Торговец отражений

– Что от тебя хотела Ливье? Опять захотелось загрузить заданиями? – спросил Осборн и закурил.

– Нет, она все еще волнуется за мою работу.

– За твою работу? – усмехнулся он.

– Или за нашу конференцию.

– Вашу конференцию? Да, ей нужно волноваться за это в первую очередь. Она хотя бы знает эту тему? На сцене она же просто потеряется.

– Да ладно тебе, ты преувеличиваешь. – Грейс улыбнулась, аккуратно вытянула сигарету из рук Осборна и затянулась.

– Она просто хорошо притворяется. Не думаю, что она такая умная, какой нам показывается.

В знак согласия они съели по печенью с шоколадной крошкой. А потом, преисполненная нежности, Грейс, погладила Осборна по волосам. Была у нее эта привычка, которую старательно скрывала от посторонних. Слишком это интимный жест, слишком незащищенный. Но ничего поделать с собой Грейс не могла: слишком ей нравились волосы Осборна, мягкие и легкие. Раньше они были длинные, а в этом учебном году Грин отстриг их по плечи. Хотел даже покрасить, но вовремя передумал. Все-таки в университете музыкантов с волосами цвета спелой пшеницы не так много. В этом Осборн был особенный.

– Знаешь, ты мог бы стать классным профессором Грином. Представь, приходишь на лекцию в своих любимых джинсах, в красной кожаной куртке с черепом на спине и футболке с любимой группой. Может, тебе бы даже разрешили курить на занятиях.

Осборн улыбнулся. В окружении разбросанных вещей, гитары и тетрадей с текстами будущих песен он показался Грейс олицетворением искусства.

– Если я стану профессором, тебе нужно будет беспокоиться по двум причинам. Первая, – Осборн поднял указательный палец, – все студенты будут сходить по мне с ума. Они завалят меня приглашениями на свидания на четырнадцатое февраля, подкараулят в подворотне, когда я буду курить, схватят и увезут к алтарю поклонения. Они расчленят меня на сувениры, Грейс, а тебе не оставят даже самого ценного.

– А вторая причина какая? – Улыбнулась Грейс.

– Следить, чтобы я не сошел с ума. Мне кажется, некоторые профессора немного не в своем уме, на некоторых жалко смотреть. Особенно на Френсиса.

Грейс потушила сигарету о дно пепельницы, поставила ее на пол и улеглась рядом с Осборном. Над кроватью был прилеплен огромный, чуть ли не в полный рост, плакат Мэрилина Мэнсона.

Долго они лежали в тишине. Осборн меланхолично курил, сбрасывая пепел в консервную банку и, наверное, обдумывал слова новой песни. Он записал уже три для первого альбома, а в планах было не меньше пятнадцати. Их приятель Шеннон был другом для многих полезных в Ластвилле людей, и без проблем арендовал для Осборна студию звукозаписи, где тот бывал по несколько раз в неделю, иногда засиживаясь даже на всю ночь. Шеннон, конечно, надеялся, что Грин официально и навсегда пригласит его в группу, но Осборн чаще играл один. Названный в честь музыканта, он всегда мечтал стать больше Оззи. И после десятилетия, когда его пальцы не заживали, после сотен зазубренных композиций в коанмте прежнего дома, после множества написанных и записанных песен, подумал, что у него получится. А Грейс, что бы ни говорили другие, не давала ему сомневаться.

– Хороший же пиар – смерть, – вдруг сказал Осборн. – Сразу тебя все любят, словно при жизни ты был чем-то хуже. Смерть сразу же делает тебя интереснее и нужнее. Вот только он и не умрет. Никто из них не умрет. – Он обвел в воздухе каждого из музыкантов, смотревших на него с высока. – Они вечные. Мне кажется, этим музыка хороша – можно законсервировать себя, превратить в набор слов. Только боль и страхи придется проживать на сцене каждый раз заново. Никто не будет знать, о чем ты на самом деле поешь. А ты ведь знать будешь.

– Какая-то кунсткамера для живых и пыточная для добровольцев.

– Да, тоже в последнее время об этом думаю.

Осборн покурил еще немного. Аккуратные губы то кривились, то улыбались. Грейс любовалась. Осборн был очень красив.

– Неплохо было бы написать что-то такое, будто на надрыве, что-то завуалированное, лингвистически более разнообразное. Та моя песня хоть и хороша, но слишком простая.

– А какую хочешь ты? – Улыбнулась Грейс.

– Чего хочу я? – Он вдохновленно улыбнулся, выдохнул сигаретный дым. – Я хочу, чтобы стихотворения рифмовались не звуками или окончаниями в словах. Я хочу чего-то… чего-то другого, понимаешь? Я не знаю, что именно, но чувствую, что нужно что-то другое. Меня могут не понять, но это не мои проблемы, да? Есть обычные песни. Кому пишутся эти песни, стихи? Людям? Люди же ничего не видят. Им нужно дословное, а они и в дословном не видят смысла.

– Думаешь, ты сможешь придумать что-то новое?

– Я знаю, что не придумаю. Все уже сказано. – Осборн закрыл глаза. – Но ведь смысл не в том, что сказать. Смысл в том, как сказать. Музыка ведь громче слов.

– Громче.

– Вот поэтому и надо думать дальше. Я ведь должен написать что-то особенное. Зачем писать обычное?

Вдохновленный Осборн достал из-под кровати банку энергетика, откупорил в громким пшиком, сделал глоток, бросил окурок в консервную банку, повернулся к Грейс, притянул ее к себе одним сильным движением и сжал в объятиях.

– Эй, у нас потом лекция профессора Френсиса! – засмеялась Грейс, не пытаясь даже увернуться от поцелуев Осборна. Аккуратно подстриженная короткая борода щекотала.

– Она через два часа. Мы успеем сбегать до его родины и обратно. – Улыбнулся Осборн и выпустил Грейс только для того, чтобы снять винтажную футболку с группой KISS.

– А где его родина? Я уже и забыла.

Грейс не могла отвести от Осборна взгляда. Все же он был невообразимо хорош собой.

– Не знаю. – Рассмеялся Грин, громко и мелодично. – Наверное, веке в восемнадцатом в какой-то канаве.

Пальцы Осборна, покрывшиеся толстыми корочками от постоянной игры, обжигали. Волосы пахли кофе, сигаретами, фруктовой жвачкой и сахарной пудрой. Голос цепкими лапами проникал в голову Грейс и заполнял собой мысли.

Профессор Френсис может и подождать.

И все же они успели. Вышли из комнаты за пятнадцать минут до начала лекции, неспешно, лишь изредка переговаривались, наслаждаясь шумом шелеста листьев под ногами и, предоставляя им возможность высказаться, направлялись к корпусу. Солнце клонилось к закату, небо над казавшимся загадочным замком университетом было малиновое, а ветер все еще оставался теплым. Кожа остывала. Улыбки не сходили с лиц.

Настроение не смогла испортить даже лекция по философии.

Профессора Френсиса не любили не без причин, но явных причин нелюбви к нему никто назвать не мог. Бывает и такое, что человек кажется неприятным просто так. Таким человеком и был профессор Френсис. Невысокий и тощий как сушенная на солнце рыбешка, с рыбьими глазами и маленьким ртом-треугольничком, наряженный в мятый костюмчик-тройку как в газету, профессор Френсис был главной фигурой карикатур, рисовавшихся в подпольном студенческом журнале. Он знал об этом, но делал вид, что не догадывался. На его лекции ходило меньше половины студентов. Во-первых, не каждый записывался на его курс, а во-вторых – даже те, кто выбирал его, не могли выдержать столько часов трескучего разговора. Под конец занятия оставалось и того меньше.

Грейс зашла в класс и тут же внимание ее захватило проявившееся за последней партой пятно.

– Ничего себе. Лиза Грей явилась на лекцию. Мы куда-то улетели, Грейс? – прошептал вошедший следом Осборн.

Лиза Грей не обращала внимания на людей вокруг. Она медленно завязала короткие светлые волосики в хвост, подперла изможденное лицо тонкой рукой и что-то старательно принялась записывать, хотя лекция еще не началась. Все сидения вокруг Лизы Грей оставались пустыми. От нее, казалось, исходила удушающая энергетика.

– Нет, Осборн, мы на месте, – тихо ответила Грейс.

– Значит, завтра наступит конец света.

Грейс не стала перечить.

Руби пришла на занятие с новой прической. За перерыв она успела сбегать в третий корпус к какой-то подружке, которая до университетской учебы была парикмахершей. Шеннон явился тоже, как и всегда в кепке и огромной толстовке, в которой он чувствовал себя так же уютно, как и под одеялом. Стоило ему усесться рядом с Руби, как он прикрыл глаза и задремал.

Руби рассказывала какие-то сплетни, услышанные от подруги. Грейс слушала, но не слышала. Осборн даже не пытался.

Профессор Френсис пришел без опозданий. Даже если бы во всем мире исчез транспорт, он бы все равно успел приехать в университет после перерыва, который всегда проводил на окраине Ластвилля в любимом кафе, где подавали самые дешевые и вкусные, по его мнению, круассаны, поправил бы чуть задравшийся пиджачок, пригладил волосы и, неприятно и неловко улыбнувшись, уселся бы на стул и начал бы лекцию. Кофе ничуть не смягчило его голос. Он все оставался таким же неприятным и трескучим, словно говорил не человек, а разгоревшийся костер.

Грейс не слушала рассказов Френсиса. Курс философии она усвоила еще на первом, самостоятельно. Осборн составлял стихи для новой песни, иногда заглядывая в электронный словарь. Руби болтала с подружкой в чате. Шеннон спал. А Грейс занимало другое, но ее взгляд не занимал никого.

III глава

Прошло уже несколько дней с тех пор, как пропал мистер Уайтхед, а никаких зацепок кроме забытых дома носового платка, портсигара, таблеток от повышенного давления и отчаянных уверений миссис Уайтхед найдено так и не было. Ластвилль, прежде обрадовавшийся, заскучал. Если бы он умел находиться в спячке, все оказалось бы иначе. Все бы просто забыли. Но Ластвилль не был обычным провинциальным городком с каменными маленькими домами, магазинами, ярмаркой, приезжавшей на выходные. Наоборот, обласканный посещениями студентов и туристов, наполненный многовековой историей, Ластвилль напитался гордостью и не понимал, почему ему уделяют так мало внимания. Любое происшествие он принимал за возможность стать чуть знаменитее, чем обычно. Но новости по делу Уайтхеда не спешили радовать Ластвилль. Ластвилль два дня грустил, проливал дожди и шумел ветрами. Потоки воды сливались с крыш и текли по брусчатке, деревья теряли золото и янтарь так быстро, что не успевали оплакивать их.

Но в один обыкновенный осенний день Ластвилль успокоился, предчувствовав перемены. Был выходной, и многие студенты поехали в город отдохнуть. Утомленные лекциями, семинарами и часами, проведенными в библиотеках и классных кабинетах, они спешили повеселиться в тот день так, чтобы хватило на всю предстоящую неделю.