Бусый Волк: Книга 1. Кузница ветров. Книга 2. Берестяная книга

Но этого не происходило, и ему надоело ждать.

Тяжёлое копьё, невесомо порхавшее в руках Резоуста, вдруг хлестнуло, словно кнутом, по ногам Зайки. Неожиданно, с резкой и неотвратимой силой спущенной тетивы. В ударе слились само копьё, вытянутая рука и всё тело, стелившееся в низком наклоне, в мощном скачке навстречу захваченной врасплох девке.

У Бусого на всём бегу споткнулось сердце. Люди беззвучно ахнули.

Когда доходило до копья, венны всего чаще били «тычком». То, что копьё можно было понимать ещё и как меч на длинной рукояти, они не то чтобы не знали, но так орудовали им в основном перенявшие копейный бой у сегванов. Удар же Резоуста был вовсе ни на что не похож. Если его с чем и можно было сравнить, то разве с хлыстом, стремительным и тугим. А ведь хлыст и без железка[31 - Железко – железный наконечник.] на конце в умелых руках на щите оставляет отметины, человеческое же тело – рубит.

Может, и не собирался Резоуст этим ударом непременно перерубить ноги девчонке, но если бы вышло такое, огорчаться явно не стал бы. Кончилось лицедейство! Сама напросилась – мамке не жалуйся. Красивое лицо Резоуста исказил торжествующий оскал, и Бусый успел подумать: заметил ли кто-нибудь, кроме него самого, как мало человеческого в этом оскале?..

Резоуст хорошо знал, заранее видел внутренним взором, чему надлежало сейчас произойти. Девке, что бы она ни сотворила, конец. Отскочить она уже не поспеет. Пусть попытается, всё равно без толку. Всё равно летящее в ударе копьё окажется проворнее. А коли – чего не бывает! – вдруг хватит ума и ловкости поймать удар своим копьём, это тоже её не спасёт. Потому что, слившись с первым, прилетит второй удар, и от него ей уже точно не будет никакой обороны.

Потому что великий мастер, выучивший Резоуста, ей и веника бы не доверил двор подметать…

Осока не стала ни испуганно отскакивать от удара, ни подавно ловить несущееся копьё. Ей вправду было далеко до мастерства, явленного Резоустом, но она об этом не думала. Не заботило её и желание уцелеть в святом поединке. Она вошла в Круг, чтобы убить, а всё остальное было не важно. Она не очень-то и заметила Резоустов неодолимый удар. Не смотрела Осока на копьё в руках Резоуста. Смотрела только на него самого, а что он там выделывал с копьём, её занимало меньше всего. Не Резоустово копьё собиралась она убить, а самого Резоуста. С ним и билась, не с копьём.

Ей было внятно лишь то, что враг вдруг подался навстречу, стал досягаем. Ох, не к Осоке метнулся Резоуст, а к своей собственной смерти, встреченной им в её, Осоки, обличье!

Белки и Зайцы, стоявшие за чертой Круга, увидели, как Осока сама прянула навстречу удару. Прянула, о защите и не помышляя. Вложила во встречный, исконно веннский таранный удар всю мощь тела, подброшенного безоглядным прыжком.

Такие удары насквозь пробивают щиты. Да вместе с хозяевами, кольчуги там, не кольчуги.

И кончился этот миг.

И наступил следующий.

Как Резоуст сумел уцелеть, толком понял, может, разве один Соболь. А сумел он взметнуть оскепище над головой, оставляя наконечник косо направленным вниз и вперёд. Удар Осоки нельзя было остановить, его можно было только подправить, пустить мимо себя, и Резоуст совладал. Копьё девки скрежетнуло по копью Резоуста и ушло в пустоту. Так дождевая струя, падая с небес, скатывается с островерхой крыши, минуя тёплое и сухое жилище.

Да только и промахнувшаяся Осока не подумала останавливаться. Резоусту бы вспомнить, как на Потешном поле веселилась она с Колояром, как движение рождало движение, вспомнить бы да поостеречься… Не вспомнил. А ведь сейчас Осока шла не играть. Она шла бить его насмерть, бить, пока он не умрёт. Или пока не умрёт она сама.

И Осока, не останавливая, а, наоборот, продолжая посунувшийся мимо цели удар, прыгнула дальше, увела копьё вверх… И как топор обрушила его на противника. С небывалой силой обрушила. С желанием убить или умереть.

Такому удару не смог противодействовать даже косой клин, вновь умело подставленный Резоустом. Всему есть предел! Два тяжёлых копья разлетелись в щепы, люди за Кругом шарахнулись от брызнувших куда попало осколков. Старый мономатанец качнулся вперёд, закрывая своим телом Ульгеша, и стал вдруг медленно оседать в снег. Мальчишка подхватил Акануму, но не смог удержать.

На двоих чернокожих никто внимания не обратил. Все смотрели на Круг.

А там, на Кругу, оглушённый Резоуст пошатнулся… всё-таки выпрямился… и, выпрямляясь, напоролся на страшный удар.

Это Осока выпрыгнула почти на высоту его роста и со всего лёта всадила обе пятки ему в грудь.

Серые облака вспыхнули закатным кровавым заревом в глазах Резоуста… Воздух вынесло из груди, Резоуст отлетел, рухнул на сырой лёд в жёлтых разводах болотной воды, захрипел, начал корчиться, тщетно пытаясь наполнить смятые лёгкие. И увидел, как к нему с неспешной неотвратимостью по снегу шла смерть. Смерть, которую он, дурак, принял за беззащитную девку.

– Не-е-ет… – с трудом прохрипел он. – Не надо… Погоди…

Кто бы объяснил, почему душегубам, ради дурной забавы отнимающим чужие безвинные жизни, самим так нестерпимо хочется жить, когда приходит расплата?..

Резоуст, корчась, скрёб пятернями грудь, давился, еле проталкивая воздух в гортань, и униженно вымаливал у Осоки жизнь. А над ним металась, о чём-то беззвучно каркая, невидимая тень птицы с чешуёй вместо перьев.

– Это не я… Не я… Погоди… Заголюсь… Нет знака на мне…

Осока, уже вытянувшая из ножен нож Колояра, остановилась. Постояла, покачиваясь, на месте…

– Не слушай его! Он время выгадывает! – отчаянно, срывая голос и захлёбываясь слезами, выкрикнул Бусый.

Осока с неохотой шагнула назад.

– Сейчас… – бормотал Резоуст. – Я сейчас… Погоди…

Он бестолково теребил руками одежду, начинал расстёгивать и оставлял пояс, хватался за ворот…

– Осока, не слушай! Не верь ему! Бей! Осока! – кричал Бусый.

Осока ждала. Молча, не отрываясь следила за ёрзающим по снегу Резоустом. Стояла неподвижно и ждала.

Резоуст, немного отдышавшись, замолк и медленно начал подниматься. Перевалился на живот… Полежал ещё. Приподнялся на коленях, встал на четвереньки…

– Осока-а-а!..

Поздно. У стоявших за Кругом людей волосы поднялись дыбом. Там, где только что был Резоуст, стояло чудовище. Не волк, не медведь, не росомаха… Звериные черты жутко сливались с подобием человеческих. Из приоткрытой пасти доносилось зловонное дыхание, капала слюна. Плечо оборотня было разорвано собачьими зубами, левый бок вспорот ножом. Надо было Резоусту стаскивать рубаху, пока носил людскую личину, может, и вышел бы чист… Теперь об этом оставалось только гадать.

Красные глаза пылали огнём, задние лапы напружинивались, сгибаясь, готовясь бросить тело в смертельный прыжок.

– Осока-а-а…

Она не двинулась с места. Казалось, она, единственная из всех, даже не заметила страшного превращения. А и было бы в самом деле что замечать! Перед ней стоял всё тот же убийца, причинивший смерть Колояру, а какой облик он принимал, велика ли важность? Осока увидела на его теле раны, оставленные отважным псом и сражавшимся до конца человеком. Значит, Резоусту надлежало перестать быть. Остальное – не важно.

Прыжок оборотня состоялся почти одновременно со встречным движением Осоки. Враг опять приближался, и это было хорошо, ей оставалось лишь самой устремиться к нему… Чтобы расстояние между ними необходимым образом сократилось…

…Страшный и гулкий удар двух тел, с силой врезавшихся одно в другое… Осоку подбросило высоко вверх, перевернуло в воздухе. Оборотень, растерзавший жениха, легко сшиб когтистой лапищей и невесту, вот только проделал он это уже мёртвым.

Десница Осоки пришлась основанием ладони прямо в морду летевшего на неё людоеда. И сломала ему толстую носовую кость. И вбила острый осколок глубоко в мозг.

Остальное – не важно…

Вой

Осока уходила.

Она сосредоточенно карабкалась вверх по крутой каменной осыпи, и камни приветливо ложились ей под ноги, давая опору, потому что в своей земной жизни – в той самой, которая теперь завершалась, – Осока творила ошибки, но не делала зла. Не таила тёмного умысла, не завидовала, не лгала…

И теперь ничто не висело у неё на ногах, не мешало легко и радостно подниматься, ловить явственно ощутимый след Колояра. Любимый уже одолел тот путь, который теперь вершила Осока. Он ждал её наверху. Там, где над краем осыпи виднелись зелёные травы.

Земной мир постепенно удалялся, становился как бы прозрачным, заволакивался дымкой. Пропадали, скрадывались незначительные черты, оставалось лишь самое главное. Мир, в котором она жила почти семнадцать лет, не только отодвигался в пространстве, он всё менее ощущался как реальный. Уж не приснился ли он, не привиделся ли в красочном и добром детском сне, в котором бывает страшно, но никогда не случается большой беды?..

Осока смутно помнила: что-то всё же случилось, и сразу настала пора попрощаться с чудесным приснившимся миром. Ничто больше не держало её в нём. Ну… почти ничто… Вот только мама… Родные… Подружки… Тот смешной славный мальчишка, маленький товарищ любимого… Простите, мои дорогие, я не могу с вами остаться. Я ухожу.

Святые луга Острова Жизни видны всё отчётливее, там Колояр, скоро мы увидимся с ним…

Охотники возвращались в деревню Белок. Мужчины бережно, стараясь не толкнуть, не тряхнуть, несли двое носилок. На одних лежала Осока, укрытая тёплыми, прямо с тела, меховыми полушубками и плащами. Девушка ещё дышала, но всем было ясно, что душа её уже плыла хоть и рядом, но отдельно от тела. И не собиралась возвращаться. Сшибка с оборотнем почти не оставила на ней телесных ран, но Осока всё равно умирала. Умирала потому, что дальше жить ей было незачем.