Перстень Мазепы. Под знаком огненного дракона. Книга 2

В последующие дни его, бледного, спокойного, видели то в холле ожогового центра, то во Дворце культуры либо у входа в мэрию, где засели страховщики. Узнав, что лёгкие не задеты, он тут же покинул больницу, расписавшись в бумагах и выслушав напоследок от лечащего врача предупреждение о возможных последствиях «вплоть до хронической невралгии и удаления ребра». Ничего, Адам и без него шороху наделал… как-нибудь… Но в мозгу засело, что мог бы и трупиком отдыхать в чистеньком морге.

С сестрёнкой он практически не разговаривал, её глаза на забинтованной голове глядели внимательно, как бы припоминая, руки поверх одеяла постоянно двигались, суетились. К Нуле приходили то с уколами, то с капельницами, а потом увезли в операционную, куда устремилась целая толпа зелёных халатов – перенимать опыт московского кудесника. Грине велено было часов пять где-нибудь погулять, а тут и Разгоев появился, подхватил под руку, усадил в машину с мягким, быстрым ходом.

Уже через несколько минут они входили во «Дворец Наместника», где в большом белом зале, накрытом богато и сдержанно, сидело и обедало человек двадцать. Завидев Разгоева, все засуетились, но, повинуясь его успокоительному кивку, продолжили трапезу и общий разговор. Тумен устроил Гриню слева от себя, кресло справа занял коренастый, лысый мужик с высоким, крутым лбом и чёрными бесперебойными бровями, отчего его лицо казалось поделённым надвое. Так это ж водитель, вспомнил Гриня, но потом засомневался, услышав, как свободно, по-барски лысый разговаривает с подошедшим официантом.

Пожалуй, с этого водителя началась у Грини полоса неузнавания. Потому что сидевшую напротив женщину он разглядывал довольно долго, прежде чем сообразил, что перед ним Ася. Это было ужасно глупо, пришлось делать вид, что задумался, только заметил… Но Ася улыбнулась одними глазами и поднесла ко рту ладонь: то ли знак молчания, то ли неотправленный воздушный поцелуй. Выручил Тумен с вопросами по меню, но от Грини не укрылся их обмен взглядами.

Тут поднялся мужчина, сидящий во главе стола, и, явно продолжая прерванный разговор, призывал не паниковать, действовать в рамках текущего соглашения, а под конец предложил утвердить состав правления. Все одобрительно загудели, а Разгоев сказал вроде бы и не громко, но отчётливо: «Это правление надо полностью заменить, старики не справляются». Похоже, главный не ожидал от него такой реплики, он вздёрнул плечами, покраснел и стал что-то быстро говорить сидевшему рядом. И Гриня по характерному жесту плечами узнал мэра Тобольска, который был на первом представлении «Дракона» и вместе с Разгоевым заходил в гримёрку, их даже знакомили.

Что здесь вообще происходит, и зачем Тумен меня сюда затащил? – соображал Гриня и тут же сам себе отвечал: а чтоб знал, с кем имею дело, и не рыпался. А он и не думал… Только вот про Машу надо сказать. Но это потом, когда всё закончится. Почему-то Гриня не был уверен, что Тумен ухватится за версию с Машей. Да он и сам как-то не рвался в бой. Уже ничего не исправишь, а Нуле нужна помощь.

Между переменой блюд Тумен ронял в сторону лысого краткие реплики, из которых стало ясно, что они на собрании акционеров «Тобольск-шоу» – кормушки комитета по культуре – и что Тумен Разгоев там что-то вроде председателя, а мэр – президент. Лысый же, которого звали Борей, исполнял роль секретаря. Он деловито вытащил из портфеля пару скреплённых степлером листков и передал на другой конец стола, где их тут же – видимо свита мэра – принялась изучать.

Не дожидаясь результата и, видимо, не имея в том надобности, Разгоев встал из-за стола и, направляясь к выходу, прощально поднял руку. Они вышли втроём, но Тумен направился к своей машине, а Боре велел довезти Гриню до госпиталя. Напоследок он выдал непонятную фразу про бесполезное горение факелов над Тобольском и вред от него для вынашивания детей. Вам не грозит, подумал Гриня, угадав на заднем сиденье Лендровера силуэт Аси.

В ожоговом центре его поджидал очередной «незнакомец», который выскочил, будто из-под земли, и зашипел-закашлял какие-то ругательства. И только на «гадёныше» Гриня признал Витуса, а так ни за что бы не подошёл, встретив на улице. Плешивая голова безобразилась множеством чирьев разной спелости, зубы практически отсутствовали, жёлтые никотиновые пальцы с траурной каймой под ногтями смотрелись нечистыми и дрожали беспрерывно. Сивушный дух вылетал с каждым словом.

Однако персонал отнёсся к нему сочувственно. Отец, отец приехал, бедняга… шелестело по углам. Гриня попытался проскочить в палату, но его не пускали. Пациентка в реанимации, стерильно, общение исключено, ждите доктора. И ему ничего не оставалось, как устроиться в холле. Сразу подсел отчим и занудил слезливо, будто не он только что поливал руганью. Про скверную жизнь, одиночество, про дочь, которая его бросила и связалась с подонком. Это он меня имеет в виду, и Гриня сочувственно кивал.

Доктор появился заполночь. Было видно, что его, смертельно усталого, подстегнули к беседе звонками, он вымученно улыбался и всё повторял: «сделал что мог». Из полезного было только пожелание добыть редкостный препарат и настойчивая рекомендация не волновать пациентку визитами. Ещё Гриня понял, что сначала Нуля будет лежать без всяких бинтов под защитным колпаком, потом её переведут в отдельную палату, и тогда… Вот тогда его присутствие будет очень полезным, потому что настроение, развлечение и общий тонус… Хорошо, что Витус всё это время спал, и, хотя доктор выгибал бровь под натужный храп и угарный запашок, повинность общения с родственниками выполнил до конца.

Подходя к двери своего номера, Гриня заметил сидящую в холле женщину. Мысленно отметил, что похожа на Машу, но только на тихую, провинциальную Машу, не накрашенную, в сереньком свитере. И тут же кольнуло – это она и есть. И сердце забухало как с перепоя, а злые обличительные слова так и остались невысказанными. Маша поднялась навстречу, и Гриня отметил, как сильно она постарела: мгновенная сетка морщин возникала при любом движении лица; красный берет, который ещё недавно так подходил к её каштановым волосам, смотрелся нелепо, по-клоунски.

Он открыл дверь и, дождавшись, пока Маша войдёт следом, захлопнул и даже закрыл на защёлку. Он хотел быть уверенным, что ему никто не помешает. Не помешает что?! Он и сам не знал, только понимал, что вот прямо сейчас произойдёт нечто важное в его жизни, но молчал, боясь спугнуть. И ничуть не удивился, когда Маша, закурив свою коричневую пахитоску, принялась выкладывать ту самую версию, предваряя каждое предложение словами «ты вероятно думаешь…». Что выслеживала она его, хотела отомстить, Таньку-соперницу в компаньонки взяла.

– А что, скажешь – нет?! – Гриня и сам знал, что нет, но от него требовались реплики, иначе правде было не вылезти из хаоса догадок.

– Ты в уме? – голос Маши был спокоен и насмешлив, – Она на четвёртом месяце беременности. Я что, похожа на детоубийцу?

– Ты хочешь сказать, – промямлил Гриня непослушными губами.

– Я хочу сказать, что у тебя будет сын, – закончила Маша, как будто этот факт напрочь исключал всяческие козни. – Ну, хочешь, я Таньку сюда приведу?

Таньку? Сюда? Зачем? – забилось в мозгу, но Гриня только пожимал плечами и совсем, совсем отсутствовал. У него перед глазами встала картинка из учебника по биологии, на которой лишённый покровов живот бесстрастно демонстрировал свернувшегося личинкой гномика с закрытыми глазами и пальцем во рту. И от этой нарисованной картинки то веяло холодом, то пекло нестерпимо, то всё разом немело, и никакими силами было не выговорить: «мой сын».

Маша ещё что-то говорила, размазывая слёзы, Гриня вытирал ей лицо салфетками из бара и целовал уголки рта, как это повелось с первой их ночи. Это было прощанием и примирением, и ещё чем-то новым, восторженным. Ах, у меня же есть сын, – и он благодарно гладил её волосы, плечи, и, уткнувшись в желобок под шеей, шептал: «Спасибо, спасибо…», – будто это Маша вынашивала его сына, а не Таня.

И когда Маша ушла – да он и не заметил, как ушла! – ещё долго лежал на двуспальной, не расстеленной кровати в полной темноте и, обнимая подушку, шептал ей: «У меня будет сын… у меня есть сын». И подушка вздыхала.

Часть 2. ФЕНИКС ИЗ ПЕПЛА

На дне колодца

Долгое время Гриня шёл, не разбирая дороги. Ноги сами несли, следуя указаниям внутреннего маршрутизатора. Светофоры, повороты, встречные прохожие, – всё это было не более чем кулисами – главное происходило там. Там! Куда устремилось его доселе сонное и апатичное существо.

Сразу после звонка – просто мгновенно! – пространство квартиры преобразилось. Вся шелупень одиночества: с незаметно наметаемым мусором, тишиной, звуками собственного сердцебиения, дыхания, шарканьем подошв сносившихся тапочек, мёртвой пустотой холодильника, – всё внезапно взорвалось и закричало, забегало, хватая на ходу то куртку, то бумажник, хлопая дверьми и оставляя за плечами целый мир. Да, целый мир тоски и отчаяния! Нет, лучше не стало. Просто тоска и отчаяние сменились злостью и гневом. А это уже было нечто, пригодное для жизни.

Кажется, вечность он проваливался, хватаясь за пустоту, а последнее время уже и не хватался, просто лежал на дне, подогревая существование то крепким чифирём, то стаканом спирта, а, если повезёт, упакованной беломориной. Лучше лежать на дне в тихой, прохладной мгле, чем мучиться на суровой, жестокой, проклятой Земле![21 - Лучше лежать на дне в тихой, прохладной мгле, чем мучиться на суровой, жестокой, проклятой Земле – строка песни из к\ф «Человек-амфибия»]

Теперь, когда вызов брошен, когда подёрнутые пеплом прошлые обиды и подставы разгорелись и выкинули его из мёртвой пустоты, он ощутил мощный прилив сил, отчасти знакомый по «скорости[22 - Скорость – амфетамин, наркотик (сленг)]». Когда-то без этого допинга он не мог прожить и дня, маялся целыми сутками и полз, обессиленный, на поклон к Королю. Это было так давно! Не верилось, что выберется… Но и от шмали[23 - Шмаль – марихуана (сленг)] надо отвыкать, подсел он, как есть подсел. И всё из-за обвальной непрухи!

Как резко всё тогда покатилось! Нет, чтоб событиям идти постепенно, по очереди. Тогда, возможно, удалось бы как-то удержаться, накопить подкожной устойчивости, а, главное, – не обрубать! Ведь он всех отрезал, вышвырнул из своего бытия. Героем поначалу ходил – как же, он прав, прав, а они… все они… Да сволочи, вот и всё! И лишь постепенно, на падающей волне, сожаление и грусть – да, да, самая обычная грусть с оттенками понимания и приятия – пропитали его тело ностальгическим эликсиром, которым, вероятно, пропитывают мумии для сохранности на века.

И отсюда, из глубины колодца, обрушенные напасти перестали быть такими трагичными, их виновники и участники не выглядели больше злодеями и придурками, а последствия представлялись не столь безысходными. И стало ясно, что Тумен действовал в общих интересах, а то, что у Грини отняли лицензию на проведение культурных мероприятий, так это тот минимум, на который соглашались следователи. В остальном-то именно Разгоев помог! Ну, а то, что с Машей и Асей затеял программу, практически не отличимую от его «Охоты на ведьму», так – признайся хоть самому себе! – это Аськина была постановка. И флаг им в руки! А вовсе не тот скандал, который он учинил на премьере, выкрикивая с галёрки: «Плагиаторы, воры!».

Правда, пьяный был тогда, узнав, что Нуля после больницы отказалась с ним ехать в Питер, отправилась к отцу в Металлострой, спряталась. Лица своего стеснялась, и нервишки сдали – всё плакала и спала. Смирись и радуйся воссоединению семьи! Не-е-ет, мы будем стращать: ты что, забыла, как он… ты что, сгнить в этом навозе хочешь?! Да ещё попрекать, виноватить во всём. Бизнеса, мол, из-за неё лишился. Тьфу!

С Таней вообще идиотом выступил. Начал тайком преследовать, а потом уже следил в открытую, давил морально. Из Тобольска уехал, не попрощавшись, – а ведь знал, знал, что Машка к ней ходила и о разговоре доложила! Потом вдруг на понтах заявился, вроде как приглашённый на премьеру Туменовского шоу, и целую неделю, оскандаленный и выселенный из гостиницы, пластался за ней по пятам. Причём молча, вроде как угрожая.

Она даже раз остановилась – пузико уже натягивает старое пальтишко – глядела на него выжидательно, а он, осёл тупорылый, усмехнулся, сплюнул и пошёл прочь, крикнув в небо: «Сама придёшь, мартышка!». Хотел напомнить ей этой «мартышкой» о моментах близости, когда глупое прозвище превратилось в любовную ласку. А получилось оскорбление – кругом, как назло, люди, да ещё подруга её матери затесалась. И всё. Всё!

Он остался один. Даже Наташка потянулась вслед за Асей и Машей, радуясь, что взяли в команду. Поначалу заходила и звонила, вроде как его сторону держала и обо всём докладывала. А потом – ну, он сам дурака свалял, назвал изменщицей, – потихоньку отстала, ни звонков, ни встреч. Тишина.

Но всё же сообщила о рождении сына. Позвонила и быстрым шёпотом, будто скрываясь: мальчик у тебя, вес три пятьсот, рост пятьдесят один сантиметр.

– А волосы, волосы какого цвета?

– Лысый он. – И баста, трубку повесила.

Это даже хорошо, что всё так плохо! Значит, пришла пора действовать. Та история… она ведь не кончилась. Пожалуйте, Григорий Александрович, к барьеру! Место дуэли – клиника профессора Лилонга. Соперник – пока не ясно, на месте разберёмся. Раз сами заманили, снисхождения не ждите! Подыхать будет, а не отпустит! Так и знайте, Григорий Батищев готов к драке! Ишь они, наживку придумали – сестру бесплатно лечить.

А этот спившийся шахматист и рад: вот, мол, без тебя обойдёмся. Сам позвонил, Нуля бы не стала. Да ещё на радостях все детали выложил: новую операцию сделают по швейцарскому методу – только свои ткани. Попутно дефекты, какие надо, уберут. Нос длинноват – подкоротят, губы подправят – выбирай любую форму. Все расходы за счёт международного фонда! Почему Нина Чичмарёва? Рекомендация хирурга Кругеля, что оперировал в Тобольске. Ну, и профессия роль сыграла: грант как раз по теме «Помощь пострадавшим на сцене артистам». Так что можешь спать спокойно, пусть тебя совесть больше не мучает! И трубку кинул, старый хрен.

Хорошую легенду состряпали! Всё сходится, ха-ха! Психологи! Верно рассчитали, что Витус непременно ему сообщит, а там – чеши репу, прикидывай: то ли в ножки кланяться, то ли на рожон лезть. Или в благодарности его были так уверены, что об ином и не помышляли? Напрасно… не откупитесь.

Гриня знал, что Нулю привезли сегодня утром, значит, ничего сделать не успели, и есть шанс… Пожалуй, он и сам не смог бы ясно сформулировать, зачем примчался, чего конкретно хочет. Вот чего он не хочет, это пожалуйста!

Первое – чтобы оперировали сестру без его согласия. Мало ли что отец не против, а он Нине Чичмарёвой – родной брат! Мало ли, что предлагают ей сделать губы, нос, да хоть всё лицо – на любой фасон! Знает он, какие у них фасоны! Дублированные! Небось, и оригинал где-то рядом ходит…

Второе – он не хочет, чтобы его держали за болвана! Они должны, они просто обязаны всё ему рассказать. Про Жанну, про Анну Турчину, про налёт на квартиру и кражу перстня Мазепы. Они знают об этом, они в курсе всех событий! С того момента, как доктор Карелин привёл его к Жанне, они следят за ним, вмешиваются в его жизнь. И главный у них – Стас! Это он познакомил Гриню с Анной, выдавая её за Жанну.

И ведь знал, подлец, что обман проскочит! И с Анной, видимо, там же, в кафе, договорился. Интересно, что он ей наплёл? Воздыхателя, мол, Жанкиного встретили, будешь за неё отрабатывать. А куда ей деваться? Играла до конца! Только пусть Стас не брешет – дублёрша уже сидела на героине, а Гриня лишь со временем втянулся, чтобы стать к ней ближе, одним воздухом дышать. Понятно, что такая дочь профессора им не подходила. Её просто списали, как списывают повреждённую мебель. Сбросили ему на руки.

Вот только связка с Королём пока не ясна. Последний раз, убегая от пуль, Стас бросил: «Филон, гнида!», – и тут же исчез за углом, как провалился. Курняк их видел и, вероятно, следил за мансардой, но Гриня, хоть и заметил следователя, кинулся за Стасом. Но где его догонишь, афганца… А потом пошли изматывающие мысли, смерть матери – и финиш! Всё надоело, и он отдал зелёную папку Курняку. И до сих пор жил, почти не касаясь прошлого. Только Ася, чем-то похожая на его бедную, желтоклювую птичку, смущала, дурманила. Ведьма!

Волна встречного ветра развернула Гриню лицом к двухэтажному жёлтому зданию со стрельчатыми окнами и выступающим входом, напоминающим башню замка. Гриня вспомнил добытую в компе информацию об этом особняке в Стрельне. Про громадную, бесценную библиотеку, исчезнувшую одномоментно, будто в подпол провалилась. Про неудачные магические опыты бывшего хозяина, вследствие которых дом наводнили привидения. Якобы именно они стали причиной бесконечной смены владельцев. И каких владельцев! Общество слепых, Приют для душевнобольных, колония для трудных подростков – ну, это уже при Советах. Дом переходил из рук в руки, дважды горел. Потом лет пять стоял заколоченный, потихоньку разрушаясь. Наконец его передали какому-то иностранному фонду – тут Гриня уже в курсе! – и теперь, после реставрации, открылся Институт Красоты. Убойной красоты.

Провокация

Натянуто улыбаясь в глазок камеры, Гриня нажал кнопку звонка и с лёгкостью открыл высокую резную дверь. Посреди зала возвышалась конторка наподобие островерхой беседки, на второй этаж вели две лестницы, расположенные по бокам полукругом. Вдоль стен стояли скамьи с мягкими сиденьями, и два неподвижных силуэта возле окна, напоминающие скорее призраков, проступали в разноцветных лучах оконного света.

Гриня подошёл к конторке и увидел справа от окошка кнопку с надписью: push and we’ll come[24 - Нажми и мы придём (англ.)]. Он так и сделал. Через минуту послышались цокающие каблучки, в центральных дверях возник прямоугольник оранжевого света, и на его фоне забрезжила, закачалась в такт шагам тонкая фигура с вытянутой от шапочки головой и прозрачным шарфиком вокруг шеи, порхающим по плечам эфемерным мотыльком. Где-то на полпути шаги замедлились, в метре от светящегося круга потолочной люстры фигура остановилась, и мелодичный, чуть надтреснутый голосок спросил, по какому он делу.

Мгновенный провал возник в груди, и в гулкую пустоту частыми каплями просочилось живое, тёплое, перехватило дыхание и тут же задышало вместе с ним, забилось под яремной ямкой. Гриня стоял, ошеломлённый, будто вынырнул из ледяной воды вечного сна, и спящая душа потянулась к этому голосу, лёгкой дроби каблучков, птичьему движению головы. Последние два года и всё, что сопутствовало им, показались – да нет, и были такими! – бессмысленным и жестоким умерщвлением души.

– Вы по какому делу?.. – Я вас везде ищу… – Мы вроде не знакомы?.. – Знакомы, ещё как!.. – Но это невозможно… – Неужто, почему?.. – Я вас впервые вижу… – А это уже ложь!.. – Я позову охрану… – Зовите хоть кого!.. – Вам лучше удалиться… – Нет, только не сейчас!..

Напряжённая тишина вернула реальность, и он произнёс заготовленную фразу про сестру, Нину Чичмарёву, и желание поговорить перед операцией с профессором.