Иногда это происходит

– Дядь. – Прервала водителя Руби. – Вас как зовут?

– Арарат меня звать. Как гору, так и меня. Да ты погляди, я же сам как гора. Ручищи – во, ножищи – во, голова – во. А жена у меня маленькая. Я её как сожму в объятиях, до хруста, так самому страшно становится – вдруг сломаю. Она ж хрупкая вся, невесомая, как пушинка, я её десять лет после свадьбы на руках таскал, и не ощущал даже, что она весит что-то. Зато силищи в ней – немеряно. Славная она, я бы вас познакомил. А дочь у меня средняя – чуть тебя помладше, красавица писаная, каких свет не видывал, и изящная вся такая, в мать. Только нос мой. Да у них у всех нос мой. Уж чем природа не обделила, так это носами. Зато своих сразу видно. Тебе же лет двадцать, да?

– Двадцать пять. – Ответила Руби и ужаснулась. Двадцать пять лет! Это сколько же времени она прожила во тьме, в безнадежности, в унынии. Сколько всего можно было сделать за эти годы, чего добиться, что посмотреть, сколько стран посетить. И книг написать, и парней перецеловать. А она, идиотка, верила, что в тупоголовом Стэне её счастье, и что он образумится, перестанет трахать всех направо и налево, предложит ей стать его женой, они купят домик, заведут детей. И какую жизнь они бы дали своим детям? Такую же, как у них самих? Пустую, бессмысленную и одинаковую, в которой один день как две капли воды похож на другой? Где нет ни верности, ни морали, ни радости? Только ненавистная работа, где начальство ни во что тебя ни ставит, или пожизненная ипотека за дом, в котором ничто не способно создать подобие уюта? Ну уж нет, к чертям собачьим эту фигню.

– Двадцать пять, – продолжал Арарат, – это малышка совсем. Ну как дочурка моя. Ей двадцать три. От женихов отбоя нет, а она выбирает, носом вертит. Этот недостаточно умен, с этим скучно, а у того член кривой. Так и сказала. Родному отцу, представляешь? Прямо в лицо. Папа, говорит, у нас с ним ничего не выйдет, у него достоинство изогнутое. Ух, нрав крутой, прямолинейный, как мать её. Я рядом с ними школьником-шкодником себя чувствую. Другой бы папанька выпорол бы за такую откровенность и распутство, а я смеюсь и остановиться не могу. Ну, думаю, кривой, что ж поделаешь. Желаю тебе, милая, чтобы счастье твое жизненное не от формы пениса зависело. Это ничего, что я при тебе о таких вещах?

Руби пожала плечами. Её начало убаюкивать мерное покачивание машины, которая шла плавно, неторопливо. Печка работала исправно, и в кабине было тепло, как возле батареи. Волшебным средством, чтобы согреться, оказалось какао в термосе и пачка печенья.

– Бог знает, что такое, конечно, но потерпи – через полтора часика остановимся в хорошем кафе. Там горяченького поедим. Подождешь полтора часа-то? А то у меня эта штуковина все считает. Сколько еду, сколько стою, сколько туда-сюда. Благо, камеры еще не понавтыкали в каждом углу. А то у них новая мода пошла – везде камеру воткнут, и смотрят, как бы не пил в кабине, баб не брал, попутчиков не возил. А жизнь дальнобойщика-то она в чем? В этом самом и есть. Если попутчиков не брать, то и с ума сойти можно от тоски, да от одиночества. Любому нужно, чтобы рядом душа живая была, хоть какая, только бы поговорить. Люди-то молчать долго не могут, их печаль снедает, да мысли дурные в голову лезть начинают. Аж жуть иногда берет. Но знаешь, на дороге разных людей встретить можно, то женщина какая судьбой обиженная, то уголовники, то просто отчаянный человек, которому терять нечего, на голову отбитый. А ты, вижу, девчонка еще совсем, дочурке моей почти ровесница. Вот и подобрал тебя. Имя-то только твое не спросил, красавица.

– Руби.

– Красивое имя, хорошее. Знавал я одну девушку с таким именем. Ух, своевольная была. Её шестеро мужиков заарканить пытались, родители все норовили приструнить, и дома запирали, и в пансионат отправляли, и ремнем лупили – ничего не помогло. Сбежала из дому, в институт поступила, а как закончила – вышла замуж за нищего поэта, и сама работала на двух работах, и дочку воспитывала, и на ноги мужа своего поставила, так он и стал потом Нобелевским лауреатом. Вот женщины-то какие бывают! Чего захотела, того и добилась. И никто ей не пример, никто не укор. Сама себе на уме. Все взяла в свои руки, и пошла, и пошла, как коса о траву свежую. Так что имя у тебя замечательное.

– У Вас тоже. – Кивнула Руби. – А я, знаете, испугалась сперва, как Вас увидела. Ну, знаете, большой такой, глаза горят… Подумала, может, отказаться от затеи этой дурацкой. Ну что мне там на севере? Меня там даже не ждет никто.

– То, что испугалась – это правильно. Это в нас самой природой заложено – бояться тех, кто крупнее, чтобы убежать и спастись. Но только сердце все равно подсказывает, когда человек – зверь хищный, а когда – просто большой и безобидный, как слон. Но вот от мечты своей отступиться хотела – это плохо. Решила что – иди до конца. Знай, главное, зачем оно тебе нужно, и куда приведет твоя дорога, какие трудности на ней ждут, и как это на людях, что с тобой рядом, отразится. Всегда нужно о ближних думать, даже если они не понимают, даже если порой чужими кажутся. Но если есть цель, и есть понимание, как её добиться, и знание, что её достижение тебя счастливой сделает, то тут уж нельзя на попятную идти. Много, девочка, трудностей в жизни будет, но ежели ты сама её смыслом не наполнишь, да с внутренним компасом сверяться не будешь, а заживешь по чужой указке и подстраиваться под всех станешь, то ни счастья тебе не видать, ни радости. И потонешь в пучине безнадежности, как многие тонут.

– Да в том-то и беда, – призналась Руби, – я сама не знаю, что меня туда тянет. Зачем мне все это нужно. Чувствую, что так правильно, но боюсь, что это неправильно. Как будто всех подвожу, предаю, несусь в неизвестность на всех парусах, и не вижу конца и края. Точно эта моя затея подсказана эгоизмом и страхом прожить жизнь, как мои родители, и умереть в маленьком городке, ничего не достигнув, ничего не увидев, не сделав.

– Может, не так уж плохо и прожили жизнь твои родители. Ты об этом со своей башни судишь, а они – со своей. Дело в том, что пейзаж перед вами разный предстает. И тебе кажется, что счастье сверкает где-то вдалеке, а для них оно совсем рядом. Люди-то вы разные, и это нормально. Хотеть чего-то для себя, мечтать сделать иначе, и перенести башню свою в другое место, где другие ценности да другие радости – это хорошо. Только бы они не мешали никому, плохо не делали. Всегда нужно человеком оставаться и про общечеловеческие ценности не забывать. Что бы в жизни ни случилось, важно руку держать на пульсе, о других заботиться, и личностью оставаться. Уверенной и спокойной. Тогда в любой шторм знать будешь, что делать, и как всех к свету вывести.

– А если не получится у меня? – Спросила Руби.

Арарат убавил жар печки, подкурил сигарету и взял термос с какао. Молчание длилось минут пять. Начало темнеть. Лес по бокам от дороги начал густеть, первые звезды замигали в небе. Машин было совсем мало, и их свет распространялся далеко вперед. В кабине пахло пихтой и абрикосами, и немного пеплом. Тишина убаюкивала. Руби смотрела прямо перед собой и сомневалась. Одно дело – рассуждать о чужих поступках, когда сам знаешь наперед, что тебя ждет с этой самой минуты и до глубокой старости, совсем другое – решиться на поступок, который перечеркивает все прошлое, делает будущее загадочным и неопределенным, и оставляет только настоящее. Только эту минуту, эту машину и запах сигареты, и пихты. И еще водителя, огромной рукой держащего руль, не дающего фуре сбиться с пути, съехать в канаву, угодить в выбоину на дороге. Как приятно довериться кому-то, отпустить контроль, и слушать что-то мудрое, серьезное, настоящее.

Не про сволочного парня, не про разводы, не про пеленки, отставки, ипотеки или сломанный телевизор. Не про футбол, не про каникулы, не про увольнение, пенсию, налоги, упавшее зрение. Просто мысли, жизненный опыт, истории о незнакомых людях. Руби вздохнула и потянулась. Ей показалось, что и молчание, и этот момент будут длиться вечно, и теперь её всегда будет сопровождать теплая, обволакивающая тишина, в которой нет ни страха, ни обманов, ни притворств, ни необходимости заботиться о еде, ночлеге, о том, что подумают окружающие. Она знала, что Мэтт расскажет родителям о её поступке, и они будут злиться, и постараются придумать какое-нибудь правдоподобное оправдание. И только её младший брат оставит в памяти привкус этого горького утра, утра прощания. И он однажды поймет, зачем Руби так поступила. А когда придет озарение, ему самому захочется пересмотреть свои приоритеты, и сделать нечто неординарное, переписать историю самому, доказать себе и ей, что он достоин, что он ничем не хуже других. Тогда они пойдут вместе, плечом к плечу, и будут давать отпор всему миру, если понадобится.

Когда Руби проснулась, уже светало. Арарат снова курил, а на полу кабины стояли кастрюли, накрытые крышками, два термоса, батон хлеба и баночка варенья. Тишина никуда не делась. Как и запах пихты и абрикосов. Девушка поморгала, посмотрела на водителя и робко сказала:

– Доброе утро.

Тот вздрогнул от неожиданности, но улыбнулся и протянул Руби сигаретную пачку.

– Утро доброе, красавица. Угощайся, кушай, не стесняйся. Ну и устает же человек порой от душевных переживаний, а? Больше, чем от тяжелого физического труда. Немудрено. Мозг кушать хочет, и много внутренних ресурсов расходует на то, чтобы справляться с критическими ситуациями. Утомилась ты вчера, всю ночь проспала, даже не шевельнулась, когда мы у кафе остановились. Я уж будить тебя не стал. Думаю – сон нужнее. Бывает, не выспишься, и все наперекосяк идет, а без еды протянуть можно, иногда полезно даже. Хотел тебя потом на спальник переложить, но больно ты сладко спала.

– Спасибо. – Смутилась Руби. – А мы всю ночь ехали?

– Как же! Всю ночь. По-другому и быть не могло. Мне доехать в срок надо, поэтому и остановок лишних не делаю, и еду чуть не круглые сутки.

– А как же Ваш новый прибор, который все отмечает.

– К черту его, этот прибор дьявольский, я бы по три недели один заказ возил, если бы его на ночь не отключал. Мы б с тобой с того места, где я тебя подобрал, не двинулись бы никуда, если б я его слушался. Время ехать, время спать, время какать. Хозяин я своей судьбе, или кто, в конце концов? Не хватало еще, чтобы мне коробчонка указывала, как и когда дела свои делать. Ей же не объяснишь, что у меня дети дома, жена-красавица. Поэтому она спит тоже по ночам. Поэтому и мы с тобой уже почти тыщу километров вместе отмотали.

– Как – тысячу! – Воскликнула Руби, сама не до конца понимая, восхищается она или напугана. От волнения скрутило живот. Никогда еще она не была одна так далеко от дома. С незнакомым человеком в тесной кабине, на трассе, название которой она даже не знает, проспавшая всю ночь напролет, и даже не уверенная в том, что они едут в нужном направлении.

– А вот так. Потихоньку, потихоньку, и тысчонку прошуршали. Так незаметно и доберешься, куда тебе надо, где цель твоя заветная.

– А до севера далеко?

– Это же уже север! – Рассмеялся Арарат. – Вот смешная ты, красавица. Куда именно на севере тебе надо? Для меня же и твой городишко – север. Ну и мы продвинулись от него еще неплохо. Скоро уже снег начнется. Часа через два. А север – это понятие растяжимое. Безграничное пространство, чистая условность. Кому север – недосягаемая абстракция, а кому – дом родной. Он и близко, и далеко. Кто-то о нем подумать боится, а кто-то – в сердце своем носит. Холодные люди, жестокие, и жизнь для них – сплошная полярная ночь, где ни жара огня не бывает, ни теплоты душевной. Где она, мечта твоя, а? На каком севере?

– Да я и сама не знаю, если честно. Родители всегда говорили, что далеко. Понимаете, у меня дядя с тетей на севере живут. Совсем иначе живут, не как мои мама с папой. У них там хозяйство свое, они пиво варят, детей растят на природе, приучают с раннего детства заботиться обо всем, что вокруг. Духовные практики какие-то изучают, медитируют. А что самое важное – любят друг друга всем сердцем. Я хотела их навестить, а потом решить, что мне со своей жизнью делать, куда направиться, кого искать, что искать.

– Искать нужно внутри себя. В тебе самой, в твоем сердце и в душе твоей живут ответы на все вопросы, которые ты способна себе задать, и ключи ко всем загадкам, которые мир задает. Только люди-то боятся внутрь себя заглянуть, боятся ответов своих, потому что они простые слишком, и правильные. А поступать так, как совесть велит и сердце подсказывает – это большая смелость нужна. Она не у каждого есть. Чтобы жить в согласии со своей душой. Там же прибираться надо. И все боятся ступить в этот подвал, чтобы свет включить. Им кажется – там ничего нет, кроме темноты, монстрами населенной. А самый страшный монстр в мире – это человек, который вопреки человечности поступает, поперек собственного горла становится, да не хочет к своему внутреннему наставнику за советом обратиться. Что до твоих тетки с дядькой – хорошие, видать, люди, но помочь они тебе не смогут. Никто не сможет, кроме тебя самой.

– Что же мне тогда делать?

– Поешь сперва. Потом подумай, для чего тебе поездка эта, вспомни, о чем думала, чего хотела, что представляла, когда план в голове рождался. Чего добиться хочешь, и кому что доказать. Тогда ясно станет, куда тебе направляться.

Руби принялась за еду. Суп с фрикадельками еще не успел до конца остыть, и лился в пустой желудок, согревая и насыщая. Какой вкусной показалось пюре, и зеленый горошек, и вареная кукуруза, и белый соус, и хлеб! А кофе из пакетиков. Она бы и не притронулась к подобной дряни раньше, но тогда, тогда ей думалось, что напиток этот людям вручили сами боги. Глядя, как девушка с аппетитом уплетает еду, Арарат посмеивался, стряхивал пепел в приоткрытое окно и продолжал без умолку рассказывать про свою судьбу. О жене, которую он добивался три года, о родителях, которых не стало много лет тому назад, о большом доме с голубыми оконными рамами, который они продали, когда уезжали с юга, и о голубятне, которую отдали вместе с домом, и о переезде, и обо всех трудностях и невзгодах, выпавших на его долю. Руби снова потянуло в сон. Она смахнула его с себя, выпила последнюю кружку кофе и потянулась за сигаретой.

– Угощайся, не спрашивай, красавица. Плохо это, конечно, что такая молодая девушка организм свой отравляет, но вас ведь не переубедишь. – Сказал Арарат и погрузился в молчание. То ли устал говорить, то ли задумался о своей дочери, как она там, не курит ли тоже, не связалась ли с каким парнем нехорошим, не грубит ли матери.

Руби затянулась и тоже задумалась, как удивительно все начало складываться, стоило ей распрощаться с прежним укладом. Дорога эта бесконечная на север, мудрый такой Арарат, душевный, которого она приняла сначала за опасного головореза. Её страхи, мечты детские и подростковые, отношения с родителями, с друзьями. Все это становилось незначительным с каждой минутой, проведенной здесь, в тишине, в компании незнакомца с добрым сердцем. С густым хвойным лесом с обеих сторон дороги. И извилистой лентой асфальта, убегающей далеко вперед. Где он, север, закончится ли там асфальт? Найдется ли там место для нее? Что её там ждет? Как долго им с Араратом еще по пути? Почему она выбрала именно север, какие силы, какие потаенные желания влекли ее именно туда? Она всегда любила море, солнце, тепло. Нежиться на пляже, загорать с увлекательной книгой, рассматривать людей и слушать чаек. Ей нравилось убегать к воде, когда все было хорошо, когда сердце билось отчаянно сильно, пело о любви или радости, и тогда, когда было больно и тяжело. Зачем она отказывалась от всего этого? Вдруг у них там, на севере, и рек никаких нет, и солнца не бывает видно. А как далеко они на самом деле?

Так они и ехали в молчании. Мужчина и девушка. Знакомые незнакомцы. Случайные попутчики, по воле случая оказавшиеся в нужном месте в нужное время. Думали о своем, нисколько не тяготясь присутствием друг друга. Это, пожалуй, лучший вид тишины – когда ни мысли, ни действия другого человека не нарушают твоего личного пространства, и никому не тягостно от того, что рядом есть кто-то еще, и не нужно выдумывать, что бы еще сказать такого, потому что молчать хорошо, и твое молчание уважают, и, может, даже сильнее тебя за него ценят.

Они ехали почти весь день. Через сто пятьдесят километров и впрямь начался снег. Он лежал, как белые медведи, на обочинах, обнимал деревья, машины стряхивали его дворниками с передних стекол. Он внушал спокойствие и умиротворение, обещал, что все получится, что впереди светлые дни. Такие же светлые и чистые, как и он сам. Все пойдет на лад, слышишь, Руби? Ты все сделала правильно. Видишь – я лежу здесь, ни о чем не беспокоюсь. Я знаю, что придет весна, и мне придется растаять, исчезнуть навсегда. Но я не сдамся, я приду снова в следующем году, и разлягусь опять, как новое обещание, как символ чистоты и обновления. А пока меня не будет здесь, я выпаду в другом месте, ведь планета большая, и мне всегда кто-нибудь где-нибудь обрадуется. Снег – значит, скоро новый год. Ты уже выросла, и забыла, каково это – считать дни до праздника, радоваться по-детски, ждать чудес. Ловить снежинки ртом. Ты ведь и видела снежинки всего раз в жизни, когда вы гостили с родителями у Хелен и Адама. Ты запомнила это как сказку, и убедила себя в том, что ей не суждено будет повториться. Но теперь все возможно. Ты можешь создать новую сказку, написать её сама. И пускай она не изменит ничью жизнь, кроме твоей, ты спасешься.

Вечером, после плотного ужина в придорожном кафе, где все было украшено к Новому году, Арарат и Руби задержались на парковке на несколько минут. Начался снегопад. Крупные хлопья плавно опускались на землю. Девушка замерла на мгновение, потом высунула язык и принялась ловить снежинки. Арарат рассмеялся от всей души, расставил руки в разные стороны, и принялся носиться по заснеженной стоянке, как пятилетний мальчишка. Они кидались друг в друга снежками, падали в сугробы, вставали и снова ловили снег. Вдоль трассы горели огни фонарей, а внутри кафе мерцала гирлянда. По радио передавали песню АББЫ, и все вокруг замерло в предвкушении чудес.

Наконец, они отряхнулись и забрались обратно в теплую кабину. Арарат протянул Руби термос и включил печку на полную мощность, а заодно и радио.

– Это все больше походит на Рождество. – Раздался голос из радиоприемника.

– С наступающим, Арарат. И спасибо. – Произнесла Руби.

– С наступающим, Руби. Ты поняла что-то важное?

– Да, я поняла, зачем мне нужна была эта поездка. Чтобы снова поверить в сказку, чтобы снова поверить в людскую доброту. Вспомнить, каково это – радоваться простым мелочам, не беспокоясь о том, что о тебе подумают другие, о деньгах, о работе, об отношениях. Не париться, как ты выглядишь со стороны, потому что у тебя своя сказка, в которой ты – маленький ребенок, ожидающий чуда. Ты точно знаешь, что будет волшебство. Что его не может не быть. Потому что сам мир – это уже волшебство.

– Значит, дальше на север?

– Да мы же уже на севере. – Рассмеялась Руби.

– Главное, что внутри тепло. – Улыбнулся Арарат.

Они расстались на следующий день. Обменялись контактами, Арарат укатил дальше, моргнув на прощание фарами и побибикав. А Руби все-таки добралась до Хелен и Адама, провела у них чудесный месяц, наполненный уютом, зимними развлечениями, снегопадами и встречей Нового года в кругу любящих, душевных людей, которые знали, куда они идут, к чему приведет их цель, и не забывали о том, что гость в доме иногда важнее самого хозяина.

Иди-ка ты к черту, Лизель Бонвид!

Дорогая Лизель! Да, не удивляйся, что даже спустя столько времени я все еще называю тебя дорогой. Ты останешься такой для меня навсегда, и в мой короткий срок, отпущенный мне на земле, прерываемый добровольно, и после, если там меня хоть что-нибудь ждет. Если россказни про перерождение и жизнь после смерти – ложь, то ты все равно должна знать, что я покину этот бренный мир с твоим именем на устах, бесконечно повторяя: «дорогая Лизель, дорогая Лизель». Несмотря на все то, что ты сделала со мной, с моими чувствами и жизнью, у меня не было и уже наверняка не будет человека, который сумел бы стать ближе и роднее, чем стала однажды ты.

Я как сейчас помню тот хмурый осенний вечер, когда мы с тобой встретились впервые. На тебе было темно-бежевое пальто и солнцезащитные очки, от которых не было ровным счетом никакого толка – в ту осень солнце не часто выползало из-за туч, чтобы облегчить унылое осеннее существование своих подопечных. Мне было тогда крайне плохо, настолько паршиво, что не хотелось думать о том, что жизнь однажды заиграет яркими красками, как это было когда-то давно. В ту пору я совершенно утратил веру в простую мысль – что после самой темной ночи настаёт рассвет. Я был подавлен, сломлен и одинок, ни один человек в мире не сумел бы развеять мою грусть. Мне хотелось пустить по ветру то немногое, что у меня было, уехать так далеко, как только получится. Может, на Северный полюс, или в Ушуайю. Жаль, кстати, что мы так туда и не съездили.

Не помню, к чему я это вел. Как обычно – все вылетает из головы. У меня никогда не выходили складные рассказы, и ты постоянно перебивала меня, чтобы закончить любую начатую мысль самостоятельно. Я раздражался и бесился из-за этой твоей привычки, но сейчас понимаю – если бы не она, я бы не кончил ни одну свою историю.