Жара

«Тоже мне молодухи!» – подумал про себя Измайлов.

– Забывать многое стала. Выйдет во двор погулять, чаще с Оксанкой, но иногда и одна. Три раза встретишься с ней – три раза поздоровается. Не помнит, что вчера говорила. Зато как про старые времена разговор зайдет, как начнем блокаду вспоминать, тут она все до мельчайших подробностей помнила и про Бориса Натановича тоже. Мне иногда казалось, что она вообще-то не очень понимает, что муж умер. Он для нее как живой был. А уж добрая-то она была. Скольких она деньгами выручала. Знаете, на какие пенсии мы живем? А Эмма Марковна всегда помочь готова была. А уж если, кто из нас что попросит и скажет, что для внуков, так сразу даст денег. Своих-то внучат бог не дал ей. А Оксанка, стерва, аж зубами скрипела и все в свою книжечку записывала, когда, кому, сколько денег Эммочка одалживала.

– Ну и что отдавали долги?

– Мы, конечно, отдавали, – с достоинством сказала Екатерина Петровна. – Но были и такие, что добротой ее пользовались. Так и остались ей должны, кто по пять, кто по три тысячи… У Оксаны этой все записано.

– И что же она могла сделать со старушкой?

– Да кто ж знает наверняка? Может сунула ее в какую-нибудь богадельню под другой фамилией, и томится она там, болезная. Мы все думаем, что сейчас что-нибудь с Мишей случится и останется она хозяйкой такого сокровища, как эта квартира. Метраж-то какой! И самый центр города! Что тут говорить.

– Да, – еще раз протянул Измайлов.

– Вот ты, родной, телохранитель, зря ты тут с нами прохлаждаешься. Если, когда и охранять твою хозяйку, так вот сейчас. А то не ровен час, отравит эта мерзавка твою красотку.

– Ну уж прямо и отравит! – невесело улыбнулся Федор. – А что же второй сын? Который за границу уехал. Он-то к матери как?

– А что с него толку! Эмма Марковна рассказывала, что он ее все в Америку звал. Какой-то там особо красивый штат есть. Название не помню. Ну а Эммочка посылала его куда подальше. Я вообще не могу понять, чего он ее звал. Разве она от могилы Бориса Натановича куда-нибудь бы двинулась?

– Да жива, она жива, – настойчиво вклинилась в разговор еще одна соседка, которую подруги именовали Игнатьевной, – жива она – это точно. Как она исчезла, две недели прошло. Я пошла в церковь, свечку за упокой поставить, три раза ее зажигала, три раза пламя задувалось. Нет ее на том свете. Такой примете верить можно.

Любопытную беседу о судьбе пропавшей Эммы Марковны прервал звонок. Анна попросила Федора подняться в квартиру Розенфельдов.

* * *

Вся компания пила чай с какими-то изумительными пирогами и плюшками, испеченными Оксаной. Федор Петрович был задумчив, а его супруга весело щебетала, уплетая пышную выпечку. Все увлеченно рассматривали увесистый семейный альбом с фотографиями Розенфельдов. Михаил сидел несколько обескураженный. Повествование Оксаны далось ему не просто.

Наконец Федор сказал:

– Уже полдвенадцатого, нам пора.

– Сейчас я отвезу вас в отель, – радостно подскочил Миша.

– Нет, спасибо. У нас другие планы, Михаил Борисович, – настоял на своем Федор.

Когда сыщики вышли на улицу, Измайлов нежно обнял Анну за плечи и сказал:

– У меня такое предложение. Давай мы немножко погуляем по центру города, зайдем хотя бы на часик в Русский музей, а потом пообедаем в гостинице «Европа».

– В «Европейской», – улыбнувшись, поправила мужа Анна. – Повторим маршрут из медового месяца?

– Хотелось бы, – весело ответил Федор.

Еще в самом начале супружеской жизни Анна заметила, что Федор необыкновенно любит живопись. Она сразу поняла, что бывший муровский оперативник обладает каким-то безупречным и безошибочным художественным вкусом. Ему нравились и классика, и новое искусство. Причем были такие произведения, у которых Федор мог стоять часами. Постепенно он стал рассказывать Анне, что около некоторых картин он как будто теряет себя в пространстве и времени. Ему кажется, что он переносится в иные обстоятельства и становится частью сюжетов, изображенных на полотнах великих мастеров. Аня была уверена, что в Русский музей Измайлова потянуло непреодолимое желание постоять рядом с потрясающим полотоном Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Это бывало у Феди. Когда бы они ни приходили в Третьяковку, а случалось это довольно часто, Аня знала, что, вопреки всем планам, он обязательно должен побыть какое-то время рядом с шедевром Врубеля «Принцесса Греза». Анна подхватила мужа под руку, и они отправились ловить такси, которое должно было доставить их на Инженерную улицу в любимый музей.

Позже за обедом они обменялись информацией и впечатлениями, полученными в первой половине дня. Измайлова удивило то, что Анна очень доверилась рассказу о затухавшей свечке.

– Ты знаешь, Федя, – сказала она. – У меня сильное предчувствие, что старушку мы найдем. Где – это другой вопрос. Нужно искать Розенфельда-младшего, живым или мертвым. Сам видишь. Думаю, все самое интересное нам предстоит в Москве. Убеждена, что любящий сын Вова увез старушку из города и где-то спрятал. Разговоры про заграничный паспорт, конечно, смущают. Но в конце концов мы все проверим.

– Анюта, – скептически усмехнулся Измайлов, – что ты проверишь? У страны открытая граница. Сел в поезд Москва – Киев, и через сутки полетел из Борисполя, куда заблагорассудится.

– Да, ты, конечно, прав, но все равно, будем искать по всем направлениям.

Воскресенье закончилось тем, что исполнительный таксист Борис Николаевич отвез академика Захарьина и Федора Измайлова на Московский вокзал, где они сели на любимый поезд «Красная стрела», который отбывал в Москву в 23 часа 55 минут.

Понедельник, 9 августа

Утром в понедельник Анна проснулась с тяжелым чувством. Ее тяготила мысль о том, что надо поговорить с шефом. Она с грустью думала о том, что нужно решать что-то со своим будущем и Смирнов наверняка в очередной раз нажмет на нее, чтобы склонить к нужному решению. Когда Анна услышала в трубке голос Анатолия Борисовича, ее несколько удивили игривые интонации, звучавшие в голосе высокого государственного чиновника. «Какое счастье, что я до него так сразу дозвонилась, – подумала Анна. – Утром, в понедельник. Интересно, где он сейчас?»

– Привет, отпускница! – весело шумел Смирнов. – Не иначе, как по работе соскучилась. Самое время – самое время. Я хорошо помню, когда ты должна выйти из отпуска. Небось на каких-нибудь Канарах прохлаждаешься?

– Нет, Анатолий Борисович. Я на море. Но на Карельском перешейке, а не на Канарах. У меня к вам очень серьезное и важное дело. Прошу помощи. Беспокою вас только по крайней необходимости. Если вы разрешите, суть моего дела и свои предложения я направлю на вашу электронную почту. Когда мне вас побеспокоить?

– Жди моего звонка. Как только освобожусь, сразу позвоню. – И Смирнов тут же дал отбой.

Анна сбросила секретарю Смирнова Инге заранее подготовленное письмо и настроилась на длительное ожидание. Анна искренне любила и уважала заместителя Генерального прокурора РФ, своего многолетнего боса Анатолия Борисовича Смирнова. Это был высококлассный юрист, мастер разумного компромисса и совсем несчастный толстяк, что делало его любимым героем анекдотов и злых колкостей. У него было 40 килограммов избыточного веса и, по-видимому, какой-то неправильный обмен веществ. Все его сидение на диетах, поездки в санатории и лечебницы в лучшем случае не давали никакого результата, а в худшем после сбрасывания 3–5 килограммов вызывали жуткий скачок веса со знаком плюс, так что у Анатолия Борисовича просто опускались руки. Он был все время голоден. Специфический метаболизм организма заместителя Генерального прокурора был, по-видимому, связан с тем, что он постоянно находился в состоянии сильнейшего стресса. А врачи постоянно напирали на то, что ему, конечно же, удастся решить все свои проблемы с весом, а, следовательно, и с сердечно-сосудистой системой, если он будет спокоен и будет вести размеренный образ жизни, много двигаться, заниматься физкультурой. Однако реальные обстоятельства жизни Анатолия Борисовича исключали столь благостное и упорядоченное течение жизни. Он нервничал, заедал стресс, толстел, видел, что здоровье никуда, и опять ел.

Ждать Анне пришлось совсем недолго. Вскоре зазвонил телефон. Веселый Смирнов начал речь за здравие:

– Твое письмо мне понравилось, особенно в той части, что ты просишь отозвать тебя из отпуска. Всегда пожалуйста. Обращайтесь. Много веских оснований. Похищена, а, может, и убита блокадница, заслуженный человек. Исчез и, возможно, тоже убит американский гражданин. Дела, конечно, надо объединять. Тут и разговаривать нечего. Я сейчас дам необходимые указания, подумаем, где открыть дело, и изымем его к себе. В Питер я уже позвонил. Там есть такой Дорофеев, он тебя ждет. Только оденься поприличнее, – ни к селу ни к городу пробормотал Смирнов. – Вообще держи меня в курсе дела. – А потом совсем другим тоном добавил: – Приезжай скорей в Москву. Я по тебе очень соскучился. Все, отбой.

«Так, – подумала Анна, – события разворачиваются стремительно».

Закончив разговор с Москвой, Захарьина созвонилась с Максимом Петровичем Дорофеевым, главным следователем по Петербургу и Ленинградской области. Быстро договорились о встрече в три часа дня. Анюта подготовила необходимые для разговора бумаги и вместе с Верочкой и мамой пошла на часок на море. По пути она лихорадочно соображала, чтобы такое ей надеть, чтобы не повредить нравы петербургских следователей.

* * *

Без пяти три Анна Германовна Захарьина, Государственный советник юстиции третьего класса, входила в кабинет Дорофеева. Это был еще совсем молодой человек из новых выдвиженцев. Он как бы иллюстрировал знаменитую фразу о человеке в мундире, застегнутом на все пуговицы. Круглолицый, гладко причесанный блондин, с безупречно выбритым лицом, о котором только и можно было сказать – как у всех. «Идеальный кадр для разведки», – подумала Захарьина. Была, однако, одна деталь, выдававшая Дорофеева с головой. Ярко-синие глаза, казалось бы, бесцветного мужчины были на удивление цепкими и внимательными.

Анна несколько раз видела Максима, когда он еще не занимал столь высокого положения, но знала о своем собеседнике крайне мало. Карьерный взлет Дорофеева пришелся на время ее отпуска по уходу за ребенком. А молодой петербургский начальник ничего не мог с собой поделать и с нескрываемым интересом рассматривал московскую гостью. Он, конечно, тоже видел ее раньше на многочисленных коллегиях и совещаниях. Но там Анна была в форме и погонах, а здесь сидела красотка, принарядившаяся в воздушное шелковое платье, подчеркивающее все достоинства безупречной фигуры. «Конечно, одета я не совсем к месту», – подумала Анна, заметив взгляд Дорофеева. Но ничего подходящего в ее гардеробе для отдыха на побережье не было – ни пиджаков, ни строгих юбок.

Отработанным и заученным движением Аня достала из сумочки свое удостоверение, на которое Дорофеев даже не посмотрел. Он был ниже Анны по званию. Конечно, в ближайшее время он должен был получить генеральские погоны. Но дело было не в этом. В следственных органах была разлита какая-то звенящая напряженность. Все ожидали, что наконец будет принято решение о выделении органов следствия в самостоятельную государственную структуру и отделении их от прокуратуры. Новые структуры, новые должности, новые звания. Осведомленные люди намекали Дорофееву о том, что Смирнов станет как минимум первым заместителем председателя Следственного комитета. А тут перед ним сидела его любимая сотрудница. «Да и только ли сотрудница? – думал Дорофеев. – Работать с такой женщиной рядом и оставаться только сотрудником! Ну да ладно, не мое это дело».

– Максим Петрович, чтобы не тратить ваше время, я подготовила коротенькую записочку. – «О боже, что я несу – почему записочку, – думала про себя Анна. – Совсем расслабилась, надо подсобраться».

– Большое спасибо, – сказал Дорофеев, – я сейчас ознакомлюсь.

Читал он быстро и хватко. Закончив это занятие, Максим Петрович изрек:

– Все понял. Конечно, ваши предложения принимаются безоговорочно. Завтра все сделаем. А сегодня я накручу наших милиционеров. Скажу прямо, виноваты. Но сейчас просто беда какая-то. Старики и старухи пропадают. Продолжительность жизни немножко подняли, а достойного ухода нет. Медицинская геронтология отстала.

– Но здесь-то дело не в этом, – улыбнулась Анна. – Эмма Марковна Розенфельд – сама в прошлом прекрасный врач, мать известного нейрохирурга. Уход за ней был хороший. Здесь какая-то более сложная комбинация семейных и, я опасаюсь, уголовных мотивов.

– Да, весьма возможно. Только все это за уровнем понимания наших милиционеров. Но прошерстить дома престарелых, больницы и морги они были обязаны. Посмотрю, что было сделано.

– Максим Петрович, – Анна взяла инициативу в свои руки, – Смирнов сказал вам, наверное, что планируется изъятие дела у вас и объединение его с другим делом, касающимся исчезновения Владимира Розенфельда. Это младший сын Эммы Розенфельд. Так что без обид.

– Какие тут могут быть обиды? – повысил голос Максим Петрович. – Когда такая знаменитость, краса и гордость следственных органов, как вы, берется за дело, для нас это честь.