Пленники хрустального мира

Ее тоненькие пальчики придвинули ко мне еще одну фигурку, в иной раз готовую умереть.

– Мне уже нечего терять, собственно, если не учитывать тебя.

Черная фигурка поспешила занять свое место на шахматном поле извечного самопожертвования.

Недолго думая, Вейн выдвинула еще одну несчастную жизнь, поставив на черно-белое поле.

Протянув ко мне свою руку, она смахнула со стола все шахматные фигурки, заставив разом разлететься их вдребезги.

Бесчувственный хрусталь мертво лежал на каменном полу, тускло поблескивая на приглушенном свете настенных канделябров.

Голубые глаза Вейн улыбались, смотря, как потерянный вид сожалеюще сокрыл за собой мое некогда невозмутимое лицо.

Заметив, как скрытое разочарование коснулось моих глаз, она замерла, резко изменившись в лице. Поднявшись со своего места, она медленно обошла стол, томительно подойдя к окну, за которым мир неохотно укрывался дождливым ковром, Вейн внезапно стала такой, какой я всегда боялся ее представить. Цвет ее сияющих голубых глаз стал непоколебим, примерив на себя холодные серые оттенки.

– Как же темно за окном, – пошептала она, дотронувшись ладонью до холодного стекла большого квадратного окна, по которому медленно сползали дождевые дорожки. – Так пусто и одиноко, что сердце разрывается. А этот дождь без конца твердит о грусти. Я уже не говорю о тяжелом свинцовом небе, затянутом громоздкими тучами. – Она на какой-то миг прервалась, позволив тишине ненадолго заглянуть в комнату. Ее голос звучал так, словно все сказанное ею всегда особенно тревожило ее. – Вот он, значит, какой, твой мир. Я и не ожидала увидеть что-то другое, но, знаешь, даже этот холод прекрасен по-своему.

Подойдя к ней, я выглянул в окно, наблюдая, как туман становится все гуще, плотной стеной обволакивая сырую землю.

Я не мог понять ее, не мог даже представить, что она сейчас видит, вместе со мной наблюдая, как ледяные капли дождя невинно обрушиваются на землю.

Ее голубые глаза сияют, восторгаясь печалью, веющей вокруг, становясь все ярче, что я вполне мог бы сравнить их с небесными звездами.

Ее рука скользит по стеклу, оставляя на нем отпечатки, медленно застывающие от холода. Не сводя своих глаз с тяжелых красок неба, Вейн замирает, и я чувствую, как ее трепетное сердце тихо отбивает свой ритм. Затаив дыхание, я слушаю, как его музыка рассекает темноту вокруг, замирает и вновь оживает, переживая в этот момент одно из самых смертельных чувств, придуманных кем-то не из нашего мира.

Я и не заметил, как медленно перевел свой взгляд со свинцового неба на завороженные глаза Вейн, уже не способные оторваться от дождливой картины засыпающего мирка. Она была предана ему даже больше, чем я сам. В ее глазах горел тайный огонь, известный лишь ей одной, что молниеносно пленял меня каждый раз, когда мир вокруг переставал для меня существовать.

Вокруг была тишина, и я впервые не обращал на нее никакого внимания, отдавшись легкому порыву таинственного чувства, прочно ставшему моей зависимостью.

Я мог сколько угодно наблюдать за Вейн, даже если бы на это ушла вся моя жизнь, если бы не внезапно появившийся за ее спиной силуэт, при виде которого я почувствовал страшную опасность. Его призрачные руки легки на ее плечи, плавно передвигаясь к шее. Некто, казалось, был готов сжать на ее хрупкой шее свои подлые руки, но силуэт внезапно отступил, растворившись в полумраке комнаты.

Не понимая, что заставило его остановиться, я, замерев на месте, окинул взглядом всю комнату, чувствуя присутствие таинственного субъекта. Он был где-то здесь.

Я чувствовал, как волновалась тьма, дрожала, не в силах унять свой страх. Но чем же была эта тень, внезапно появляющаяся и исчезающая в самые неожиданные моменты? Я никогда ранее не задумывался об этом, но сейчас, когда Вейн находится рядом, когда эти призрачные руки коснулись ее, явно задумав что-то неладное, я не могу оставить все, как есть, желая разобраться в том, кто же скрывается в сумраке мрачного старого поместья, который, казалось, должен был защищать.

– Что-то не так? – переведя на меня свои глаза, Вейн тревожно спросила, ожидая тут же услышать от меня что-то в ответ, но внезапно раздавшийся треск стекла заставил забыть нас обоих о вещах, что не так давно хоть что-то для нас значили.

По окну, у которого мы с Вейн стояли, тоненькой паутинкой разрастались трещины, создающие неприятный звук, буквально сводящий с ума.

Схватив ее за руку, я бросился в коридор, но осколки, вылетевшие из оконной рамы, успели наброситься на меня. Едва устояв на ногах от мощного удара, я вывел Вейн в коридор, поспешил закрыть дверь комнаты.

Я слышал, как внутри запертого пространства вдребезги разлетелось еще одно окно, а за ним и еще одно. Лишь тогда, когда звон стекла последнего окна оглушил собой весь этаж, поместье снова наполнилось тишиной.

– Ты в порядке? – наконец спросил я Вейн, на лице которой не было ни единой черты спокойствия.

Губы ее задрожали, как и руки, прикоснувшиеся к моей истерзанной острыми осколками спине.

– Как ты так можешь? – задыхаясь в слезах, она едва могла говорить, смотря, как по ее тонким пальцам стекает моя черная кровь, глухо падая на каменный пол. – Я… я ненавижу тебя, Энгис. – Ее яростный крик разлетелся по всему поместью, болезненно осев в моей голове. Бросив на меня свой опустошенный взгляд, она, сорвавшись с места, кинулась вниз, заливаясь слезами жгучей досады.

Едва придя в себя от ее колючих слов, я хотел было схватить ее за руку, не позволив уйти, как тогда, но, отстранив от меня свою руку, она прожгла меня несчастным взглядом.

– Почему ты такой? – истошно бросила она. – Из нас двоих по-настоящему любить можешь лишь ты один.

Я слышал, как стук ее каблучков становился все тише, совсем скоро оставив меня одного среди холодных давящих стен, которые впервые за столько лет замолчали, перестав перешептываться между собой.

Глава 15

Дождавшись, когда холодные капли дождя перестали падать на бренную землю, Рене поспешила выйти в сад, чтобы привести его в порядок.

Отдавая этим черным бархатным цветам всю себя без остатка, она чувствовала истинное наслаждение, понимая, что хоть кому-то нужна. Пусть эти молчаливые изящные бутоны были слишком жестоки с ней, всячески отвергая ее лавку, она все равно была счастлива, истязая свои нежные руки об их ядовитые шипы.

Было бы куда проще оставить все так, как есть, и больше никогда не касаться прошлого, но Рене не могла, она давно дала себе клятву, что сможет сделать одну несчастную душу по-настоящему счастливой.

Ухаживая за каждым из бутонов, она напевала тихую мелодию без слов, любуясь красотой жестоких цветов. Ее уже давно перестала пугать боль, получаемая от их острых шипов, раны от которых уже давно не заживали. Она любила, она без ума любила эти цветы, и уже не могла их забыть, не могла не прикоснуться к ним, когда ей было особенно тяжело. Не зная, как себя утешить, как усмирить эту боль в груди, она искала любовь у цветов, надеясь, что когда-нибудь они смогут ответить ей той же взаимностью, но цветы бездушно молчали.

Сердце Рене замерло, когда среди своих любимый черных роз она увидела куст белых, таких изящных и в то же время простеньких, но источающих такой нежный аромат, перед которым никто бы не смог устоять.

Она долго смотрела на эти подлые цветы, которые, как ей казалось, смеялись над ней, едва колеблясь на легком ветерке.

Схватившись за тоненький стебель, Рене с неведанной прежде злостью выдернула этот куст вместе с корнем, бросив под свои ноги, тут же поспешив растоптать хрупкие белоснежные бутоны.

Когда от белых роз не осталось и следа, Рене опустила темно-зеленые глаза на свои ладони, коварно истерзанные огромными шипами с невероятной ненавистью уничтоженного ею куста.

Я не мог поверить, что с дрожащих губ Вейн смогли сорваться слова, полные злости и обиды, смертельной обиды. Но мне было не понять, что заставило ее сказать эти жестокие слова, медленно разъедающие мой мозг. Мне казалось, я никогда не испытаю этого чувства, ведь ненависть была так далека, но как же я ошибся, слепо поверив самому себе. Неужели это все случилось со мной? С нами?.. Я не могу поверить, не могу смириться с тем, что произошло. Вейн ненавидит меня, она никогда не любила ни меня, ни мой мир, который я ей отдал. Если бы она могла любить, если бы однажды поняла, что это чувство могло бы ее спасти, она бы никогда не смогла даже подумать о таких жестоких вещах. Как же тяжело вспоминать ее голубые глаза, ее тонкий голос и эту вздымающуюся грудь, внутри которой бездушно заперто ее трепещущее сердце, мечтающее о свободе, которой у нее никогда и не было.

Я не могу забыть ее дрожащие руки, на которых чернела моя холодная кровь и эти голубые глаза, безгрешно отравившие меня несуществующей любовью. Чувства одного недостаточно, но я был готов даже к этому, не теряя надежду до самого конца. Конца?.. Не уверен, что я вообще смогу отпустить ее, ровно так же, как и она сама.

Проедающее насквозь чувство привело меня в кабинет Чарлза. Небрежно разбросанные на стеллажах пыльные книги казались давно забытыми, но именно их брошенный вид успокаивал меня, заглушая мысли о Вейн. Как же я был зол на все, что меня окружало вокруг, и эта злость начала тихо оседать во мне, уже не желая покидать мое тело. Я не хотел думать о том, что сейчас происходило вне этого кабинета. Мне было абсолютно все равно, и я ничего не желал с этим делать.

Проведя пальцами по пыльным корешкам старых книг, я вдохнул тяжелый запах пыли и одиночества, зачем-то устремив свой взгляд на холодный пол. Из-под стеллажа выглядывал едва пожелтевший кусочек фотографии, который усердно пытался отвести от себя мое внимание. Подняв ее, я вышел к свету, внимательно осмотрев едва потертое изображение.

Будучи ребенком, я стоял в заснеженном дворе поместья, как-то потерянно смотря в сторону снимающего. Мое детское лицо не выражало ничего, было таким пустым, что его едва можно было бы посчитать реальным. Меня бы ничто не могло смутить в этой фотографии, если бы не грубо оборванная ее часть, без вести пропавшая, кажется, уже навсегда. Я надеялся, что хоть что-то смогу еще узнать благодаря ей, но на ее противоположной стороне не было написано ни единого слова.

Дверь кабинета в самый неожиданный для меня момент распахнулась. Фигура Эндиана призрачно скользнула вперед.

– Я услышал шаги. К счастью, это был лишь ты. – Его взгляд ненароком упал на фотографию, которую я держал в руках. Выражение его лица резко изменилось, точно он вспомнил что-то очень тяжелое и довольно-таки болезненное.

Заметив его изменения в лице, я поспешил задать ему важный для себя вопрос:

– Ты помнишь тот день, когда была сделана эта фотография?

Эндиан машинально кивнул головой, забрав ее из моих рук. Его глаза быстро пробежались по фрагменту и затем снова поднялись на меня, выражая какое-то подавленное чувство.

– Это был день твоего двенадцатилетия. Десятое января. Помню, в тот день было так холодно, как не было еще никогда, – когда он говорил об этом, голос его едва сдерживался от внезапно нахлынувшей на него дрожи.

Смотря на фотографию, я с болью осознаю то, что этот день был словно похищен кем-то из моей жизни. Как бы мне хотелось вспомнить хоть что-то, что связывало меня с этим январским днем, хотя бы самую незначительную деталь, за которую можно было бы зацепиться.

– Что было в той части, что сейчас оборвана? – Мой вопрос заставил его еще сильнее поежиться, нервно сглотнув слюну.