова, а тебе не знаю как сказать! Сукно какое-то выходит. Когда меня судили, я был уверен, что все кончится плохо, минутами даже хотелось, чтобы просто вывели в расстрельный коридор, и все, без этого фарса, в котором я выступаю как объект всеобщего презрения и ненависти. Я был опозорен и на девяносто процентов мертв, но после первого дня суда, засыпая в камере, вдруг поймал себя на мысли, что жду чего-то хорошего от завтрашнего дня. Такое было почти детское предвкушение радости, я даже удивился и не сразу понял, что это потому, что завтра я снова увижу тебя. Я тогда не знал, какая ты судья, просто хотел на тебя смотреть, и все. Ну а потом уж… – Кирилл улыбнулся, – потом появилась робкая надежда, что ты мне поверишь.

– Кирилл, если бы я просто так верила людям, то не смогла бы работать судьей. Я оправдала тебя, потому что не нашли подтверждения факты, на которых строилось обвинение, а вовсе не потому, что ты красивый мужчина с честными глазами.

– Я понял.

– Ты уж извини, Кирилл, профессиональная деформация.

– Бывает.

Вдруг погас свет. Ирина подошла к окну: на улице тоже воцарилась тьма, черные очертания соседних домов едва угадывались в лучах тусклой маленькой луны. Фонари погасли, и поздние прохожие будто сразу исчезли, растворились в темноте. Только два луча от фар одинокой машины освещали маленький кусочек дороги. Ирине стало неуютно, но тут рука Кирилла успокаивающей тяжестью легла ей на плечи.

– Хорошо, что я дома, – прошептала она, – с тобой.

Представив, каково сейчас припозднившейся женщине, Ирина поежилась. Бежать по совершенно темной улице, спешить в темный подъезд, который будто специально спроектирован так, чтобы убийца мог расположиться в нем с максимальным комфортом, потом подниматься по неосвещенной лестнице и на площадке в кромешной тьме искать ключи, зная, что в любую секунду тебя могут убить, а квартиру – ограбить. Даже если и успеешь закричать – без толку. Никто не шелохнется, разве что проверит, надежно ли заперта его собственная дверь.

Настоящий убийца девушек был найден только через три месяца после оправдания Кирилла, и все это время Ирина сомневалась – не выпустила ли она на свободу монстра? Не перевесила ли детская жажда самостоятельности здравый смысл и справедливость? Тогда крепко давили на весь состав суда, так вдруг она просто взбрыкнула и ушла в оправдательный уклон?

Не один и не два раза просыпалась Ирина среди ночи с бешено колотящимся сердцем и пересохшим ртом и думала, что если ошиблась, то будет виновата в смерти следующей девушки в той же степени, как если бы убила ее собственными руками.

Тогда она стала интересоваться судебной практикой в делах маньяков, или «сексуалов», как их называли опера. Что ж, обычно обвинения строились на более убедительных уликах, чем в случае Кирилла, но по-настоящему поразило ее другое. До поимки эти чудовища действовали годами, иногда десятилетиями и попадались, как правило, случайно.

Они убивали не на каком-нибудь глухом хуторе, не на охотничьей заимке, а в крупных городах, где кипит жизнь. Ночью активность граждан снижается, но никогда не замирает совсем. Всегда кто-то возвращается с ночной смены или из гостей, не спит молодая мать, убаюкивая возле окна свое дитя, старики перебирают в памяти прошлое, «Скорая помощь» спешит на вызов к больному человеку, шагают по улицам милицейские патрули… И никто ничего не видит и не слышит.

Люди ведь существа любопытные, с удовольствием суют свои носы в сокровенные тайны сослуживцев и соседей, точно знают, с кем, когда и как блудит Светка из соседнего подъезда, но когда Светку убивают – о, тут гражданам нечего сообщить.

Тот маньяк, за преступления которого хотели осудить Кирилла, убивал быстро и профессионально, одним ударом ножа, но он такой был один. Остальные мучили и насиловали своих жертв, что невозможно сделать в одну секунду и абсолютно тихо. Всегда есть риск, что кто-то услышит или заметит подозрительную возню в кустах под окном. Но темная жажда смерти пересиливала все другие инстинкты: маньяки действовали в парадных, во дворах, на самой кромке парков. Экспертизы показывали, что жертвы сопротивлялись и звали на помощь, но не находилось у них не только спасителей, но и свидетелей.

А может быть, зря она обвиняет граждан в равнодушии. Есть смельчаки, которые бросаются на помощь, отбивают жертву у хищника, а дальше нет тела – нет дела. Если злоумышленнику удается сбежать, то в милиции отмахиваются от таких заявителей. Может, нападал, а может, просто познакомиться хотел, а ты сама неправильно поняла. Или галлюцинации у тебя, или врешь, чтобы привлечь к себе внимание. Может, тебе не в милицию, тебе к доктору надо? Под любым предлогом не регистрируют случай, чтобы не портить статистику, и, зная такую манеру, многие люди не обращаются, даже если серьезно пострадали. Ибо могут просто отфутболить, а могут и на тебя что-нибудь повесить, если станешь настаивать. Пару лет назад у знакомой Ирины в метро срезали сумку, в которой среди всякой женской ерунды лежал паспорт. Она обратилась в ближайшее отделение, где ее долго мурыжил оперативник, убеждая написать заявление, что она паспорт просто потеряла. Факт кражи он так и не зафиксировал. Подруга поняла, что дело безнадежное, и поехала домой, решив, что на сегодня с нее общения с государственной машиной достаточно. Она предвкушала долгое и нудное сидение в очередях в паспортном столе, как тут ей позвонила уборщица из кафе и сообщила, что нашла паспорт в унитазе и готова вернуть его за вознаграждение в три рубля. Знакомая с радостью согласилась. Паспорт оказался несколько подпорчен водой, но девушка работала в Эрмитаже, так что тамошние квалифицированные реставраторы быстро вернули документу первоначальный вид.

Обидно, что через уборщицу клубок можно было размотать, для этого оперативнику следовало всего лишь оторвать зад от стула, но кроме попустительства карманникам лентяй нанес и другой, неочевидный вред. Теперь, если что-то произойдет с женщиной или с ее близкими, то они не пойдут в милицию, зная, что только потеряют там время и нарвутся на хамство.

Что ж, чувство беззащитности и беспомощности для граждан, вероятно, хорошо. Быстрее будут поворачиваться, строя коммунизм.

Господи, о чем она только думает! Любимый мужчина сделал ей предложение, а она… Профессиональная деформация в тяжелой форме!

Она зябко повела плечами.

– Скоро дадут свет, – сказал Кирилл.

– И так хорошо, – Ирина крепко прижалась к нему.

– Так ты согласна?

– Да.

Они вернулись в комнату. Из-за темноты пробирались медленно, на ощупь, натыкаясь на углы и хихикая. Залезли на диван и крепко обнялись, натянув на себя плед.

– Жаль, что Егор спит, – сказал Кирилл, – сейчас бы поиграли с ним в Апокалипсис. Будто мы остались последние люди на Земле.

Ирина засмеялась. В густой тьме было не видно, что показывают часы, но и так ясно, что времени до закрытия метро остается совсем немного.

Неужели скоро они поженятся и не надо будет расставаться на ночь? Только Ирина слишком хорошо знала горький вкус несбывшихся надежд…

Она чувствовала, что Кирилл рвется в эту командировку не только и не столько из-за денег. Он – человек творческий и хочет выполнить интересный заказ. Искусство важнее денег, но, ей-богу, они оказались бы очень нелишними для начала семейной жизни. У нее квартира хоть и двухкомнатная, но тесная. Вдвоем с сыном им тут хорошо, а богатырю Кириллу не развернуться. Если повесит турник в дверном проеме, то каждый раз, подтягиваясь, будет стукаться головой о потолок. Они не обсуждали, но он, как любой нормальный человек, хочет детей, может быть, двоих. Конечно, надо жилье попросторнее, и лучше сразу. Не рассчитывать, кого куда прописать, чтобы встать на очередь, и не стоять в этой очереди пятнадцать лет, поставив жизнь на паузу, а потом обнаружить, что она все-таки прошла…

Почти у каждого гражданина, помимо общего светлого будущего, есть свое персональное светленькое будущенькое, счастливенькое завтречко. Он ждет очереди на отдельную квартиру, на машину, на румынскую стенку… И очереди на чужого мужа, бывает, тоже ждет. Время в ожидании течет будто не по-настоящему, человек застревает в предбаннике жизни, откладывая все сегодняшние радости в копилку главной мечты.

Ирина вспомнила свои пыльные сервизные тарелки. Нет, баста! Все прошло, прошло: и предательство мужа, и ложь любовника, и бесплодное ожидание завтрашнего счастья. Пусть Кирилл едет, работает, воплощает в жизнь фантазии архитектора, а она тем временем будет радоваться, каждый день стелить нарядную скатерть и есть из красивой посуды. Начнет потихоньку подыскивать варианты, все же обмен с доплатой… Все так делают, но с точки зрения закона ситуация скользкая. Самое лучшее – уговорить старушек обменяться на две отдельные квартиры, которые можно выкроить из ее двушки и приличной доплаты. Кирилл заработает, да и у нее кое-что есть. Не густо, но все же не ноль.

Надежда Георгиевна говорит, что финансы – это показатель счастья. Когда в семье все хорошо, то и деньги всегда есть, а если люди несчастливы, то сколько бы ни зарабатывали, у них вечно долги и нищета. Глупость, конечно, но факт есть факт: когда была любовницей Валерия, то деньги утекали как вода в песок. Ирина пила (ей мучительно стыдно было об этом думать, а не помнить тоже нельзя: если она забудет, что у нее начальная стадия алкоголизма, то в конце концов сопьется). Но средства уходили не только на вино. Она постоянно баловала себя кофе, покупала у спекулянтов хорошую косметику, духи и белье, чтобы нравиться любовнику, делала ему дорогие подарки.

Теперь все иначе. Она не притрагивается к алкоголю, вместо кофе пьет напиток «Летний» и разницы почти не чувствует. Тоже горячий и горький, а что еще нужно?

И косметики почему-то уходит в разы меньше, и белья хватает, и колготки чудесным образом не рвутся.

Мятые трешки для сантехников остаются в ее кошельке – Кирилл все делает сам. А ведь раньше ей приходилось покупать бутылку соседу, чтобы помог снять люстру и карнизы во время генеральной уборки.

Летом Ирина завела сберкнижку и стала откладывать туда по тридцатке в месяц, а иногда выходило и побольше.

Поздновато она взялась за ум, и воспоминания о пропитых деньгах неприятно холодили сердце, но лучше поздно, чем никогда. Отложенного, может, и не хватит для размена, но на ремонт пойдет.

Тут Кирилл покрепче прижал ее к себе:

– Ир, ты о чем задумалась?

– Прикидываю варианты обмена.

– То есть мне ехать?

– Ну конечно! Деньги вообще-то тлен, но мировая культура не простит, если я тебя не отпущу.

– Скажешь тоже, – приосанился Кирилл.

– Не кокетничай. Всем известно, что ты – лучший.

– Слушай, а можно ж расписаться до моего отъезда?