Точка возврата

– Да. Присаживайтесь! – На нее смотрел парень богатырского сложения, с коротко стриженными черными волосами. Простое открытое лицо, умный спокойный взгляд, слегка вопросительная, дружелюбная улыбка…

Глава 4

Оплошность

1952 год. Нигде ни кусочка, ни самого завалящего обрывочка тени. Лёвка поспешил вылезти из нагретого, как духовка, автомобиля, пока окончательно не изжарился. Под ненасытным июньским солнцем, казалось, плавились серые глянцевые бока «Победы»; даже его собственное отражение дрожало, будто подтекающий пломбир.

«Эх, махнуть бы за мороженым! Но приказано ждать здесь, на Моховой. У Сергея Юрьевича дочка диплом получает, между прочим, с отличием».

Из открытых окон университетского здания доносились звуки праздничного оркестра.

«Зайти бы туда, в тенек, в прохладу. Эх, не стоит и думать!»

Начальник разгильдяйства не выносил. Когда Лёвку брал, строго предупредил:

– Шофер – тот же солдат, с машиной – единый механизм, одно целое. Так что изволь соответствовать! Хоть ты и сын погибшего товарища, нянчиться не буду! Знаю, что драчун, так это отставить! Работа, работа и еще раз работа!

Лёвка представил себе сильного, крепкого старика лет шестидесяти, который вроде робота на негнущихся ногах вышагивал по кабинету и говорил резко, прямо топором рубил.

«Неужели с ним дружил мой отец?» Лёвка принялся в очередной раз вспоминать, или большей частью выдумывать, давно умершего родителя. Парень, копируя движения начальника, прогуливался взад-вперед по раскаленному асфальту и курил. Еще немного – и подошвы задымятся. Кремлевские башни напоминали обмякший от жары пряничный домик. Отойдя от машины шагов на десять, он задержался в крохотном кусочке тени, вздохнул с наслаждением и зажмурился. Когда открыл глаза, увидел пацаненка лет восьми, который крутился у оставленной без присмотра «Победы». Грязный, ободранный, коленки в корках и синяках, мордашка расцарапанная, сам худенький, жилистый; пыльные вихры торчат, словно рожки, – прямо чертенок.

– А ну, лапу от капота убери, обожжешься!

Мальчишка хотел было дунуть что есть мочи, но, увидев озорные искорки в глазах дяди шофера, передумал. Сбиваясь и задыхаясь от волнения, выпалил:

– Можно, я чуть-чуть посмотрю? Я машины жуть как люблю! Даже читал, что у них внутри! Ей-богу, не вру! Вырасту – механиком стану или даже изобретателем, вот! – Не встречая сопротивления, он совсем расхрабрился: – А за рулем я ни разу не сидел! Можно? Чуток? Самую малость? – Пацан показал пальцами размер горошины.

Поймав насмешливый дядькин взгляд на обкусанных, с черными краями ногтях, принялся тереть руки о еще более грязные шорты.

Лёвка рассмеялся.

– А зовут тебя как?

– Васькой!

–

Ну, так и быть, Василий, валяй! – Он приоткрыл водительскую дверь. – Только ничего не крути, не нажимай! – Лёвку забавлял собственный учительский тон.

Сам еще недавно был таким же, только никто не сделал ему похожего подарка. И упущение необходимо исправить. Пусть парень насладится… Звук клаксона оборвал возвращенную детству радость.

Лёвка вздрогнул, обернулся: из университетской калитки показался Сан Саныч Ситников – ближайший помощник начальника. Он подскакивал и мелко семенил, одной рукой поддерживая брюки, а другой – массивные черные очки в роговой оправе. Смехотворно огромные на беленькой крысиной мордочке с тоненькими черными усиками и непомерными верхними резцами. «Гибрид суслика и очковой змеи!» – величали его за глаза с Лёвкиной подачи.

«Тьфу ты! Чёрт несет этого подхалима! Только и умеет, что начальству задницу лизать», – не успел Лёвка довести до конца мысль, как Ситников перешел в атаку.

– Ай-ай-ай! Что же вы делаете?! Вредительством занимаетесь! Государственную машину хулиганам всяким даете! Поиграть!!! – Он с брезгливостью сцапал Ваську за воротник и потянул, будто демонстрируя вещественное доказательство. Потом Суслик сделал паузу, передохнул и продолжил: – Да тебя, шалопая, только из-за покойного отца и держат. Сергей Юрьевич – добрейшая душа! – Он закатил глаза в холуйском экстазе, усики мелко задрожали. – Из грязи тебя, дурака, тянет, а ты! – Сан Саныч попытался сделать выразительный жест, ослабил хватку; мальчишка вывернулся и задал стрекача. Суслик кинулся было за упущенной добычей, но Лёвка преградил дорогу. Ситников принялся оттеснять его слабыми белыми лапками.

Лёвка отреагировал мгновенно: очки Ситникова звякнули об асфальт. Когда накатывала яростная удаль, все мысли разом отключались, он дрался истово, исступленно, как одержимый. Ох, этот слепой раж, сколько из-за него было проблем! Буквально все считали своим долгом поучать «хулигана». Все-все! От матери и учителя до последней бабки во дворе, которая на бледное «здрасьте» отвечала потоком нотаций: «В коллективе жить не умеешь, отрываешься!» Не то чтобы он специально отрывался, просто оказывался заметен, как бракованное зерно в тарелке каши.

Но эти нудные нравоучения были ничем в сравнении с головокружительной радостью победы, когда самая отъявленная шпана боялась с ним связываться: мол, припадочный! Ну его!

Держа за грудки потрепанного противника, Лёвка вздохнул и успокоился. До чего же забавный этот Суслик дрожащий, с фингалом под глазом и опустившимися стрелками усов! Лёвка было рассмеялся, но смешок застрял в горле и вышел жалким кашлем.

Сергей Юрьевич стоял в двух шагах от них; его приподнятое настроение еще до конца не выветрилось, но суровел он на глазах. Лёвка обреченно разжал руки. Ситников липкой жижей вытек из его объятий, смешно подпрыгивая, отбежал в сторону и замер, преданно глядя в глаза начальнику.

– Что за бардак развели?! Я вас спрашиваю! – цедил сквозь зубы Сергей Юрьевич. – Подвести меня под монастырь пытаетесь? Дескать, Бондарь ближайших оболтусов организовать не может. Смогу!

Лёвка шкурой ощутил – сможет! Ситников, поправляя узел на жеваном галстуке, попытался что-то вякнуть, но, встретившись взглядом с начальником, подавился собственным ядом и замолчал. Напряжение накаляло воздух сильнее солнца. Никто не заметил, как дочь шефа Антонина оказалась у отца за спиной.

Лёвка знал ее в основном понаслышке: слишком уж она была занятая (студентка, активистка). К тому же Сергей Юрьевич старался домашним машину не давать, «чтобы не поощрять барство». Хотя, конечно, это не всегда удавалось.

Лёвка подавил улыбку, разглядев нежно-голубое крепдешиновое платье девушки. В поисках «подходящей тряпочки» для торжественного наряда они с Натальей Савельевной (женой начальника) объехали с десяток комиссионок. Потом, на обратном пути, хозяйка, развернув на коленях сверток, с восхищением тыкала ему в нос импортную материю. Он чудом не сбил пешехода, тряпку возненавидел, но крепко запомнил.

Девушка в пышном платье, с букетом белых пионов казалась далекой, холодной, будто стояла не на том же раскаленном тротуаре, а парила в воздухе. Золотистые перышки волос и отстраненный взгляд делали ее похожей на барышню-революционерку из какой-то пыльной книжки.

Преданно взглянув на Антонину, Суслик принялся тараторить с приторной сладостью в голосе, особенно широко улыбаясь и сверкая грызуньими зубами. Эх, пересолил! Взгляд дочери начальника вдруг сделался суровым, как у отца.

– Довольно, Александр! Вы заслуживаете самого строгого порицания! – Она бойко сыпала мертвыми, газетными словами, которые Лёвке трудно было запомнить. Чтобы получше расчихвостить незадачливого поклонника, Антонина стала выгораживать Лёвку.

– Тошка! Ты что? Зачем хулигана оправдываешь? Тебе бы прямиком в адвокаты! Выйдет толк! – Отец восхищенно улыбался, готовый простить провинившегося шофера, будто этого требовал будущий дочкин успех. Потом для порядка заметил: – Ладно уж, пока не буду наказывать драчуна, но под твою ответственность!

Антонина почувствовала, что заигралась; впервые по-настоящему заметила Лёвку, скользнула по нему презрительным взглядом, но давать задний ход не решилась:

– Ладно, займусь его перевоспитанием.

И гордо посмотрела поверх Лёвкиной головы на Кремль.

Дождь скреб по подоконнику, как крысиные лапки. Лёвка повернулся на бок. Скрипели продавленные пружины, за ширмой всхрапывала мать. Он замер в неудобной позе, про себя матеря весь мир и это мерзкое, темное октябрьское утро. «Ну что за жизнь такая! Спать не спится, а шуметь не смей, лежи себе, как мумия в саркофаге! Ну, была не была, поздравлю сегодня с днем рождения Антонину Сергеевну». Он скорчил рожу, представляя, как произносит это имя и отчество. Аж челюсть свело! Тьфу ты! Антошка она, Тошка – маленькая комнатная болонка на вышитой подушке! Кукла, краля!

Вот уже несколько месяцев ему не терпелось доказать, что она не права, стащить с пьедестала на землю и просто обнять, как обычную девчонку, разорвать дорогие тряпки. Лёвка напрягся весь, сел на кровати, поморщившись от визга пружин.

«Среднюю дурешку уговорить – пара пустяков. Они сами за мной бегают, в глаза заглядывают. Одна баба постарше как-то сказала: «Энергетика в тебе есть!» Слово какое-то чудное, с газетных передовиц. Но слово словом, а суть одна: парень хоть куда. Только она этого не понимает!»

С Антониной с самого начала всё пошло не так: она только и делала, что поучала, воспитывала. Ни от кого другого он бы подобного не потерпел. А тут, нате вам, слушал скромно, как ягненок, а на себя злился, аж кипел весь.

Девка смеет так разговаривать с ним, с мужчиной! Это же ни в какие ворота! И сделать ничего не получается, хоть в лепешку разбейся! А она всё лезет в голову без спросу, захватчица!

Он встал, пошел на кухню умываться; вода – холодная, ржавая – заплясала тонкой струйкой по обколотой эмалированной мойке. Заглянул в обломок зеркала, прилаженный к прокопченной стене. «До чего же помятая рожа! Тоже мне, герой-любовник!»

Лёвка включил примус; засвистел обросший накипью чайник. Мысли вновь побежали по привычному кругу. Принялся лихорадочно перебирать в памяти свои достоинства, как бедняк монетки перед покупкой. «Ну, сильный, ловкий. – Он, воодушевившись, поиграл мускулами, стул жалобно скрипнул и начал припадать на одну ножку. – А как Петьке-зазнайке врезал! Ишь, вообразил себя главным! Сам ведь трус, сморчок! Меня так никто не назовет. Если драться, то хоть убейте – на волос не сдвинусь! Слабых не трогаю, не по-пацански это! Только не поймет краля, не оценит. Скажет: «Хулиганство, безобразие!» И рожу скривит».

Попробовал взглянуть на себя ее глазами: ничего утешительного! Расхристанный придурок с папиросой в зубах. Вечно лохматый, грубые лапы в машинном масле – прямо карикатура из журнала «Крокодил»! А она – возвышенная, загадочная. Неужели нечем с ней тягаться?! Конечно, Лёвка много и запоем читал, правда, неряшливо, без разбору. Если книга цепляла, тут, как с дракой, – до конца! Герои становились родными, авторы же только раздражали, одним своим существованием говоря, что всё написанное – вранье. Лёвка специально не запоминал их имен. Ну, как тут блеснешь эрудицией?

Он всё больше нервничал. «Пойду поздравлю! Всё-таки у нее день рождения. Я же не трус! Отошьет – ну и хрен с ней!» Лёвка начал думать о подарке – и тут вспомнил про серебряную ложку, ту самую, что появилась у него в сорок первом. Она много лет лежала в ящике, в самом дальнем углу. Сколько раз можно было загнать ее на рынке, купив что-нибудь более дельное! Но от одной такой мысли становилось противно, будто он и впрямь вор. «Подарить – другое дело!» Лёвка вприпрыжку кинулся в комнату; мать еще спала, зажигать свет он не решился: всё-таки пять минут седьмого.

Резко дернул нижний ящик стола, засунул руку как можно глубже. «Вот она! Нащупал!» Он включил ночник, развернул ветхую тряпку; выглянул почерневший черенок. «Черт! Еще чистить придется, а все, как назло, уже начали вставать». Мать окликнула:

– Который час?