Перекрёстки судьбы. Сны и знамения. Он меня больше не любит

Вещие сны. Сборник рассказов
Марина Важова

Какая хрупкая вещь – человеческая жизнь. И порой разительные перемены зависят, казалось бы, от случайных событий, от незначительных факторов: кивка головой, брошенной фразы, пустякового подарка. Можно ли прогнозировать эти случайности? Взять судьбу в собственные руки? Предвидеть и предусмотреть? Или всё же за спиной каждого стоит невидимый режиссёр, знающий всё наперёд, замысливший счастливый или трагичный конец всей пьесы? Кто знает…

Вещие сны

Сборник рассказов

Марина Важова

Иллюстратор Ольга Воронова

Иллюстратор Лия Ли

© Марина Важова, 2018

© Ольга Воронова, иллюстрации, 2018

© Лия Ли, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-3005-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СНЫ И ЗНАМЕНИЯ

Посиделки с чудесами

Вот, говорят, в деревне жить скучно. Пойти некуда, народу ни души, труд крестьянский тяжёл, быт непригляден. В деревне Парады всё не так. Конечно, зимой, когда темнеет рано, в морозы да в слякотные оттепели – развлечений никаких, это правда. Но тут работа выручает: снег разгрести, дорожки песком посыпать, дров принести, печь истопить утром и вечером. Ну, обед варить, скотину кормить – это уж как водится. Зато, как только снег подтает и на солнечных склонах повылезает прошлогодняя трава, молодые росточки мать-и-мачехи проклюнутся из земли, – тут жизнь в корне меняется. Весенний душистый ветер залетает в каждую избу и выманивает на придомовые лавочки залежавшихся на печи стариков.

А тех, кто помоложе, и выманивать не надо. Как выдастся свободная минута, народ к клубу тянется. Сам-то клуб закрыт, только по выходным да в праздники танцы и кино. Зато возле клуба на самом припёке скамейки наставлены друг против друга, а между ними – стол дощатый. Тот же клуб, только под открытым небом. На восток посмотришь – озеро сквозь редкие кусты поблёскивает. На запад посмотришь – холмы, поросшие сосняком. На юге – поля с перелесками. С севера виднеются старая разрушенная мельница, вековая дубовая аллея и водонапорная башня с гнездом аистов – всё, что от барского поместья Парадиз осталось. Такие вот красоты.

К маю жизнь деревни и вовсе преображается: из Питера и Москвы прибывают дачники, по-местному – «грачи». Они увеличивают народонаселение вдвое, а главное – резко ускоряют темп жизни. И чем теплее становится воздух, тем быстрее и деловитее шевелится народ. Зато вечерами, когда ветер внезапно стихает, а звуки разносятся далеко по округе, принарядившийся смешанный состав парами и компаниями подтягивается к клубу на посиделки. Ещё и за клубом, бывает, располагаются – костёр жечь, чаи гонять и истории рассказывать. А поздно ночью нарочито бодрые голоса гуляк будят деревню. Потом всё стихает, и деревня проваливается в сон. Лишь собаки перебрёхиваются да ночные птицы вскрикивают человеческими голосами.

Заклубные посиделки раньше предваряли клубные развлечения: кино и танцы, но потом перестали от них зависеть, да и люди поменялись. Нынешние – не танцоры. Главная заводила – Ритка, замужняя, но бездетная, лет десять как осевшая в псковской деревне. Несмотря на солидный возраст (48 лет!), вид имеет подростковый, даже чуть мальчишеский. Короткая стрижка, неизменные джинсы, худоба и безгрудость всегда ставят в тупик посторонних. Но голос её сразу выдаёт: на удивление тёплый, низкий, с характерным, хоть и полустёртым годами, вологодским оканьем. Где бы Ритка ни появлялась, место руководителя культмассовым сектором в комитете комсомола всегда оказывалось ей впору. А когда всё потихоньку развалилось: и страна, и работа, и комсомол, она сама стала культмассовым сектором. Любые начинания: ветеранов ли поздравить, танцы в полуразрушенном клубе организовать, денег выбить на ремонт этого самого клуба – Ритка тут как тут. Кто-то числится завклубом, кто-то подарки и медали вручает, но только сперва Ритка всё это организует.

В последние годы она нигде не работает, держит хозяйство: огород, курочки, – но всегда при деле. Как теперь принято говорить, – ведёт проекты. Посиделки у клуба – один из её проектов. Ритка умудряется вытащить одиноких заработавшихся баб из дальних деревень, молодёжь завлечь, но самое главное – парней и мужиков подтянуть. С её лёгкой руки не одна свадьба сыграна и деревни не вымирают: хоть двое-трое детишек да в каждом поселении имеются. Будущее, так сказать, человечества растёт. Эх, если б ещё работа была! Так нет её в округе. Те государственные конторы, что как-то телепаются, платят жалкие гроши, если вообще платят. Только на подсобном хозяйстве народ и выезжает. Риткин мужик – из местных, в совхозе чуть не с детства работал, потом в армии служил, в Германии. Вернулся в деревню, а тут – перестройка, и закрутилось всё кувырком. Добро, батька его на хорошем счету у властей был, так разрешили трактор после развала хозяйства взять да земельный пай в собственность оформить. Этим и живут.

Клубную компанию всегда поддерживает Надюша Михеева – хоть и питерская, но из местных. Ещё прадед построил ту избу, куда каждый год приезжает Надька со всем своим большим семейством, наполовину кошачьим. Отличается она нравом весёлым, постоянно от чего-нибудь в восхищении, и при этом – кладезь доброты и всепрощения. У неё взрослая дочка Инна, колясочница. Попала в аварию три года назад, еле собрали и на ноги поставили. Всё благодаря стараниям медиков, а более того – родителей, других родственников, не оставляющих в покое поначалу неподвижное, потом вялое, а теперь и вполне упругое человеческое тело, свою кровинушку. Но Инка пожелала быть королевой в коляске, а не ходячим инвалидом. Так королевой и катается по посёлку да по ближним лесочкам с земляничными полянками. За спиной не всегда мама Надя; местные ребята, начиная с пятнадцатилетнего возраста, в ухажёры набиваются, оспаривают друг у друга право королеву сопровождать.

Ни одной посиделки не пропускает Нина, тоже питерская дачница. Они с Риткой ровесницы, но Нина – женщина в квадрате. Фигура – всё при всём: где надо, там круглое, где надо – тонкое. И одевается так умело, что все достоинства подчёркнуты, а недостатки, ежели таковые есть, умело скрыты. Нинка замужняя, второй раз в браке. Муж Игорёк, дальнобойщик, почти всё время в разъездах. Зато как приедет, сразу двери на замок, окна день и ночь занавешены – соскучился. Нинка и Ритка – закадычные подруги. Всю зиму перезваниваются, а весной, уже в апреле, Нинка тут как тут, является эдакой весенней птахой и в первую очередь – к Ритке. Сразу планы, суета, ну и посиделки в ближайшую же субботу.

Приходят и две незамужние сестры – Настя и Варвара – из деревни Запорошино, что в семи верстах. Хоть и сестры, а не похожи ничуть. Старшая, Настя, фигурой как уточка, ловкая и до работы жадная. А Варвара – будто из сказки: брови соболиные, сама статная, неторопливая, с грудным ласковым голосом и плавной походкой. Но работать – это не для неё. За что ни возьмётся, даже за пустяк самый, ерунда получается, лучше б не бралась вовсе. Одно лишь исключение: вяжет хорошо. Но только зимой вязанием занимается, а летом – гуляет и, словно маленькая, отпрашивается каждый раз у старшей сестры. Ходит по лесам, на реку пойдёт, да всё с книжками. Сядет под берёзой, веточку сорвёт – от комаров махаться – и страницу за страницей так и глотает. И не скучно ей – в книжку провалилась.

Непонятно, как сестры в этот круг попали, что тут нашли. Ну, с Варварой ещё ясно: всё, что не касается работы, её привлекает, впечатлений она ищет. А вот каким ветром Настасью занесло, остаётся догадываться. Скорее всего, истории она любит послушать, и сама мастерица-рассказчица, всё в лицах передаёт, как в театре! Настя с Нинкой – первые заводилы по части историй. Зацепят какую-то тему и давай кто что знает об этом выкладывать.

Риткой сразу же было наложено табу на пересуды и склоки, а тем паче, если про деньги и политику. Впрочем, про последнее никто особо и не рвётся говорить, вот если мужики придут, тогда может такое случиться. А про деньги как умолчать, если они всю дорогу между людьми встают. Вроде про людей история, а и про деньги тоже. Ритка, бывало, мимо ушей пропустит, если рассказ интересный, а коли одно нытьё да поругания, тут же шикнет: «Кончайте душу травить, никому это не интересно». Тут она не права. Про деньги – всем интересно. Почему их нет, да у кого они есть, да как добыть, да как не потерять. В конце концов Ритка уступила: пусть про деньги, только без жалоб этих убогих. Так что, бывает, и осадит кого: «Ну-у, пошла-поехала сопли размазывать».

Ещё на посиделки приходят угощаться и угощать. Со своей провизией, кто что сготовил или купил. В основном простые деревенские припасы в ход идут: картошечка в мундире, капустка квашеная, грибы прошлогодние, огурчики солёные и маринованные, либо только что с грядки. Городские могут колбаски принести, печенья и конфеток. Сама Ритка частенько приготовленный дома салат выставляет: редиска, лук зелёный, салатные листья и непременно укропа тьма. С питьём по-разному бывает: кто квасу самодельного принесёт, кто банку компота откроет, но чаще всего чай кипятят на костре – для того и прокопчённый чайник за ящиками спрятан, и стойки с перекладиной то и дело обновляются. Чай заваривают травяной, по этому делу Нина за главную. Она всегда что-то на чердаке сушит, лекарств не признаёт. Вот и для костра разные сборы готовит. Спиртное на костёр не допускается, разве только мужики с пивом придут, и то Ритка строго следит, чтобы не много его было, да чего покрепче не подливали. Если засекла – всё, выдворяется нарушитель, кто бы за него ни просил. Как хотите, скажет, тогда я уйду, или что-то в таком роде.

Три пожара

В тот вечер расположились, как всегда, за клубом, разожгли костёр, напекли картошки, к чаю приступили. Речь зашла про чудеса и загадочные случаи. Заговорили о помершем недавно деде Мироне, который уж лет двадцать в одиночку жил на хуторе. Клавушка «новенькая» пошла кур закрывать на ночь, глядь, а он в сарае стоит, в одних белых подштанниках и рубахе исподней. Она от неожиданности чуть не повалилась, хотела кричать, да голос куда-то пропал. А дед на неё как напустился! Зачем, сердится, ты мою Анюту прячешь с ейным полюбовником. Уж Анюты давно нет да и никогда Клавдя с ней дружбы не водила, чего вдруг ему пригрезилось? Насилу уговорила пойти домой и лечь, пришлось пообещать, что Анюту ему вернут тотчас. Только через день нашли деда Мирона уже холодным, с Анютиным платком в руках, не стиранным, видать, с тех пор, как хозяйка живой была.

Обсуждали вроде бы житейскую историю, да вылилось это в типичную небывальщину. Одни предполагали, что жена покойная приходила за дедом, забрать хотела и забрала-таки. Другие вспомнили, что ещё в прошлом году Мирон по деревне ночью бегал, жену искал. И будто нашёл, неделю потом не показывался. К нему ходили, но он заперся и не открывал, только голос подавал, так что отстали от него вскоре. Вспоминали похожие случаи и совсем другие, только одно было общим: непонятное и невероятное рядом живут с обыденным и виданным.

– Я вам вот что скажу: если что должно случиться – обязательно случится. А если не должно – так хоть посреди комнаты костёр запали, изба не сгорит. Когда-то я так не думала, пыталась защититься, всё предусмотреть.

Нинка поворошила палкой угли, придвинула закопчённый чайник поближе к жару. Он тут же подхватился, засипел сперва сонно и невнятно, а потом забулькал, затряс крышечкой, плюясь во все стороны. Долив в старую крепкую заварку белой от кипения воды, Нинка взяла в рот кусочек сахару и, пропустив через него первый глоток – так ещё её бабка чай, бывало, пила, – задумчиво и как бы нехотя продолжила:

– Говорят, бог троицу любит. Моя история к любви никакого отношения не имеет, тем более божией. Потому что речь о том, как мой дом сгорел, какая ж тут любовь? А начинал он гореть три раза, вот почему я про троицу вспомнила. Все три случая только потом в общую картину нарисовались, а поначалу так, отдельными жизненными случайностями смотрелись. Пока само несчастье не произошло.

Нинка замолчала, как бы прикидывая, к месту или не к месту она троицу приплела, сделала большой глоток чая – как она может кипяток так пить и ведь не ошпарится! – и продолжила.

Ацетоновый смерч

– Началось всё с покупки этого самого дома. Я тогда ещё с Саней, Славкиным отцом, жила. Ну ты, Надька, его помнишь. Он ведь художник, так мы с ним часто путешествовали по псковским деревням в поисках натуры. Однажды нам посоветовали сюда, в Парады съездить. Какие, думаем, ещё Парады, советский, наверно, колхоз. А как приехали, так и ахнули! Старинная усадьба, разрушенная порядком, но вся как зачарованная, красотища! Саня тогда пару этюдов написал, немцы потом один купили…

Мы тут же решили обзавестись своим домиком, чтобы в любой момент можно было сорваться и из городской суеты убежать. Сколько тогда коров в деревне было! У каждого по одной, а то и по две. Так что и свежий воздух, и натуральное молоко Славке были обеспечены. Только вот домов на продажу не нашлось, но мы уговорили-таки одного деда, жившего в Дуплях, продать его родовое подворье в Парадах. Дед почему-то никак не соглашался, хотя в своём доме давно не жил – к жене перешёл. Пришлось посулить ему значительную прибавку к цене, лишь тогда он решился, бросив напоследок непонятное: «Но только чтобы без обид».

– Это не Яков-ворушонок тебе дом продал? – подала голос Настасья. – Старуха его вроде на приварок польстилась, уговорила. Он потом ей житья не давал за это.

– Так он уже через неделю пришёл к нам пьяненький, сел посреди избы на табурет и давай вспоминать, что он и как строил. Про каждую лесину у него рассказ был: ту он выменял у соседа на две бочки квасные, другую ночью спилил и вывез по-тихому. Сокрушался, зачем дом продал, ругал себя и старуху. Но дом назад отдать не просил, у него уже и денег не было, сыну квартиру купил. Потом ещё лет пять – как выпьет, сразу в Парады бежит, а мы дверь закрываем, будто нет никого дома.

– Бедняга, – тут же пожалела деда Надюша. – Я бы ни за что наш родовой дом не продала, хоть он у меня и подпёртый стоит, стена, того гляди, обвалится. Вот крышу собралась перекрывать, потом уж остальное подлатаем.

– Наш дом тоже в ремонте нуждался. Но мы его к осени купили, недели две всего в нём пробыли, ничего толком не успели: покосили да птиц распугали. В Питер вернулись, а сами все мечтали, как весной пораньше поедем, да чинить сразу начнём, да воду подведём. Только Саня до весны не дотерпел, прямо в канун Рождества решил ехать порядок наводить. Задумал всякую рухлядь и мусор посжигать, что от хозяев прежних осталось, заодно и протопить дом. Может, и картинку начать, пока пусто и никто не мешает. Отправился на неделю. Приезжает назад через день – бровей нет, борода-усы обгоревшие. Глаза сверкают, сам весёлый, но малость его потряхивает. Рассказывает, с одного на другое перескакивая.

Приехал он, значит, пока тропинку расчистил, темно стало. Он – в дом, сразу печь растопил, перекусил, водочки выпил и решил времени не терять, отрывать старые обои и жечь. А печь русская, в топку много влезает. Ночь длинная, вся впереди. Водки и еды хватает, сна – ни в одном глазу. Короче, увлёкся, жарищу развёл, как в Африке. Добрался уже до второй комнатки, ту давай обдирать да обои с трухой в печь кидать. Смотрит – в углу бутылка непочатая с ацетоном стоит, с осени забытая. Взял её и понёс в коридор поставить, чтоб ненароком не разбить. А как мимо пылающей печной арки стал проходить – дно бутылки вдруг и отвалилось, видно, от перепада температур. Огонь из печи выплеснул, пламя ударилось об пол и с гулким хлопком выстрелило в бревенчатую, с остатками мшения стену. Саня говорил, что пламя ветром пролетело сквозь щелястую стену, пока не упёрлось в брёвна коридора. И только там разгорелось, захватив прислонённые к стене со времён царя Гороха куски картона. Так что по-настоящему пришлось тушить лишь коридор.

Сашку моего больше всего поразил выборочный характер повреждений. На пути пламени оказался холодильник «Ладога», старый инвалид, почти не рабочий. Металлический шильдик фирменной марки стёк с дверцы серебряным ручейком, но ни пластмассовые уголки, ни потрескавшаяся эмаль не пострадали. К нашему удивлению, весной обнаружилось, что весь холодильник стал работать как морозильная камера. Это здорово нас выручало в условиях нестабильного завоза продуктов. Но более всего потрясало чудесное спасение самого виновника пожара. Ведь кроме обгоревших начисто бровей и подпалённой растительности на лице – никаких увечий, ни ожогов – вообще ничего. Даже руки, до последнего державшие бутыль с ацетоном, даже они ни капли не пострадали. Если б не видела всё своими глазами, ни за что бы не поверила!

Из дальнего угла кто-то внятно произнёс:

– А что ты видела своими глазами? Обгоревшие брови и бороду? Слушайте вы этих мужиков больше, они вам расскажут…

Это подала голос Васечка, неопределённого возраста конопатая баба с соседнего хутора Пекарики. Она с неизменным постоянством ходила на посиделки – от строгой и скорой на расправу свекрови сбегала, благо муж на её отлучки внимания не обращал. Приходить приходила, но всё больше молчала, даже дремала временами. А тут вдруг в сомнение впала и всех ввела. Как-то не принято было в их кругу не верить рассказам. Смысла нет. Ну не верят, и что дальше? Неинтересно. Да и зачем врать, когда правда бывает такой удивительной – хоть бы запомнить, а не то чтобы своё присочинить. Вот и Нинка обалдело так замолкла, не знает, что и говорить в ответ. Да вдруг нашлась:

– А холодильник-то чего вдруг морозить стал?! И «Ладога» с него сползла каким макаром?!

– Так мы не сомневаемся, – пропела Надюша-миротворица. – Дальше давай, ты же про троицу начала.

Надька всегда всех защищает, от неё ни про кого дурного слова не услышишь. Даже когда дом её зимой обчистили – так, по-лёгкому: одеяла украли и топоры, – она, зная, как и все, кто это сделал, только и сказала: «Им больше, чем мне, вещи те нужны. Спасибо, что ничего не сломали». Такая уж она, Надька! Вору тому от дома не отказала, он по-прежнему ходит и на будущее присматривает, что где лежит…

Как гуси дом спасли

Секунд пять Нинка хмурилась, продолжать или нет, потом решила не отвечать на Васькин выпад.

– Был и второй случай. Одно лето мы с Саней не смогли уехать из города. И решили отправить на дачу Славика с моей сестрой Валей и её Наташкой. Получилось вроде как мать с двумя детьми. Раз в неделю звоню им: всё хорошо, и погода, и здоровье. Короче – курорт. И вдруг как-то к вечеру приезжает ко мне Валькин муж, Евгений. Прямо с работы, ни с того ни с сего, – явился. Хочу, говорит, за своими поехать, нечего им по чужим дачам шататься, у самих дом есть. Работал он тогда в Светогорске электриком и вдруг, непонятно почему – в Питер, да ещё после работы, рванул. Причину никак толком объяснить не может. Заберу, говорит, своих – и всё тут. А ехать часов десять, не меньше. Вроде всегда такой уважительный, смиренный, а тут как подменили его: грубить начал, когда я повременить предложила, ведь ни билетов, ни продуктов не куплено – как ехать? Что за блажь? Один поеду, говорит. А сам с пустой сумкой, только остатки обеда в пакете: бутерброд да помидорина треснутая.