Торговец отражений

Если бы Грейс не знала Осборна, подумала бы, что его надутые губы означали обиду. Но ее Осборн умел только карикатурно обижаться. На самом деле он был рад, что проведет день в одиночестве.

– Если ты не допишешь ее до конца недели, я допишу ее сам. И кое-кто проглотит язык от удивления, – заключил Осборн и рассмеялся.

Свет обволакивал Осборна. Его кожа казалась молочной. Шрамы на животе, почти зажившие, были похожи на ветви дерева, проросшего внутри, но пытавшегося проткнуть Осборна. Царапины на груди почти затянулись. И только на запястье, всегда скрывающиеся под несколькими широкими браслетами, все еще виднелись чуть розовые шрамы.

Грейс отпила немного кофе и задумалась. Боль напоказ – жалкое зрелище. Но это Осборн, она примет и это.

Насладившись мыслями, парень решил не медлить. Жаркий, до одурения жаркий и солнечный день подходил как нельзя лучше.

– Ты точно не пойдешь со мной?

– Нет, мне нужно остаться, – сказала Грейс и улыбнулась ему. Солнце блеснуло в ее глазах. Осборн на мгновение ослеп. А потом вновь прозрел. Кажется, его ангел сидел напротив.

– Хорошо. Тогда жди меня вечером.

Грейс отставила кружку в сторону, подползла к Осборну и обняла.

– Я в тебе не сомневаюсь, – прошептала она и легла на кровать.

Осборн долго еще лежал на полу. Ему казалось, что он горит изнутри, и огонь забирал все засохшее, отдавая на растерзание жизни новые побеги, а когда наконец остыл, поднялся, погладил лежавшую на кровати Грейс по щеке и начал собираться. Он не мог ее подвести. Кого угодно, хоть весь мир, но не ее. И не себя.

Осборн долго одевался. С особым наслаждением доставал из комода скинутые в кучу футболки, выбирал самую-самую, ту винтажную находку, которая бы описывала настроение. Грейс, сидевшая на подушке у изголовья кровати, сразу поняла, что он наденет футболку с Элисом Купером, купленную на одном из концертов. А Осборн долго делал вид, что этого не осознает, и то откладывал ее в сторону, то брал вновь и размышлял, а потом наконец сдался.

Грейс снова выиграла.

– Я же буду там до ночи. Не заскучаешь? – спросил он, когда натягивал недавно порванные джинсы.

– Я найду, чем себя развлечь.

– Если совсем зачахнешь, позвони. Я прилечу на крыльях любви!

Грейс улыбнулась в ответ и достала из-под подушки куртку Осборна.

– И что она там забыла? – усмехнулся он.

– Кажется, тебе вчера не хватило сил повесить ее на гвоздь у входа, а я не хотела тебя будить, чтобы сделать это за тебя.

Взгляд Осборна стоил всех уборок и поисков потерянных башмаков, которые сопровождали их совместную жизнь.

– Если что, приезжай.

Она ничего не ответила. Только улыбнулась и протянула ему круглые очки в белой оправе, такие же, что были у Курта Кобейна. Осборн, как обычно, забыл бы их и вернулся.

Когда Осборн вышел из корпуса, засунув руки в карманы красной кожанки и старавшись не сутулиться, чтобы гитара не сваливалась с плеч, когда помахал Грейс, а она ответила, когда наконец скрылся в уже поредевшей стене золотистых кустов, девушка быстро закрыла окно, собрала разбросанные вещи с пола, разложила их по ящикам и была готова к работе.

Она не собиралась учиться. Забросить учебу насовсем Грейс все же не могла. У каждого человека есть обязательства. И обязательством Грейс был Осборн.

Осборн считал, что даже если родители, владельцы крупной консалтинговой фирмы, отказались бы спонсировать его жизнь, все равно не расстроился бы. Музыка ведь не требует диплома, только душу, а этого товара у Осборна в достатке. Не будь рядом Осборна, Грейс бы делала еще меньше того минимума, которого придерживалась. Но Осборн тогда бы не мог не беспокоиться. Учеба, дававшаяся ему не без сложностей, была бы мукой. И пусть он бы не расстроился, если бы вылетел из университета, Грейс посчитала, что приобщение к социуму лишним не будет. В самоотречении от мира людей есть благая трагедия. Хочет быть вне мира – пусть будет. В отречении от социального он добился своего. Если вдруг исчезнет, никто не вспомнит о нем. Сокурсники его не запомнили, многие преподаватели знали Осборна только на бумаге – его именами подписывались многие работы, написанные в соавторстве с Грейс. Все было идеально – так легко исчезнуть из одного, низшего, мира, чтобы потом когда-то оказаться в другом, мире известности, и не бояться, что кто-то вдруг решит оторвать от него кусочек, положенный по старой дружбе. В отречении от общения с другими людьми Осборну виделось испытание духа, подвиг настоящего артиста, готового отказаться от взаимодействия с человеческим родом.

Но Грейс настаивала на своем, на посещении занятий для того, чтобы видеть людей.

Ветер бился об окно подстреленной птицей, из последних сил пытавшейся проникнуть в обитель спасения. В тумбочке Осборна звонил телефон. Грейс знала – это на второй мобильник звонят родители.

Вскоре комната погрузилась в тишину. По первому этажу всего раз прошел охранник, который вскоре оказался на полянке с сигаретой в одной руке и газетой в другой. Соседи Осборна в комнаты не вернулись, а остальные жители общежития и вовсе делали вид, что Грина не существует. Такая тишина – наиболее подходящее время для работы.

Грейс не стала одеваться, завязала волосы, чтобы не лезли в лицо, и начала работать.

В ящике Осборна всегда все вверх дном. Он никогда не умел прятать то, что хотел скрыть, и его дневник со всеми цитатами, которые заучивал, злачными местами, которые он посещал, с аккордами и песнями, которые проговаривал и проигрывал на воображаемом инструменте ночами, хранился во втором ящике, прикрытый только электронной книгой и пачкой сигарет. Грейс не читала его записи, незачем. Но была в этой записной книге, разрисованной всеми известными Осборну группами, важная заначка.

Ветер вдруг сильно подул. Шторы подлетели, коснулись голого плеча Грейс. Она не обратила внимания на природу. Проблемы вечности куда более прозаичны, чем человеческие.

Грейс не знала, в какой из дней Осборн притащил это домой, но предполагала, что на второй или третий день после того, как о случившемся начали говорить. Осборн бы просто не смог пропустить сенсацию. Сенсация – всегда страх перед самим собой, признание ужаса перед фантазией о том, что на месте пострадавшего мог оказаться ты сам. А кошмар – лучшее средство для вдохновения. Осборну всегда казалось, что через боль, даже чужую, легче воздействовать на людские умы.

Листок бумаги, сложенный пополам, выглядывал из дневника так, будто и сам хотел, чтобы его нашли. Мятый, залитый кофе и с оторванными краями, он всунут меж страницами, которые посвящены словам, которые Осборн вставлял в песни. Грейс вытащила его и убрала дневник назад. Осборн все равно не заметит, что пачка сигарет лежит чуть правее, чем прежде, а если и заметит, то подумает, что сам переложил ее.

Грейс подложила под спину подушки, уселась поудобнее, подогнув под себя ноги, и долго вглядывалась в лицо, смотревшее на нее с листа. Фото Уайтхеда Осборн раскрасил разноцветными карандашами, и волосы мужчины из блеклых стали зелеными, а губы – ярко-розовыми. По щекам расползлись татуировки и похабные выражения. Но Грейс не интересовало и без того знакомое лицо. Она посмотрела на оборот объявления и убедилась – оно отличалось от того, что сорвала она.

Уайтхед. Соломон Уайтхед. Отец троих детей, примерный семьянин, любимый муж и приятный всем коллегам работник. И как же умудрился попасть под горячую руку правосудия?

Грейс не могла больше сидеть. Она поднялась с кровати, отложила объявление на подушки и принялась ходить по комнате. Ступая бесшумно, Грейс могла нарезать круги часами, не боясь, что кто-то из комнаты внизу сможет услышать ее. А когда излишние движения начинали раздражать, останавливалась перед окном. Учеба уже началась, но маленькая группа студентов все еще не ушла и занималась в тени облетевшего дерева своими студенческими делами.

Она уйдет, когда двор опустеет.

Девушка все стояла посередине комнаты, окруженная десятками пар глаз, с интересом на нее смотревших, и думала. Лицо перекосила гримаса болезненного размышления. Грейс пыталась понять, где допустила ошибку. Как могла допустить такую чудовищную оплошность, как проглядела очередной перфоманс, разразившийся в центре оглушенного размышлениями городка.

Такого быть не может. Это не может быть ошибка. Это определенно что-то другое.

Грейс внимательно следила за расследованием, не пропускала ни одной статьи и новости, даже ложной. В невидимой погоне за зацепками она выискивала в сети все упоминания об Уайтхеде, подслушивала чужие разговоры, записывала и откладывала в отдельную папку, а вечерами просматривала найденное. И сложившаяся картина совсем не устраивала Грейс. Она знала – решить проблему нужно как можно быстрее.

Все еще стоя у окна, Грейс нагнулась, заглянула под подоконник, отковырнула кусочек обоев и открыла свой тайник. Спрятанный в тени фикуса, хорошо заклеенный скотчем, он был недосягаем. Никто бы даже и не подумал, что прятать сокровенное можно так легко. Грейс достала свернутое объявление и села на кровать.

Она разглядывала его уже десятки раз, то убирала, то опять доставала, но никак не могла поверить. На обороте объявления маленькими буквами, почти незаметной линией, карандашом было написано: «Продажа отражений. Оптом и в розницу. Купите отражение и посмотрите на себя. Знаете ли вы, что видите в зеркале не себя настоящего? Полюбили ли вы ложь так, как возненавидели правду?» Маленькие буквы, аккуратный почерк. Так писал бы выпускник школы каллиграфии, а не тот, кто разрисовывает оборотные стороны объявлений.

В этом выпаде не было никакой смысловой цели. Люди не смотрят на оборотные стороны. Они не всегда читают и тот текст, что у них перед глазами. Незатейливая реклама бы осталась незамеченной.

Грейс отложила листок в сторону, потерла глаза до красных кругов и сдавила виски. Полиция ходила вокруг отгадки, но никак не пытаясь высмотреть в очевидном самую главную оплошность.

Знаете ли вы, что видите в зеркале не себя настоящего? Знаете ли? Догадываетесь ли?

Грейс снова взяла объявление, посмотрела на лицо Уайтхеда. Она знала, что в архиве просто так не дадут прочитать про незнакомца. Потому выбрала другой способ поиска – Интернет.

Она делала это и прежде. Вытаскивала все из социальных сетей, перерывала старые фотографии с отметками, геолокациями в кафе и ресторанах, искала длинные рассуждения на сайтах, всматривалась в фоны постов и пыталась найти то, что так надеялась не увидеть. Все же было очевидно – весь Уайтхед с содранной кожей, обнажающаяся правда. Вся его жизнь, разговоры, переписки и откровения всего в паре кликов мыши. Если бы кто-то попытался найти правду, труда бы это не составило.

Уайтхеды старательно выкладывали фотографии. Профиль был открытый, фотографий с отметкой геолокации много. Каждая поездка за город, каждый выход в свет были на всеобщем обозрении. Вот он в Лондоне, стоит на фоне Лондонского Глаза, обнимает жену и улыбается. Рубашка поло, светлые шорты, сандалии. Обыкновенный турист, пожелавший запечатлеть путешествие и показать его знакомым. Вот он с друзьями в пабе, они сидят за столом в темном помещении, поднимают кружки пива в честь Дня рождения. Несколько светящихся от радости лиц обыкновенных людей. Работяги, вырвавшиеся на вечерок в компанию друзей. Вот он с сыном, обнимает его за плечи и держит диплом об окончании школы. Глаза полны гордости. Отец долго ждал этого момента, сын – тем более. Вот он с дочерью и внуками. Они на его коленях, дочь позади, улыбается. Вокруг цветы, деревья. Семья выбралась на прогулку в парк. Счастливые. Еще такие несведущие.

Искать информацию о пропавшем человеке из новостных лент это то же самое, что опрашивать свидетелей, – дело заведомо сомнительное. Человек непредсказуем, и даже желая сказать правду, может соврать. Он слишком нелогичен, слишком подчинен своей свободе, чтобы хоть как-то вписать себя в рамки общества и, сколько бы не представлялся абсолютно подчиненным обществу существом, внутри был птицей совершенно вольной. Нужно полагаться на цифры и холодный расчет.

Правда – что это? Выгода или вынужденная необходимость? Кто есть тот, кто обладает ей? Есть ли предел, за которым любая правда обращается в ложь?