Бусый Волк: Книга 1. Кузница ветров. Книга 2. Берестяная книга

От нестерпимого ощущения бессилия у Бусого из-под плотно сомкнутых век потекли слёзы. Соболь вновь осторожно погладил мальчишку по голове, намереваясь вытащить из дурного сна. Сон послушно померк, видение расплылось, распалось на цветные беспорядочные пятна, за которыми солнечной поляны и происходившего на ней было уже не разглядеть. Однако Бусый застонал, упрямо замотал головой, пытаясь стряхнуть руку, вернуться обратно в ещё не ушедший окончательно сон. Старый воин, поколебавшись, убрал ладонь с его лба и прислушался.

Бусому удалось увидеть Колояра, уже раненого, со сломанной рукой. Он, впрочем, не сдавался и не отступал, не таков был Колояр, чтобы перед кем-нибудь отступать. Его противника мальчик видел когда-то в своих снах… или не в снах? – в общем, где-то, когда-то, подробно вспомнить не удавалось, да Бусый и не очень старался, ибо это не имело значения. Бусый даже не пробовал рассмотреть и понять, кто этот человек. Он знал одно: Колояру ни в коем случае нельзя было с ним сражаться. И не только потому нельзя, что Колояр был уже покалечен, а его противник – по-прежнему невредим. Имелась и ещё какая-то, куда более значимая причина.

Вот взгляд Колояра словно заледенел, обратился в летящие паутины… Они метнулись к противнику, слипаясь в один гнойно-кровавый сгусток. Бусый понял, что сейчас Колояр ударит.

«Не-е-е-е-ет…» – беззвучно закричал мальчишка, пытаясь криком своим остановить друга, воздвигнуть перед ним невидимую преграду, уберечь, оградить от беды…

Левая рука Колояра легко проткнула не успевшую затвердеть прозрачную стену, кулак полетел вперёд…

Соболь решительно разбудил мальчишку, не давая досмотреть страшный сон до конца. Резко встряхнул за плечи, приподнял и прижал к себе, стал шептать на ухо. Бусый задыхался и не понимал, где находится, он пытался освободиться, хотел куда-то бежать, всхлипывал и ловил ртом воздух, сердце ломилось вон из тощей груди. Соболь держал крепко, даже и не думал отпускать. Постепенно взгляд мальчишки стал осмысленным, дыхание выровнялось. А потом… его веки снова сомкнулись, голова доверчиво опустилась Соболю на плечо. Бусый заснул. Солнце светило сквозь ветки, кругом кувыркались маленькие то ли щенки, то ли волчата, и всех вместе оберегал кто-то большой, грозный и добрый. Было хорошо, безопасно и очень тепло.

Разговоры на посиделках

Уложив Бусого на лавку и постояв над ним, знахарь удовлетворённо кивнул. Потом обратился к Осоке:

– Поздорову тебе, красавица милая.

Осока услышала обращённую к ней тихую речь, повернула голову, мутновато взглянула, признала.

– И тебе поздорову, дядюшка Соболь.

Говорила приветливо, но от прежней Осоки, той, что бесшабашно взлетала к ледяному Мосту и сигала с жерди через Прорубь, в ней было немного. Вот побывавшая во Мгле, потерянная и погасшая – та на себя нынешнюю была больше похожа.

Вот бы ещё в Прорубь её окунуть и тем самым окончательно отвести от Мораны…

Соболь улыбнулся.

– Девки меня просили словечко замолвить, – обратился он к хозяйке. – Что вздумали, посиделки у тебя здесь устроить, беседы досветные. Берёзка все уши прожужжала, говорит, пирогов слаще твоих отроду не едала. Дозволишь позвать? А то я их застращал, ты к Осоке, мол, никого и не подпускаешь…

Все посмотрели на Осоку.

– Да я что… – обернулась от печки добрая Белка. – Ты доченьку спрашивай, не меня.

Осока вдруг часто заморгала.

– Спасибо, дядюшка Соболь, – негромко проговорила она. – Спасибо тебе, матушка… Тебе, государыня свекровушка… и тебе, государь свёкор. Замаяла я всех вас совсем. Вы уж простите меня, беспутницу…

Бусый, который, оказывается, всё-таки приоткрыл один глаз, высунул голову из-под овчины и пробурчал:

– Могла бы и меня помянуть, язык бы не отвалился небось.

Осока толкнула его под одеялом ногой.

– Братик милый… Ты спи, братик, не бойся, не денусь больше я никуда.

Досветные девичьи беседы всегда были событием, хотя бы потому, что за девками в облюбованный дом нагрянут и парни, не только Зайцы, долетит весть – прибегут из дальних родов поглазеть на славниц. А значит, начнутся достойные мужские речи, ревность и соперничество, порою нешуточное. Сразу захотелось что-то собирать и готовить. Бусый обязательно так и сделает… только полежит ещё немножко под одеялом. Совсем немножко…

– На-ка молочка тебе, – сказал Соболь.

Бусый жадно принюхался. В тёплом молоке была распущена добрая ложка мёда. Того самого, что принесли виллы. Бусый обеими руками схватил деревянную чашку и пил не отрываясь, пока не слизнул последнюю капельку.

Соболь с одобрением наблюдал, как мальчишка снова натянул на вихры овчину и задышал спокойно и ровно. Пусть спит, и кому какое дело, что на дворе – белый день. Нынче всё не как положено, всё не как всегда. Спи, малыш.

Только ли мёд был подмешан в то молоко, почём знать. Бусый прожил странный день: просыпался и блаженно засыпал, каждый раз заново преисполняясь уверенности: всё будет хорошо.

Соболь недаром слыл знахарем, он воистину ведал, что необходимо телу и душе, поднявшим непосильную ношу.

Окончательно Бусому расхотелось спать только под самый вечер, когда девки собрались в избе и уже вовсю рукодельничали, исполняя данные матерями уроки. Глаза Бусый пока открывать не стал, продолжал лежать под тёплым одеялом у бревенчатой стенки, слушать в полудрёме усыпляющее жужжание веретён.

Речи девок всё крутились около оборотней. Не диво!

Бусый забеспокоился и прислушался, выделяя среди прочих голос Осоки. Но Осоку россказни подружек о пугающем и непонятном, казалось, весьма мало трогали. Она рассеянно слушала, сама что-то говорила, но довольно отстранённо, больше пропускала мимо ушей, как… как? Бусый задумался и понял. Как взрослый – болтовню детей, взявшихся его напугать безобидными небывальщинами. После того, что Осоке пришлось пережить наяву, могли ли смутить её душу пустые побасенки?

Да какое Осоку, они и Бусого смутить теперь не могли…

– А правду ли сказывают, что Медведь этот появился всего лет десять назад? – прорезал общий гул знакомый голос Берёзки. – Вроде раньше про него никто и слыхом не слыхивал?

– Врут, – тоненько приговорили из другого угла. – Моя бабушка про него баяла, когда я под стол пешком хаживала. А она от своей бабушки слышала.

Раздался смех, обладательнице тонкого голоска напомнили, что под стол она пешком ходила очень недавно, ныне ещё была от горшка два вершка, да и бабушка её в старухи ну никак не годилась.

А Бусый опять вспомнил Колояра.

Просто потому, что на его памяти первый разговор о Медведе случился как раз в тот год, когда они крепко сдружились с Колояром. Вроде примерно тогда стали люди время от времени встречать этого странного зверя. Видели его всегда в сумерках и всегда издали, где-нибудь на вершине холма, на краю леса. И на глаза он попадался не всякому человеку, а как будто с разбором…

– Ясно, с разбором, – прогудел от двери мужской голос. – Дурень ли косолапый, девка нашего брата вкусней…

– Сам дурень, – окоротили парня сразу несколько девчонок.

У двери случилась возня, Бусому глаза открывать было лень, но, если он что-нибудь понимал, болтуну за поганый язык досталось по голове прялкой, да не одной. Потом дверь бухнула. Парня выставили во двор.

…Да, не всякому человеку являл себя тот Медведь. И не в любой день, а только если следовало ждать больших бед. То-то в осень, когда его стали замечать особенно часто, над Железными горами выросла небывалая туча, а земная твердь донесла отголоски сотрясений и корчей. Не говоря уже о приходивших оттуда шайках бывших каторжников наподобие Резоуста…

И мог ли быть добрым предвестником зверь, у которого на спине лежал человек! Да какой!

– Слышала я, девоньки, – летом и зимой совсем голый…

– Живой ли?

– А кто его разберёт, за кровью, за ранами!

– Соседушки дальние! Из ваших видел ли кто?

Оказалось, видели многие. Медведя и его страшноватую ношу видели в разные годы в самых разных местах и Щеглы, и Барсуки, и Лисицы… Да пожалуй, мало нашлось бы родов, в которых Медведя того вовсе не замечали хоть раз. Возле деревни Белок он, правда, пока вроде не появлялся, хотя наверное можно ли было сказать?

Кто таков этот Медведь и чего ради таскает израненного человека, никто толком не знал. Если людоед-оборотень наподобие Резоуста, ищущий место, где бы устроиться и спокойно свою жертву сожрать, что-то долго ему, выходит, такое место не попадается.

– А может, – вдруг выговорила Осока, – он того человека хранит, спасти пытается…