Мирт. Холмы Каледонии

– Вы разве не знаете, что этот журнал читают те же люди, что и «Вести Тамессы»? – Губы мистера Фэйгриса сложились в коварную усмешку. – Узнавая от нас самые последние новости, они первым делом устремляются узнать, что о них думает общественность. А «Панч» – это отражение общества! Они даже публикуют письма и рисунки читателей, что повышает лояльность к ним. Но и свой карикатурист у них весьма неплох, молодой талантливый парень по имени Тэмбурн!

– Карикатурист?..

– Я вижу, вы начинаете понимать суть моего плана!

– Признаться честно, нет.

– Ох, Дарроу! – Мистер Фэйгрис тяжело вздохнул и принялся объяснять: – Мы сейчас же отправим письмо Лайму, и Тэмбурн в тот же час сядет за работу, отбросив все прочие дела: уверяю, на это я повлиять в силах! И уже завтра общественность, взволнованная известием о потрясающе нахальном желании выскочки Габриэля Мирта покорить небо, увидит настоящий резонанс. Одна карикатура, мой друг… Всего одна карикатура может сломать хребет верблюду…

– Во имя Дану, какому верблюду?!

– Это образное выражение! Я имею в виду, что умелая карикатура, расположенная в нужном месте в нужное время, сломала уже немало карьер людям гораздо более высокого полета, чем Габриэль Мирт.

Лорд Дарроу помолчал некоторое время, о чем-то раздумывая.

– Ладно, вы правы, Фэйгрис.

Он тоже выписывал «Панч» и читал за обедом, а потому прекрасно знал, что имеет в виду мистер Фэйгрис, говоря о резонансе.

– И как я сам не подумал… Карикатура! Это же гениально! Вы уверены, что этот Тэмбурн справится?

Мистер Фэйгрис хитро прищурился:

– Поверьте мне, друг мой, этот малый – настоящий профессионал!

Вскоре все детали были улажены.

Когда лорд Дарроу и мистер Фэйгрис покинули ресторан, письмо к мистеру Лайму уже было отправлено вместе с мальчишкой-посыльным. Лорду Дарроу пришлось заплатить мальчишке целый шиллинг, однако он не жалел – в таких делах, как месть, жадность лишь мешает.

– Лайм пришлет вам счет, – сказал мистер Фэйгрис.

– Я не поскуплюсь, – пообещал лорд Дарроу, и приятели расстались до следующей встречи.

Мистер Фэйгрис поймал кеб и умчался обратно в редакцию. Лорд Дарроу же медленно побрел к набережной, где его ожидал экипаж с личным кучером. Его переполняло взволнованное ликование. Скоро, скоро проклятый Мирт получит по заслугам! Поплатится за позор!

Мечты о том, как униженный и раздавленный Мирт будет вымаливать у него прощение, скрасили лорду Дарроу весь оставшийся вечер – и, возможно, даже сон.

ИЗ ДНЕВНИКА АМЕЛИИ ЭКОНИТ

Лунденбурх, апрель 18** года

Иногда мне кажется, что я ужасно глупая. Что всего времени, проведенного вместе с папой над его изобретениями и учебниками по математике, не хватило мне, чтобы развить свой ум так, как того требует наше с Габриэлем дело.

Я всегда считала себя хорошим механиком, но оказалось, что мало уметь собрать вещь, уже кем-то созданную, для того, чтобы изобрести что-то новое. Изобретения требуют широкого ума, лишенного всяческих рамок и границ. Таков ум Габриэля – быть может, все оттого, что он не человек, но и не фаэ, а мост, соединяющий наши народы. Он хорошо знает людей и одарен так, как никто из смертных, и он совершенно ничего не боится! Это особенно восхищает в нем.

В ангаре я порой чувствую себя бесполезной. Все делают Габриэль и Джон. Джон очень хорошо понимает, что Габриэль хочет сделать, и тоже находит свои решения… У него много клиентов, ему доверяют и у него золотые руки – конечно, он может сделать невозможное! Я лишь надеюсь, что, встав у руля гондолы, когда дирижабль поднимется в небо, я окажусь на своем месте и смогу довезти нас до запланированной точки без каких-либо сбоев.

А пока мне остается только слушать их разговоры и наблюдать за тем, как создается чудо.

Вот как вчера: Габриэль и Джон спорили до хрипоты, что им сделать с оболочкой, чтобы найти нужный баланс. Помимо нововведений, придуманных Габриэлем для того, чтобы корпус лучше вел себя в воздухе, нужно что-то еще. Что-то, что защитит оболочку дирижабля от излишнего напора пара. Как я поняла, слабый напор был одной из причин, по которой оболочка не надувалась как следует. Но даже надежные укрепления не застрахуют от того, что сильный напор деформирует ее или она вовсе лопнет. Мне и в голову не могли прийти такие риски!

Габриэль наглядно продемонстрировал нам это на миниатюрной модели дирижабля. При слабом напоре гондола не поднялась. А при сильном – лопнула у меня на глазах. Все как он говорил! Все! Я бы не хотела, чтобы такое случилось, пока мы находимся в воздухе.

Я не помню, кто первый предложил сделать дополнительный шар с воздухом. Они назвали его «баллонет». Шар, в который можно будет подавать пар или снижать давление и который будет регулировать натяжение оболочки изнутри, но при этом, если лопнет баллонет, – не пострадает оболочка.

И вчера мы мастерили его до глубокой ночи – хорошо, что дядюшка Джеффри сказал матушке, что я буду ночевать у него в честь грядущего Белтейна, иначе матушка сжила бы меня со света. Она очень старательно это делает…

Но есть что-то хорошее в ее тираническом воспитании! Я превосходно умею шить, а тонкий шелк прекрасно прошивается крепкой атласной нитью. Правда, после того как Габриэль утопил его в бочке с раствором каучука и спирта, это стало немного сложнее! Но мне все равно было весело. Хотя Поупу, которого он заставил сутки стоять в бочке поверх ткани, было еще веселее – он целый день шатался потом точно пьяный, видимо, пары спирта въелись в его каменные поры.

Так вот, оболочку для дирижабля сшила я. Этими самыми руками. Возможно, я все-таки не совсем бесполезна? Мне хотелось бы так думать. Иначе моя жизнь становится слишком мрачной…

Глава 5. Хрустящая розовая тафта

Мисс Амелия Эконит не любила утренние визиты. Однако ее матушка миссис Эконит обладала таким количеством знакомых – казалось, она свела знакомство со всеми влиятельными семьями Лунденбурха и окрестностей, – что избежать их было невозможно. Каждый четверг двери особняка Эконитов открывались для достопочтенных дам и джентльменов, желающих оказать любезность почтенной леди и ее знаменитой дочери. Нельзя не отметить, что после запуска паровой машины посетителей прибавилось: каждому хотелось провести время за беседой с той самой юной мисс – остроумной, ироничной и неизменно доброжелательной. И только детям Дану известно, чего стоила мисс Амелии эта доброжелательность.

Сегодня с утра матушка велела надеть самое ненавистное платье, и это значило одно – опасность!

Не было ни единого дня, начавшегося с этого платья, который бы закончился хорошо.

Настроение мисс Амелии испортилось. Только вчера на заседании «Общества суфражисток» мисс Эконит спорила с бравой мисс Анной Коттон, отказавшейся от корсета и всерьез планирующей без всякой на то причины явиться на какое-нибудь общественное мероприятие в мужском сюртуке, что следовать нормам приличия просто необходимо. Мисс Амелия была уверена, что нельзя радикально изменить мышление людей, многие века существовавших в совершенно другой парадигме. Изменилось ли общество после Призыва Просвещения? Нет. Изменились ли люди после запуска паровой машины? Тоже нет. Любые перемены – дело долгое и последовательное, требующее кропотливой работы!

Мисс Коттон возражала, что без эпатажа и радикальных мер общество, инертное само по себе, никогда не достигнет того состояния, которое удовлетворило бы суфражисток.

Женщинам так и не удалось прийти к единому мнению по этому вопросу. Приехала председательница общества мисс Кюррант, и внимание всех присутствующих переключилось на обсуждение парада суфражисток, который был намечен на осень.

Мисс Амелия была убеждена в своей правоте, но сейчас, держа в руках платье отвратительно-зефирного розового цвета, совершенно не подходящее к ее глазам и волосам, но зато сшитое из баснословно дорогой лигурийской ткани, она впервые задумалась о том, что в словах Анны Коттон было зерно истины.

– Мисс?.. – встревоженно окликнула ее горничная. – Вы как-то задумчивы сегодня… Вы не заболели? Может, позвать врача?

Мисс Амелия вздохнула. Что за мир такой, в котором задумавшуюся женщину сразу клеймят больной. Хорошо, что это юное дитя никогда не видела мисс Амелию в мастерской за расчетами или сбором каких-нибудь деталей (время от времени она помогала Габриэлю с каким-нибудь заказом за вечерним чаем).

Дело суфражисток необходимо – как раз чтобы просвещать таких вот юных девиц…

– Нет, я в порядке, – собравшись с мыслями, ответила она. – Помоги мне одеться, пожалуйста.

Еще один повод не любить такие платья… Мисс Амелия, как и большинство участниц «Общества суфражисток», предпочитала в быту корсеты, которые легко было зашнуровать на груди самой, не прибегая к унизительной помощи других. На взгляд мисс Амелии, все, что заставляло женщин ощущать свою беспомощность, должно кануть в прошлое в первую очередь.

Но чудовищность розового платья заключалась далеко не только в самом факте затягивающегося сзади корсета, но в том, насколько он был тугой! Мисс Амелии пришлось вцепиться в столбик кровати, пока горничная утягивала корсет поверх тонкой батистовой рубашки с короткими рукавами. Узкие лямки платья пережимали плечи и становилось тяжело дышать.

Панталоны под платье пришлось выбрать тоже самые нежные – дороговизну ткани верхнего платья миссис Эконит компенсировала жесткой экономией на всем остальном. Грубые нижние юбки порвали уже не одну пару чулок. Мисс Эконит сунула ноги в атласные туфельки – еще одно орудие пыток – и попыталась вздохнуть. Получилось с трудом.

– Позвольте, я причешу вас, мисс? – горничная потянулась к ее волосам.

Мисс Амелия едва не шарахнулась.

– Нет, пожалуй, не стоит, – с трудом взяв себя в руки, выговорила она. – Я способна причесать себя сама.

Даже самое ужасное платье не заставило бы мисс Эконит выпрямить передние пряди и обрамить ими лицо, сделав сзади гладкий пучок! Такую прическу носила королева Элиза Блюбелл, и, несмотря на то что с момента Призыва Просвещения минуло уже семь лет, благородные дамы не спешили отказываться от строгой консервативной куафюры. Но не мисс Амелия.