Лекарство от колдовства

– Не, на почте – не престижно. Надо что-нибудь другое придумать. Ну, ничего. Мы твою жизнь здесь обмозгуем. Тетю Раю привлечем. Она у нас, знаешь, какая мудрая? Мудрейшая! И вот что я тебе скажу: самые циничные люди – самые ранимые. Они потому и выбрали такой холодный путь – для защиты. И раз ты такая – чуть что – травишься, у тебя другого выхода нет. Плевать на все и всех!

– Я не смогу, – прошептала Люда.

– А выхода нет, – нахмурила брови Зоя. – Надо жить! Но жить – по-умному.

Люда вдруг резко оттолкнула тарелку с кашей, которую, было, придвинула ближе.

– А ты ведь не притворяешься. Ты ведь и правда циничная, – и Люда опять легла на кровать и отвернулась к стене.

Зоя посмотрела на больную, вернее, на ее затылок, посмотрела, постояла, качаясь с пятки на носок. Да и вышла молча из палаты.

Зойка пошла в первый класс и за новой, интересной учебной кутерьмой не сразу заметила, что в доме происходит что-то страшное. Отец теперь подолгу не возвращался с вахты – и раньше-то дома бывал раз в полгода на неделю, а теперь вообще перестал появляться. Мать целыми днями лежала в гостиной на диване, отвернувшись к стене. Продукты из холодильника пропали. Что совсем плохи дела, Зойка поняла, когда соседка тетя Рая зазвала ее к себе, накормила вкусным борщом и велела приходить каждый день.

– После восьми всегда дома бываю. Хоть покормлю тебя.

С работы мать уволили за прогулы. Медсестрой работала в поликлинике. Тетя Рая иногда брала Зойку с собой – полы в больнице помыть, отстегивала за это копеечку. Потом мать забрали в больницу – в психиатрическое отделение. «Реактивная депрессия» диагноз. Подлечили вроде. Но на прежнюю работу мать не вернулась. Устроилась полы мыть в пяти домах многоподъездных. Так они с Зойкой их и мыли, подъезды эти. Мать и сейчас их драит. Зойка помогает в выходные. По-настоящему мать к жизни так и не вернулась. Отец ни копейки за все эти годы не прислал. Может, тоже умер?

Филипп утром мысленно готовился к разговору с профессором Аркадьевым. Пытался сформулировать вопросы лаконично. Но все же, пораженный своим открытием сходства галлюцинаций, да нет – видений, которые присутствовали в описаниях обеих пациенток, не находил точных слов. «Да что я? – решил, наконец. – Илья Борисович – свой человек. Все правильно поймет. Нет паранойи! Нельзя везде каверзы видеть!»

И началась обычная больничная кутерьма утреннего обхода, а к обеду приехала родственница за потеряшкой Александром Сергеевичем. И вовсе он оказался не Сергеевич, а Владимирович, и не Александр, а Олег. Впрочем, теперь это уже не имело значения. Дочь, усталую женщину с куцым хвостиком волос, Олег Владимирович узнал, но как-то без энтузиазма обнял.

– У меня, Филипп Алексеевич, – говорила женщина, – дома Паркинсон и вот Альцгеймер. Мама еще жива – и тоже не в себе.

Филипп поднес палец к губам, кивнул на Олега Владимировича.

– А, – отмахнулась дочь, – он все равно ничего не понимает, а если и поймет – забудет через минуту.

– Вы бейджик сделайте. Олегу Владимировичу и маме своей. Пришпильте на какое-нибудь видное место на одежде. Имя, фамилия, адрес, телефон. На случай, если потеряется опять.

Дочь равнодушно кивнула.

– За что мне все это? Знаю, скажете: не за что, а для чего?

– Не скажу, – помотал головой Филипп.

Торжественно проводили нашедшегося потеряшку. Тетя Рая – со слезами радости. В семье все лучше, чем в казенном заведении. Вот только Николай Николаевич остался теперь один. Одиноко ему будет. Не к алкоголикам же его переселять.