Снег

Снег
Мария Викторовна Третяк

Россия, XIX век. Две сестры – Катя и Соня проводят лето вдали от блестящих балов и шумных петербургских улиц. Катя наслаждается игрой сестры на фортепиано и строит планы на ближайшую зиму. Но лишь одно обстоятельство омрачает ее отдых: все чаще и чаще к ним стал наведываться доктор, а сестра не прекращает говорить о снеге, который уже не надеется увидеть… Это рассказ о тех случайностях, которые возвращают человеку веру в себя.

Мария Третяк

Снег

Из дверных щелей лились аккорды венского вальса и растворялись в солнечно-сиреневом воздухе. Ветви душистой березы бегали барашками по ветру в такт нежной мелодии, а Катя сидела на диванчике и пыталась уловить взглядом резвые пальчики Сони, бегающие по бледным клавишам фортепиано.

– Сонечка, ты просто талант! – захлопала Катя, когда сестра доиграла последний такт и положила свою белоснежную ручку на пианино.

Фарфоровые щеки Сони на мгновение залились краской.

– Ну что ты, – сказала она, опустив глаза, – просто играю часто. Мне, знаешь, клавиши всегда снег напоминали – такой же белый и звучный.

– Какой снег? Что ты, Соня!

– Обыкновенный снег, пушистый такой, ласковый… Понимаешь? Я по зиме соскучилась, Катя. Очень хочу еще раз снег увидеть.

– Знаешь, что, – вдруг загорелась после недолгого молчания Катя, – поставь задачу: выучить десять сонат к декабрю. А что? Времени сейчас все равно много.

– Да, много. – задумчиво проговорила Сонечка, повернув голову к распахнутому окну, в котором, разбрасываясь красками и птичьей разноголосицей, копошилось лето. И вдруг лицо ее омрачилось. – А может и слишком мало…

Но Катя не дала сестре договорить. Она спрыгнула с кресел и, шурша кисейными складками платья, подлетела к пианино.

– Ну что ты такое говоришь! Играй, только играй, пожалуйста!

Это ее успокаивало. В ней тут же загорались новые, никому еще не известные надежды. Никому – даже ей самой. И бледное лицо снова краснело, потому что она забывала в эти мгновения, сколько ей осталось… играть.

Вдруг где-то в соседней комнате что-то громыхнуло, и в гостиную влетел звонкий голос Фени, а потом и она сама, в мокром переднике, вся взъерошенная, как волк.

– Барышня, Софья Александровна, к вам там…

– Что, доктор пришел? – Соня широко раскрыла глаза, едва сдерживая смех.

– Сами изволите видеть-с – ответила Феня, показывая рукой на свою измоченную юбку.

– Изволим, зови!

Не успела Феня сделать и шага к двери, как ее чуть не сбил с ног Павел Семенович, который никогда не дожидался приглашения, а входил так, на правах «своего». Феня встрепенулась, махнула на него ручкой и гневно пропала за спиной доктора.

– Павел Семенович, когда же вы наконец перестанете мучить нашу Феню и начнете смотреть вперед себя, а не только внутрь?

Доктор взглянул на заливающуюся смехом Соню так, словно она была младенцем.

– В прошлый раз вы чуть не зажгли ей платье, пока несли сюда свечи, а в этот раз облили ее водой с ног до головы.

– Ах, Софья Александровна, если бы вы знали… Всему виной этот самовар, у которого почему-то не было сегодня крышки…

На этот раз не удержалась и Катя. Обе сестры так и покатились со смеху прямо в глаза растерянному доктору.

– Ну не теряйтесь вы совсем, – добила его Соня, – присаживайтесь. Что за привычка: ворвется и стоит столбом?

Доктор сел и начал раскладывать перед собой инструменты.

– Ну, Софья Александровна, как ваше здоровье после прошлого раза?

– Ничего, кашель слегка уменьшился, но припадки все такие же сильные… Нет, доктор, всему виной ваши усы. Вы о них постоянно думаете, я это вижу, потому и рассеяны. Зачем вы их отрастили? Без них вы мне намного больше нравитесь!

У Павла Семеновича были действительно пышные усы, которые он очень любил и которые, на самом деле, очень ему шли.

– О, если они вам не нравятся, я их сейчас же отрежу, вот этими прямо ножницами, смотрите!

– Да что вы, хватит вам хвастать! Лечите меня скорее, а потом вы непременно должны мне сыграть, слышите? Непременно…

Вдруг резкий кашель прервал эту шутливую беседу и повалил Соню на кресло.

Катя вскочила, как ошпаренная и бросилась к Соне. Потом, взглянув в испуганные глаза Павла Семеновича, не сказала ни слова и выбежала из комнаты.

У Кати разболелась голова. Она не могла смотреть, как доктор будет доставать сестру из этого жуткого припадка, доходившего часто до обморока. Когда Павла Семеновича не было, в такие минуты выручала Феня, а Катя сама чуть не падала рядом с сестрой. Потом она страшно себя наказывала за такое малодушие.

– Катерина Александровна… – слышала Катя сквозь какой-то неясный туман, – Я боюсь это даже произнести…

Бессмысленный, задумчивый и кажется готовый ко всему взгляд обратился на смущенного доктора, но он старался его не заметить.

– Сестра ваша жить не будет. Она сейчас в какой-то апатии ко всему. Сама жить не хочет, кажется… У нее очень сильная форма, понимаете, смертельная форма…

– Молчите, доктор! – неожиданно вскрикнула Катя, – Вы все врете, врете! Она сама говорила, что хочет жить, хочет дожить до снега, непременно до снега, слышите?!

– Катерина Александровна!..

Доктор вдруг отвернулся, но Катя успела заметить крупную слезинку, скатившуюся по его пухлой щеке.

– Катерина Александровна, я обещаю… Нет, я клянусь вам, что если она не будет жить, если она умрет, я… Я сбрею с себя усы, брошу карьеру врача и пойду работать тапером в каком-нибудь кабаке! И это будет, слышите, будет! И будет уже через две недели! Вы не понимаете!..

Последние слова долетели до Катиных ушей, когда она была уже на лестнице. Бежать! Куда-нибудь в поле, подальше от всех, на речку за холмом, в лес… За что? Господи, за что?!…

Зачем? Для кого будет идти теперь снег, если не будет Сони? И для кого теперь будет жить этот глупый Павел Семенович?

Катя бежала, закрыв лицо ладонями и не видела ничего, кроме бледного Сониного личика: «Я по зиме соскучилась. Я хочу увидеть снег, я так люблю снег!..». Она оступилась и упала на влажную траву.

Катю привел в чувства чей-то влажный нос, обнюхивающий растрепавшиеся волосы. Наконец, она подняла голову.

***

– Катерина Александровна! Слышите меня? Спускайтесь наконец вниз, вас все заждались!

Я каждый раз поражаюсь этой непревзойденной звонкости Фенечкиного голоса. Никого не слышу, сижу тут за своим письменным столом часами, и только он может меня вывести из этого состояния. Ну что ж, надо спуститься. Слышу звуки знакомой мелодии… Любимая соната Бетховена. Ведь знают же, чем приманить!