Осколки любимого сердца

– Кто она? И зачем она? – Аня еще больше насупилась.

– Ты пройди пока к себе, Анюта.

– Почему это?

– Потому что я тебя об этом попросил.

Это было сказано таким тоном, что ослушаться было невозможно. Девочка ошпарила меня презрительным взглядом, резко развернулась и устремилась в анфиладу комнат. Ее тяжелые для подростка шаги слышались довольно долго, пока не оборвались звуком громко захлопнувшейся двери.

– Проходите, Женя, – Аркадий вежливо пропускал меня вперед.

– Мне кажется, нам надо хотя бы для вида перейти на «ты», – заметила я вполголоса. – Ведь я же ваша будущая супруга.

– Да, конечно. Вы… то есть ты права.

Ильинский провел меня по выложенному паркетом коридору (бог мой! Сколько здесь было комнат? Шесть? Десять? Пятнадцать?) и распахнул двери гостиной.

На секунду я зажмурилась от хлынувшего мне навстречу потока солнечного света: на дворе уже стоял яркий, солнечный день, домашняя прислуга еще несколько часов назад подняла портьеры во всем огромном доме. Весенние лучи, пробивая себе дорогу сквозь огромные окна из специального стекла (мне уже приходилось встречать такие – кажется, какой-то особый хрусталь), гоняли солнечных зайчиков по поверхности палисандровых столиков, инкрустированным полочкам, тяжелым напольным вазам, картинам и витражам.

Иными словами – обстановка в доме у известного адвоката Ильинского была поистине шикарной. (Мне невольно вспомнился анекдот про нового русского: «Бедненько, но чистенько», – сказал тот, выходя из Эрмитажа.)

– Прости, Женя, оставлю тебя буквально на минуточку – нужно срочно сделать пару деловых звонков. А впрочем, я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя познакомили с домом.

Аркадий вышел, а я опустилась на роскошный, лакированной кожи, диван и еще раз огляделась по сторонам. Это была минута, за которую я решала, как следует держать себя дальше. Судя по тому, как неприветливо меня встретили, женщин со стороны в этом бабьем царстве никто не ждал и не любил. Но приноравливаться ко вкусам и желаниям каждого из членов семейства в мои обязанности не входило: клиент платил вовсе не за то, чтобы я к месту и не к месту включала свое обаяние. Вывод: надо держать удар и разыгрывать из себя эдакую дамочку с порочной улыбкой на бесстыжих губах и холодными акульими глазами.

Верная этому образу, я положила ногу на ногу, вздернув и без того короткий подол платья до последней границы приличия, и оскалилась навстречу своему отражению, репетируя ту самую «порочную улыбку».

И, как оказалось, вовремя – в комнату вошла, нет – влетела, хотя и мелко семеня ножками, маленькая полная женщина с высокой седой прической. С порога она бросилась ко мне так, будто внезапно встретила пропавшую несколько лет назад родную дочь или, на худой конец, наследницу всего своего состояния:

– Евгения Максимовна! Боже мой, как я рада! Какой сюрприз, господи, какой сюрприз! Почему же Аркадий Эмильевич заранее ничего мне не сказал?! Да если бы он хотя бы намекнул, я бы непременно приготовила к обеду что-нибудь особенное! Необыкновенное что-нибудь! Ах, в какое же положение вы меня поставили!

На ней было синее форменное платье строгого фасона. Униформа домоправительницы (почему-то с первого взгляда становилось ясно, что эта женщина – именно домоправительница, а не, скажем, домработница или приходящая прислуга) не слишком вязалась в эту минуту с восторженным выражением ее подвижного лица. Казалось, еще секунда – и в порыве непонятного восторга женщина бросится мне на шею.

– Здравствуйте, – сказала я. Увы, в тот момент мне не пришло в голову ничего поумнее.

– Здравствуйте-здравствуйте-здравствуйте! Я рада, я рада. Вы знаете, Женечка (вы ведь позволите мне называть вас просто Женей?), все то время, что я работаю у Аркадия Эмильевича, а тому уж добрых пятнадцать лет, я мечтала, чтобы он привел в дом женщину, которая осталась бы здесь навсегда и стала бы не только хорошей женой хозяину этого дома, но и нежной матерью его малюткам.

На словах «нежная мать» и «малютки» она все-таки запнулась. Видимо, мой внешний вид не вполне соответствовал нарисованному в ее воображении образу Мадонны с двумя младенцами на руках. Но она быстро спохватилась, набрала в грудь воздуха и, кажется, намеревалась продолжить свои восторги.

– Я бы хотела посмотреть квартиру, познакомиться с девочками и теми, кто тут еще живет или часто бывает, – прервала я ее.

– Конечно-конечно! – спохватилась Фаина. – Ведь хозяин именно это мне и поручил. Пойдемте-пойдемте! Я заведу вас в каждый уголочек – ведь вы же наша будущая хозяйка!

Она доверчиво, как маленькая девочка, взяла меня за руку, и мы переступили порог гостиной.

* * *

Когда Фаина показывала мне квартиру, вид у нее был такой, будто мы совершаем путешествие по сказочной пещере Али-Бабы. Может быть, она и в самом деле относилась к жилищу своих хозяев со священным трепетом; по крайней мере, выражение боязливого восхищения не сходило с ее подвижного лица.

– Всего в доме шесть комнат, – говорила она вполголоса, пока мы шли по застланному туркменскими коврами коридору, по обе стороны уставленному напольными вазами и еще какими-то дорогими безделушками. – К спальням примыкают ванные, к каждой – своя, и еще есть гостевой туалет, он в самом конце коридора. Гостиную вы уже видели, она же у нас столовая, а следующая дверь ведет в библиотеку… У хозяина огромное собрание книг, больше десяти тысяч томов, их начали собирать еще его родители, очень хорошие люди были… Видите? – Фаина распахнула дверь, и я действительно увидела просторную комнату, стены которой были сплошь заставлены книжными стеллажами. – Сейчас такое только в кино каком-нибудь старинном можно увидеть – библиотека в доме! Тут и кресла есть, чтобы читать, и освещение хорошее. И камин.

Книги и камин – это хорошо, но меня прежде всего интересовали окна и двери. Делая вид, что щупаю ткань на портьерах, я быстро оглядела оконную раму и подоконник: так, тройные «бронированные» стеклопакеты, герметичные, прочные, открываются только с внутренней стороны, наверху – датчик сигнализации. Двери были тоже, я заметила, качественной столярной работы: тяжелые, дубовые, в каждую врезан крепкий замок, который, впрочем, вряд ли использовался – кто же будет запираться от своих?

– Женечка, идем дальше?

Я кивнула.

– Это вот комната старшей дочери хозяина, Ирочки, – шепотом произнесла Фаина, взявшись за дверную ручку третьей комнаты, но не поворачивая ее. – Она у нас очень больная девочка, я думаю, Аркадий Эмильевич рассказал вам…

– Да, он рассказал.

– Да? Ну что ж, тогда вас вряд ли удивит… – чуть помявшись, она все-таки пропустила меня вперед.

Если бы я не знала точно, что нахожусь в квартире пусть необычного, но жилого дома, то приняла бы это место за больничную палату. И дело не только в специфичном запахе, который шибал в нос сразу же, как только вы перешагивали порог. С толку сбивала общая атмосфера.

Здесь стояла белая мебель, высились стойки капельниц, на прикроватном столике выстроился целый батальон бутылочек, мензурочек, флаконов, таблеток и порошков. А на самой кровати…

– Это Ирочка, – прошептала Фаина у меня за спиной. И всхлипнула.

Я никогда не видела до такой степени исхудавшего ребенка. На обтянутом серой кожей лице выделялись одни только глаза. Сейчас они смотрели на меня безучастно, как будто я была давно знакомым и уже поднадоевшим предметом меблировки. Тонкие сизые губы тоже не шевельнулись мне навстречу. Прикрытое простыней тельце, которое я могла бы, кажется, обхватить одной ладонью, не сдвинулось. И тонкие-тонкие ручки со скрюченными пальчиками – не разжались.

– Она вас не видит, – шепнула Фаина почему-то мне в самое ухо. – Смотрит, но не видит. Ирочка вообще не замечает, что вокруг нее происходит. И никого не узнает. Уже много лет…

– Мне говорили. Но, – указала я на наушники, обхватившие эту крохотную головку, – она ведь слушает музыку? Значит…

– Это ничего не значит. Девочке просто надели плеер, чтобы звуковыми колебаниями попытаться хоть как-то воздействовать на слуховой нерв и барабанные перепонки. Но мозг ее не воспринимает музыку, точно так же, как не воспринимает он и все остальное.

Это сказала не Фаина – из-за стоящей в другом углу комнаты ширмы, обтянутой белой материей, вышла и шагнула мне навстречу высокая стройная женщина в белом халате медсестры.

На вид ей было лет около тридцати. У нее были темные волосы, уложенные в чрезвычайно аккуратную, волосок к волоску, прическу, и правильный овал лица. И еще очень красивые глаза с подкупающе-прямым взглядом. На миг мне даже показалось, что я где-то видела такие – то ли на картине, то ли у какой-то известной актрисы, не помню.

– Здравствуйте. Приятно познакомиться, – она протянула мне руку.

Эта рука была шершавая от частого соприкосновения со спиртом и лекарствами, а ногти – короткие, обрезанные под корень, как у настоящей, добросовестной сестры милосердия.

– Я – Алла, медсестра и, можно сказать, круглосуточная сиделка при Ирине. А про вас я тоже знаю: вчера Аркадий сказал, что познакомит нас с женщиной, которая станет хозяйкой этого дома.

– Круглосуточная сиделка? Значит, вы тут живете? – уточнила я.

– Да. И даже в этой комнате. Ночую вот там, на диванчике, – она указала себе за спину, – пользуюсь смежной туалетной комнатой, а обедаю-ужинаю со всеми вместе. Надеюсь, вы не будете возражать против того, чтобы за вашим семейным обеденным столом присутствовала сиделка? – удивительные глаза смотрели мне прямо в лицо.

Все время помня о своей роли стервы-жены, я неопределенно хмыкнула и весьма невежливо окинула Аллу с ног до головы оценивающим взглядом. Держать на лице выражение холодного равнодушия было не так-то просто: на эту приятную женщину, которая так просто и в то же время подчеркнуто вежливо держала себя, нельзя было смотреть, не испытывая невольно возникающего чувства симпатии.

– Посмотрим, – обронила я, отвернулась и быстро оглядела комнату. Пожалуй, учитывая круглосуточное дежурство Аллы, это было самое безопасное место в доме.

– Женечка, вы расстроились? – робко спросила Фаина, когда мы вышли из комнаты больной и осторожно прикрыли за собой дверь. – Я вас понимаю: Алла – молодая привлекательная женщина в доме… Но, знаете, это вы совершенно напрасно, она никогда не позволяла себе ничего такого… У них с хозяином чисто деловые отношения…

– Я надеюсь, мой Аркадий не настолько плебейских вкусов, чтобы заводить шашни с какой-то медсестрой, – отрезала я.