Перстень Мазепы. Под знаком огненного дракона. Книга 2

А вдруг ошибка, вдруг опять его повело обманным мороком? Всматриваясь в контражур лица, Гриня выискивал знакомые контуры. Шапочка хоть и закрывала волосы, но ровный край чёлки был хорошо виден, как и непокорная прядка слева, которая, загибаясь кверху, придавала лицу удивлённое выражение.

– Ты уходишь?.. – А как же я тут одна?.. – Что, уже вечер?.. – Я так долго спала…

Гриня не двигался, он ждал следующего шага, выводящего девушку на свет, и тогда, убедившись окончательно, предложил бы… Нет, схватил бы на руки и понёсся, не разбирая пути, лишь бы подальше, подальше от этого места! Но, может быть… может быть, это не Жанна, вернее, другая Жанна. Не его…

И в последней надежде Гриня негромко выдохнул ту самую фразу-пароль, которую он каждый раз, возвращаясь, выкрикивал ещё от входных дверей: «Жанна, ты звала, и я пришёл».

Она шагнула под свет ламп, и Гриня подавил вздох. Конечно, эта не могла быть его бедной, больной девочкой, хотя подобное сходство достигается только близким родством или… Да, именно так. Стас не обманул: в Белебёлке погиб двойник, и он сам целый год называл другую Жанной. И любил другую. Эта девушка, конечно, дочь профессора и вряд ли его помнит. Они виделись всего один раз, когда доктор Карелин предложил ему работу и познакомил с «клиенткой». Но ведь именно тогда он влюбился, ошалел, себя не помнил и не понимал! До того, что потом не заметил подмены? Не-е-ет, такое не возможно!

Девушка смотрела на него молча, и лишь вздрагивающая бровь выдавали её смятение. Или ему показалось? Она сделала вид, что не разобрала фразы и ответила с приветливой улыбкой: «Здравствуйте, я Жанна, менеджер клиники. Мы всегда рады гостям. И Нина будет вам рада. Идите за мной».

Так всё-таки Жанна… Гриня шёл следом и бесстрастно отмечал знаки отличия: его Жанна ставила ступни почти по-балетному, носки так и разлетались; у его Жанны талия была намного тоньше, а ноги чуть длиннее даже без каблуков. И ещё – ладонь. У его Жанны на правой руке был сильно отставленный мизинец, который Гриня всегда целовал отдельно и называл хвастунишкой. Татуировку увидеть не удалось – высокий воротник форменного платья закрывал шею.

Палаты находились на втором этаже, и, поднимаясь по правой лестнице, Гриня заметил спускавшегося по левой Витуса и порадовался, что разминулись. Скандал был бы обеспечен, и тогда прощай намеченный план. Впрочем, сейчас, после встречи с Жанной, он уже не был так уверен в своих решениях.

Нуля обрадовалась его приходу, обняла, прижалась щекой. Она немного боится, но Стас… Станислав Юрьевич такой милый, он всё разъяснил, показал фотографии. Ты представляешь, уже через три месяца и следа от рубцов не останется! Кожа будет как прежде, даже лучше, потому что её возьмут знаешь откуда?

Нуля кокетничала, смеялась, надежда на возвращение былого счастья – всего лишь не быть уродкой! – придавала ей смелости, но в глазах пульсировал эдакий столбнячок страха, и Гриня не стал ей ничего рассказывать, поцеловал глянцевую кожу щеки и ушёл повидаться с «твоим Станиславом Юрьевичем». Довольный смешок сестры, дверь закрылась, теперь можно выдохнуть.

Да, обложили вы меня, ребята! И как не побоялись её показать… А чего бояться? Жанна Лилонга – дочь уважаемого профессора. А вы, молодой человек, кем будете? Ах, брат нашей пациентки, получившей дар небес! Вам несказанно повезло, поздравляем! Не беспокойтесь, идите домой, всё будет хорошо.

Ну нет, домой он не пойдёт, а сделает именно то, что обещал сестре: пообщается с «милым Стасом». Гриня дошёл до конца коридора и оказался в небольшом круглом холле – верх башенки, отметил про себя. В него выходили три двери, на одной была табличка «Лилонга Виктор Генрихович». Может, у папаши узнать, куда исчез двойник дочери? И Гриня, едва стукнув, резко открыл дверь.

Кабинет поразил средневековым видом. В стрельчатых окнах кое-где синели родные витражные стёкла, высота помещения подчёркивалась устремлённым в потолок камином, напоминающим орга?н. В кресле за массивным столом, обложившись бумагами, сидел Стас. Он очень изменился с их последней встречи. Вроде как помолодел, ушёл кабаний загривок, лицо посветлело и вытянулось. Мгновенное недовольство тут же сменилось радушной улыбкой, и вот он уже бодро хлопает Гриню по плечу, называя «пропащей бестией», но взгляд говорит о другом. Я ему зачем-то нужен, догадался Гриня.

По тому, как Стас развалился в кресле патрона, было понятно, что в этом кабинете он царствует не впервые и к трону готов. А ведь, действительно, готов. Ещё женится на дочери, и папаша может почить с миром. Мысль об этом неприятно задела, и Гриня отмахнулся: к чёрту, к чёрту всё… забыть!».

Заговорили о Нуле, об операции. Имя Разгоева возникло почти сразу: Тумен Нашанович оплачивает операцию – у фонда таких денег нет. С московским хирургом напортачил, пусть реабилитируется. К тому же Анастасия Тармаева, ну да, Ася – виновница несчастья, это ведь она уговорила твою сестру на подмену. Стас всем корпусом развернулся к Грине, и стала заметна впалость груди, острые плечи. Да, он совсем форму потерял в этих кабинетах…

– У Разгоева с Асей ничего не вышло, ему нужны дети, а она… Ну, ты в курсе?

Гриню передёрнуло от развязного тона, и Стас тут же заговорил просто и доверительно: «Я слыхал, Ася любит тебя, да Нашаныч и не против, сам сказал».

Ага, сватает, от Жанны отводит. Неужели дело в этом?..

– Ты ведь этого перца, Курняка, знаешь? Он разнюхал, что я был в Белебёлке, забрал тело Анны. Конечно, забрал. Объяснил ему, как дело было, показал страховку и договор, по которому она добровольно согласилась дублировать Жанну Лилонга.

Стас достал из ящика стола прозрачную папочку, вынимал листки, комментировал. Он ходил по кабинету, и закатное солнце сквозь витражное стекло раскрашивало его лицо красными и синими полосами. Внезапно он остановился перед Гриней и проговорил так, словно это только сейчас пришла ему в голову: «Ты мог бы помочь. Ведь вы год жили с Анной вместе. Достаточно подтвердить её наркозависимость, исчезновение… И придумывать ничего не надо, ведь всё так и было».

Да, только было и похищение, о котором Гриня не заявил, и долги Королю, и работа на него: сам фасовал и отправлял, по школам пакетики разносил. Такое рассказать – срок получишь. И Стас об этом наверняка знает. У него явно какие-то тёрки с Королём.

– О сестре не беспокойся. Гарантия на операцию – семь лет. Всё это время – как с новой тачкой – техническое обслуживание, профилактика и, не дай, конечно, бог, устранение всех неисправностей. – Стас остановился перед Гриней, будто хотел быть уверенным, что сказанное будет правильно воспринято: «Семь лет обязательного контроля, и никакой самодеятельности!».

Гриня знал, что имеет в виду Стас, видал таких: с обвислым лицом, проваленными губами – старухи в сорок лет! Пожалуй, это похоже на шантаж. Семь лет – а там и срок давности, и дело закрыто. Но теперь поздно, назад ходу нет. Они загнали его, загнали…

Он шёл к платформе узкими тропками, подальше от толпы. Хотелось побыть одному, переварить ситуацию. Перелез через ограду из колючей проволоки и вдруг очутился среди заброшенных промышленных корпусов. В вечернем сумраке эти бетонные громады – с торчащей арматурой, выбитыми стёклами, ржавыми баками у дверных проёмов – казались поверженными останками некогда кипучей-могучей индустрии. Как-то не верилось, что в пяти минутах от этой декорации из фильмов-ужасов процветает стерильная чудо-клиника, а совсем рядом спешат на вокзал ничего не подозревающие люди.

Гриня с трудом выбрался на тротуар и облегчённо вздохнул, заслышав мирный звук электрички. Обернулся, но никаких промышленных руин не было видно – рыжие осенние деревья стояли сплошной стеной, а в просвет между домами гигантской таблеткой выкатывалась полная луна. Гриня прибавил шагу и вскоре уже сидел в вагоне электрички, прикидывая, что ему делать дальше. Как связать утренние намерения с новыми обстоятельствами.

Нульку уже не отговорить: Стас для неё – свет в окошке, надежда из надежд. Да, поймали тебя, Гринус – полный минус. Будешь молчать и не рыпаться. Там, глядишь, Аську подкатят, она задурманит-зашаманит – вообще обо всём забудешь.

Ну, уж нет! У него есть сын – теперь он знает имя: Святослав. У него есть… Жанна. Жанна, в которую он был влюблён. Да что там – был! После первой же встречи у Валентина Альбертовича – прямо умом двинулся. Запал, пропал, провалился в пустоту её взгляда. Гриня вспомнил агатовые глаза, золотисто-оливковую кожу, пальцы – большой и указательный – сомкнутые подушечками в знак вечности. И горячая волна подняла из глубин души – чуть было не выброшенную с вещами на помойку, чуть было не отданную вместе с зелёной папкой, почти похороненную – прежнюю любовь.

Господи, что с ним произошло?! Как получилось, что он перестал быть хозяином своей жизни, окунулся в череду мистификаций, где ему подсовывали бесконечные матрицы, слепки той, первой любви? Золотая невеста, весёлая подружка «мексиканца», зависимая от наркотиков, мёртвая девушка в Белебёлке, – все они лишь копии той единственной, впервые встреченной и навсегда завладевшей его сердцем?

А как же его бедная, желтоклювая птичка? То есть, его гиблая, обречённая наркоманка? С этим надо разобраться, и Жанна должна знать. Он понял, сразу прочёл на её тревожном лице: знает. И ещё он прочёл… Ну, да рано об этом, пока надо раскачивать лодку.

Повторное воплощение

Целых две недели Нулю готовили к операции: приручали, как выразился Стас. Он терпеливо объяснял Витусу суть проводимых процедур, по-приятельски общался с Гриней, приоткрывая лишь фрагмент профессиональной тайны, которого хватало для сохранения врачебного доверия. Гриня, пожалуй, не смог бы внятно пересказать, в чём смысл «приручения», и только перед самой операцией догадался: они полностью снимают стресс, мандраж, убирают сомнения – всё то, что может стать причиной отторжения новых тканей. Стас это косвенно подтвердил, обмолвился как-то, что прошлая операция была сделана блестяще, но не вовремя, когда пострадавшая находилась в посттравматическом шоке. На этот раз такого не случится.

Самыми трудными для Грини были пять дней после операции, когда он не мог видеть сестру. Вообще-то ему прямо было сказано – приходить пока не надо. Нет, не Стасом, тот куда-то уехал, а хирургом, прилетающим из Тбилиси и совершающим чудеса по средам и четвергам. Такой вот редкостный специалист. Сразу после операции он семь минут уделил беседе, и по акценту Гриня понял, что Пётр Алексеевич Турманов – грузин. А почему оперирует не Виктор Генрихович? – порывался Гриня спросить Жанну, но, вспомнив тот пресловутый визит в дом профессора – его одышливое, бесформенное тело на кушетке, примчавшегося медика со спрятанным в кармане шприцем – решил не задавать глупых вопросов.

С Витусом обошлось. Они всего пару раз встретились в Нулиной палате, оба вели себя корректно, разговаривали мало и по делу, что, скорее всего, объяснялось трезвым состоянием отчима. Потом он долго не появлялся, возник почти перед самой выпиской, и было понятно, что недавно вышел из запоя. К тому времени кризисные пять дней прошли, и успех операции не вызывал сомнений. Нуля ходила по зелёному холлу реабилитационного отделения, с зеркалами на стенах, чтобы пациентки – «постояльцы», как их называли в клинике – могли наблюдать за своим новым лицом, привыкать к нему.

Она сияла глазами, и, хотя розовый цвет кожи с малиновой «каймой» по границе выглядел пока искусственно, ежедневные процедуры, как живая и мёртвая вода, успокаивали, заживляли. Лицо её так похорошело, что Гриня подозревал – с ним как-то особо поработал гастролирующий грузинский кудесник: на волне вдохновения, между делом, наложил пару штрихов для завершения шедевра. И лишь неожиданное появление в палате Стаса – в воскресенье, поздно вечером – объяснило преображение сестры: она им восхищена, боготворит. Да что там – просто влюблена!

Это только для Грини приход Стаса был неожиданным. Нуля не сомневалась, что обязательно увидит его долговязую, чуть сутулую фигуру, тяжёлую шапку тёмных, с серебром волос, услышит полувопросительные интонации, тихий, как осыпь песка, смех. И глаза, говорящие глаза – слов не надо! Впрочем, они подолгу разговаривали, вернее, говорил в основном, Станислав Юрьевич. Про клинику, интересных пациентов, будущее Нины.

Да, они обсуждали её личную жизнь, и Нуля призналась, что забросила учёбу в универе, сорвалась с четвёртого курса, помогая брату. Ну, теперь он больше не нуждается в вашей помощи, Ниночка – он всегда называл её Ниночкой – и добавлял многозначительно: скорее наоборот. И это «наоборот» казалось Нуле обещанием перемены её судьбы.

В какой-то момент Гриня расслабился, отбросил мстительные чувства. С сестрой всё в порядке и, похоже, Стас проявляет к ней особое внимание. Почему Гриня вбил себе в голову, что между ним и Жанной что-то есть? При чём тут дочь профессора Лилонга?! Тогда, два года назад, у Стаса был роман вовсе не с Жанной, а с Анной. Они жили в соседней комнате, а Гриня, лёжа сиротой на подростковом узком диванчике, мучительно представлял, что делается за стенкой, подушкой затыкал уши, чтобы заглушить финальное трубное соло Стаса, тихо радуясь лишь тому, что её голоса не слышно. А потом Стас ушёл, оставил ему Анну. Уступил… Ничего удивительного, кому охота связываться с наркоманкой.

Да что теперь вспоминать, Анны больше нет. А Жанна – вот она! Каждый день они теперь видятся. Конечно, предмет разговоров и совместных действий – Нуля. То сестрёнке мешает свет потолочных ламп, и Гриня помогает их менять. То они вместе везут каталку на физиотерапию, потому что Нуля вдруг забоялась и держала брата за руку. И втроём они часто болтали, а Нуля понимающе прищуривала глаза, кивая подбородком в сторону отлучившейся Жанны.

В выходные, когда Жанны не было в клинике, он чувствовал пустоту и скуку, но тут удачно объявился Витус, взявший на себе эти два дня. А Гриня правдами и неправдами оказывался на набережной Грибоедова и бродил возле знакомого дома, заходил во двор, смотрел на окна четвёртого этажа, вспоминая, как испугался мёртвой «золотой невесты», как убегал через чёрный ход…

Однажды Жанна пригласила Гриню в кафе для сотрудников, и с того дня они постоянно обедали вместе. Эти полчаса, проведённые наедине – ну, почти наедине! – были самыми счастливыми. Жанна совершенно менялась, и по её глазам Гриня читал: да, да, тоже. Он сделал попытку поговорить про их первую встречу, чем смутил её и расстроил. Больше он к этому не возвращался, полагая, что жить заново – прекрасная мысль. Но тут же вспоминал, что так уже было, он начинал новую жизнь, выкинув из дома всё прошлое вместе с вещами и отдав зелёную папку Курняку.

Гриня знал, что тот его разыскивает, но к общению не стремился. Теперь, когда забытые чувства, отлежавшись под наркозом, вспыхнули с новой силой, страшно захотелось покончить с прошлым, оторвать мешающие хвосты. Возможно, Курняку есть что сказать. Возможно, дело закрыто, и нет нужды ворошить старое. А если он что-то выяснил, если обнаружился перстень Мазепы? И Гриня твёрдо решил, как только Нулю выпишут, встретиться со следователем.