Восточный плен. Княгиня

– Мальчик мой, – обратился к Арифу-паше старец, – принеси этому доброму человеку стакан воды и хлеба.

Ариф кивнул и скрылся в подвесных ковровых коридорах. А Мурад-бей жестом пригласил человека пройти в его лавку.

Мари было так странно и в то же время так спокойно… Её немного удивило такое вольное и свободное обращение старца к грозному и повелительному Арифу-паше. И то, что он, немощный старец, практически одним словом заставил второго человека в Константинополе после султана прислуживать бездомному нищему.

Раздумья Мари прервал этот самый несчастный. Он как-то резко качнулся и после буквально согнулся пополам в приступе раздирающего кашля.

Ни на секунду не задумавшись о последствиях, Мари метнулась к несчастному, успев его подхватить, прежде чем тот начал валиться на дощатый пол.

– Что с вами?.. – вырвалось на родном языке.

Обхватив обеими руками огромного по сравнению с ней мужчину, она провела его к креслу, на которое указал Мурад-бей.

Не в состоянии ни на миг остановить лихорадочный приступ лающего кашля, мужчина крепко прижимал обе руки ко рту, тем самым не позволяя себе сделать вдох. Лицо его к тому же было основательно перемотано ветошью, что ещё сильнее затрудняло дыхание.

Когда Мари попыталась снять с его головы удушающее тряпьё, он, перехватив её руку, с завидной для этого состояния силой отвёл её от себя. В этот момент кусок материи сполз с нижней части его лица, и взору Мари открылись резко очерченные губы и яркая струйка алой крови, сверкающая на нижней губе.

Словно окаменев в этот момент от страшной догадки, Мари безошибочно узнала причину недомоганий несчастного. А главное, она помнила, каким быстрым и безжалостным мог быть конец от этой болезни.

Чахотка унесла первого мужа Мари, Алекса. Тогда молодая графиня Валевская была совсем ещё юна и неопытна. Страшась недуга супруга, она практически не прикасалась к нему, даже боялась говорить с ним в его последние жуткие дни.

Вспомнив прошлое, она ощутила вновь свою вину перед больным мужем, беспомощность, стыд и сожаление. Мари сама не смогла бы себе объяснить, отчего она порывисто опустилась рядом с больным мужчиной на колени, но она отчётливо произнесла на турецком:

– Я могу помочь. Я знаю как!

Красивые глаза смотрели на неё с удивлением сквозь прореху в грязной истлевшей ткани.

– Снимите это, – указав на тряпку на его голове, скомандовала она.

Вторая волна подступающего кашля заставила мужчину повиноваться. Позволив Мари освободить от ветоши хотя бы нижнюю часть лица, он вновь погрузился в терзающий грудной кашель, напоминающий безудержный лай.

Мари не заметила возвращения Арифа, но она почувствовала его присутствие спиной.

Ни слова не говоря, он протянул ей кружку с водой.

Наспех его поблагодарив, Мари прибавила:

– Попросите его попытаться сделать глоток. Пусть попробует дышать ровнее… Насколько это возможно.

Ариф кивнул и перевёл мужчине просьбу Мари.

Распахнутые глаза из прорези с нескрываемым живым интересом неотрывно наблюдали за действиями женщины.

Вытащив из-за пазухи белоснежный льняной платок – он был неотъемлемой частью женского гардероба в подобном климате, – Мари щедро смочила его водой. Приложив кусочек материи к губам страдающего, она медленно произнесла:

– Пейте…

Когда губы мужчины крепко сжались и дыхание чуть успокоилось, он начал понемногу высасывать из ткани живительную влагу.

– Вот и хорошо… Молодец… Правильно… – кивала, подбадривая и успокаивая его, Мари. – Пейте, пейте…

После пяти глотков незнакомец устало прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла.

Мари отёрла ему губы и, поднявшись с колен, встретилась с тяжело-задумчивым взглядом Арифа.

– Нам пора, – произнёс он и стремительно вышел из лавки торговца.

Только когда колокольчик звякнул, а двери захлопнулись, Мари перевела удивлённый, непонимающий взгляд на Мурад-бея.

– К котлу ума нужен ещё черпак счастья, – только и произнёс старик.

Но Мари, не поняв его слов, поклонилась и вышла вслед за Арифом, звякнув на прощание колокольчиком входной двери.

Глава 3

Абдул-Меджид, тридцать первый султан Османской империи, старший сын Махмуда Второго, сидел напротив Арифа-паши за массивным письменным столом из тёмно-красного дерева. В молчаливом раздумье он поднялся на ноги и неспешно подошёл к распахнутому окну.

Солнце ярко светило в разноцветные стёкла окон кабинета, отчего на смуглом красивом лице султана играли цветные лучи.

Вдоль ближайшей стены от самого окна располагались ряды книжных шкафов с разными редкими книгами от древних писаний до греческой и латынской классики, увесистые тома по философии и научной литературе, а также разнообразная подборка иноземных писателей и поэтов. Медж всегда питал большое уважение к своей стране, но, путешествуя, он научился также ценить и уважать культуру всех великих цивилизаций. Если бы только и его подданные имели столь же широкие взгляды…

Абдул-Меджид вообще имел слабость ко всему иноземному, любил европейскую музыку, говорил по-французски и по-русски и даже знал немного язык англичан. Он создал свой маленький рай на европейском побережье Босфора и укрывался в нём от бередивших сердце и душу неудач и бед, случившихся по вине отчаянного невежества и узости суждений.

Долмабахче поражал своей архитектурой и великолепием. Он был более приспособлен к современным условиям, чем старый сераль, и султан устраивал здесь приемы на европейский лад, отличавшиеся показной роскошью и богатством. Поистине Насыпной сад, как именовали дворец иноземные гости, поражал своей дерзкой роскошью. Мраморные залы, сверкающие позолотой, хрусталём, гипсом и порфиром, словно переносили гостей в волшебный мир. Потолки этих сказочных залов были расписаны французскими и итальянскими художниками и представляли собой истинные произведения искусства. А тронный зал, украшенный крупнейшими в мире зеркалами, завораживал новаторской фантазией, и всё это вызывало как восхищение, так и зависть. И даже ходили смешные, на взгляд султана, слухи, что постель в его спальне была изготовлена из чистого серебра. Дабы не разочаровывать сплетников и лжецов, Медж приказал в кратчайшие сроки отлить для себя огромную кровать из чистого серебра, чем ещё больше возбудил интерес и ропот недовольства среди тайных завистников и недругов.

Солнце продолжало бесстыдно ласкать своими лучами мужественное лицо Абдул-Меджида, а он всё стоял у окна в томительной задумчивости. Однако его молчание затянулось, и Ариф начал медленно подниматься в своём кресле, чем тут же привлёк внимание повелителя.

– Нет-нет, пожалуйста, останься, – попросил он и, приблизившись к креслу Арифа, положил руку ему на плечо, тем самым усадив собеседника на место. – Нам ещё необходимо заняться изменением в распределении податей, отказаться от системы сдачи их на откуп. И ещё определить расходы на сухопутные и морские силы… Как ты… что ты предлагал? Извини, я отвлёкся.

– Установить публичность судостроения, – почтительно, но не без толики раздражения произнёс Ариф.

Он давно стал замечать, что уставший от бремени власти правитель стал проявлять апатию к государственным делам. Ему часто нездоровилось последнее время, если только дело не касалось прекрасного вина и восхитительных женщин. Имперская казна была практически пуста, выплаты жалования военнослужащим превратились в сплошные долги со стороны правителя. И стоимость жизни росла, и беднеющее население становилось всё более враждебным. Арифу порой казалось, что Меджид ведёт внутреннюю войну с собственным народом. Неудачи и череда бед, казалось, просто сломили волю султана. Он утратил интерес к государственным делам, ценностям жизни, всё чаще уединяясь в своём дворце.

А вот младший брат Меджида с самого раннего детства равнялся на старшего и неосознанно завидовал ему, стремясь доказать, что он лучше. И теперь как зверь, питающийся падалью, будто почувствовав слабость султана, в последнее время активно настраивал против него все высшие собрания. Оба брата, Абдул-Азис и Абдул-Меджид, были красивыми и физически крепкими мужчинами, но амбициозному и полуграмотному Азису было далеко до своего старшего брата. Будучи лицемерным, сладострастным и кровожадным тираном, скорее напоминавшим султанов прошлых веков, чем своего брата, он неотступно стремился занять место Меджида.

– Я позволю себе заметить, – аккуратно начал Ариф, – сегодня вы ещё более рассеянны, чем когда бы то ни было…

– Аль-Бари[19 - Создатель!]! – устало воскликнул Меджид. – Не могу это слышать от тебя! То, что ты мой друг, не даёт тебе права так говорить со своим султаном.

– У султана нет друзей, но тем не менее это так, – с учтивым поклоном ответил Ариф. – Я знаю, – продолжил он, – что вы знаток женских прелестей и ваш гарем полон красавиц. В вашем гареме уже больше женщин, чем позволяет всемилостивый Аллах, неужели же среди них нет той, которая смогла бы даровать вам радость и успокоение?..

– Это так, – сурово кивнул Меджид. – Женщин у меня в избытке, но такой, о которой ты говоришь, нет…

Он покачал головой и прибавил:

– Ты знаешь моё отношение и мои взгляды на бесполезность этого змеиного гнезда.

– Разве не прекрасно, что султану положено иметь четырёх жён и великое множество наложниц? – Чувственная улыбка изогнула губы Арифа. – А из всех удовольствий, которые женщина может предложить мужчине, мой друг, самые великие – это наслаждение и успокоение.