Клетка для райской птички

Двенадцатого мая Петр Семенович приехал в Центральный исторический музей мировых искусств, в котором трудился вот уже почти пятьдесят лет, сначала консультантом по истории Древней Италии и Древнего Рима, потом внештатным сотрудником запасников музея и, наконец, штатным охранником восточного и западного крыла музея. Приехал он по предварительной договоренности с ведущим специалистом музея в области итальянского искусства Зоей Александровной Терех. Вопрос заключался в том, что на имя Зои Александровны поступило предложение приобрести для итальянской композиции порядка десяти экспонатов известных итальянских мастеров по совершенно бросовой цене. Адресат объяснял низкую стоимость экспонатов желанием состоятельного мецената пополнить коллекцию итальянского искусства данного музея исключительно в память о счастливых детских годах, напрямую связанных с музеем.

Зоя Александровна, женщина достаточно трезвомыслящая во всех житейских обстоятельствах, когда дело касалось музейных экспозиций и исторических ценностей, оказывалась человеком крайне импульсивным и даже одержимым. Естественно, она сразу же зацепилась за это предложение, но так как решение финансовых вопросов лежало вне ее компетенции, ей необходимо было заручиться поддержкой со стороны независимого эксперта в области искусства Древней Италии. Петр Семенович был приглашен в музей именно в этом качестве независимого эксперта. Во-первых, потому, что действительно являлся экспертом в данной области, а во-вторых, потому, что имел непререкаемый авторитет в глазах генерального директора музея, в ведении которого находились все финансовые вопросы.

Карагодин приехал в музей в точно назначенный срок, в десять тридцать утра, но оказалось, что Зоя Александровна все еще не получила обещанного каталога экспонатов, предложенных музею для покупки. Меценат, с которым Зоя Александровна до настоящего времени общалась только по электронной почте, на связь не выходил, хотя она трижды проверила точность номера телефона, указанного в последнем письме. На ее письма ответа также не было. Это казалось очень странным, ведь инициатива исходила исключительно от предлагающей стороны. Прождав до половины третьего, Петр Семенович вынужден был отправиться домой, так как в ночь с двенадцатого на тринадцатое мая ему предстояло заступать на дежурство, а перед дежурством следовало хоть немного поспать. В музее все знали, насколько серьезно Карагодин относится к работе охранника. Так или иначе, но на дежурство Петр Семенович приехал невыспавшийся, а от этого раздраженный. Еще больше раздражения ему добавило сообщение, что сегодня ему предстоит дежурить не со своим постоянным напарником, Никодимом Трофимовичем Лисченко, а с охранником сменной бригады Мишкой Шнягой. Фамилия у Мишки, естественно, была другая, но в музее его звали только так. Карагодин даже не сразу вспомнил его настоящую фамилию, настолько прижилось Мишкино прозвище в кругу музейных работников. По своей сути Мишка был вполне безобидным, даже отзывчивым и симпатичным парнем, но вся беда заключалась в том, что он был запойным. Причем никто, даже сам Мишка, не мог определить, когда и по какой причине у него начнется запой. Он мог месяцами работать, не вызывая нареканий со стороны начальства, а то вдруг ни с того ни с сего не выйти на работу, даже не предупредив напарника. В таких случаях его всегда заменял Петр Семенович. Обычно Мишке хватало недели на то, чтобы, по его собственному выражению, отпиться. После очередного запоя Мишка возвращался в музей поникший, слезно просил прощения у директора музея, обещал, что такого больше не повторится, и с удвоенным усердием приступал к выполнению своих обязанностей. Директор обычно шумел, грозился «уволить Мишку к едрене фене», но в итоге всегда давал парню последний шанс.

На этот раз Мишка пришел трезвый как стеклышко, веселый и разговорчивый. На вопрос Петра Семеновича о причине замены объяснил, что у Никодима Трофимовича внезапно образовались какие-то срочные семейные обстоятельства и буквально за полчаса до начала дежурства тот позвонил Мишке и попросил выйти вместо него.

Удовлетворившись объяснением, Петр Семенович отправился на обход вверенного ему участка, а Мишка остался в комнате охраны. Во время обхода Карагодин не обнаружил ничего подозрительного, а вернувшись в комнату охраны, застал там Мишку, болтающего по сотовому телефону. В этом тоже не было ничего противоречащего правилам. Еще какое-то время они вместе с Мишкой смотрели телевизор, затем поболтали на отвлеченные темы, и наконец Карагодин уединился в большом холле. Дело в том, что время своего дежурства Карагодин совмещал с написанием рецензионных статей по истории искусства Древней Италии и Древнего Рима. Не то чтобы статьи как-то уж существенно отражались на его материальном положении, но они помогали пожилому человеку вновь почувствовать себя значимым в мире искусства. Обычно Карагодин занимался написанием статьи, сидя перед экранами камер слежения и пультом сигнализации музея, но, зная о болтливости нового напарника, в этот раз пренебрег мерами безопасности, рассчитывая на то, что Мишка в случае чего сразу обратится к нему.

По правилам музея охранники должны были делать полный обход помещений несколько раз за дежурство: в начале смены, в час ночи, в пять часов утра и в восемь, когда на смену сторожам приходил дежурный смотритель. В час ночи осмотр помещений прошел, как обычно. Мишка Шняга быстренько пробежал по всем залам и вернулся в комнату охраны. Петр Семенович обошел вверенные ему помещения и тоже вернулся к прерванному занятию.

В пять утра на телефоне Петра Семеновича сработал сигнал будильника. Пришло время провести плановый обход помещений. Прежде чем отправиться на обход, Карагодин заглянул в комнату охраны. Мишки там не было, на экранах ничего подозрительного не наблюдалось, все кнопки сигнализации работали исправно. Карагодин решил, что Мишка тоже отправился на плановый обход, и, не дожидаясь напарника, пошел проверять объект.

Обойдя восточное и западное крыло музея, Петр Семенович, повинуясь внутреннему порыву, заглянул в комнаты северного крыла. На первый взгляд здесь ничего особенного не наблюдалось, но Петр Семенович все же продолжил обход. И вот, когда он, обойдя все шесть залов, решил уже вернуться в большой холл, его внимание привлек слабый свет в проеме двери, ведущей в подсобное помещение, предназначенное для хранения уборочного инвентаря северного крыла. «Ох уж эти мне технички!» Вздохнув про себя, Петр Семенович направился в подсобное помещение, полагая, что кто-то из работников попросту оставил свет включенным. Открыв дверь, Карагодин тут же открыл и рот! В центре небольшого помещения, в окружении ведер, швабр и тряпок, прямо на полу лежал Мишка и пьяно сопел!

– Вот так поворот! – вслух произнес Карагодин. – Когда же ты успел так нализаться?

Странно, раньше Мишка никогда не начинал пить на работе, только дома и только в выходной день, а тут вдруг напился так, что уснул, спрятавшись в подсобке. Оглядевшись, Петр Семенович отметил про себя, что в комнате нет ни бутылок, ни стаканов, ни остатков закуски. В помещении вообще не было никаких следов, указывающих на то, что недавно здесь происходили бурные возлияния. Но ведь где-то Мишка должен был пить, раз дошел до такого состояния? Петр Семенович попытался разбудить горе-охранника, но Мишка никаких признаков активности не подавал. Лежал на полу и храпел пьяным храпом. Добудиться Мишку Карагодину не удавалось. Промучившись добрых полчаса, Петр Семенович сдался. «Ладно, проспится – сам расскажет», – решил Карагодин.

Петр Семенович вернулся в комнату охраны. Там он все тщательно осмотрел, но следов принятия спиртного в этой комнате также не наблюдалось. Тогда Карагодин обошел все помещения северного крыла музея, пытаясь отыскать хотя бы бутылки, которые должны были непременно остаться. Нигде никаких следов. Не осмотренным осталось только южное крыло, в котором вот уже два месяца шли ремонтные работы и все экспонаты из залов южного крыла были отправлены в запасники музея. Петр Семенович направился туда в надежде найти ответ на волнующий вопрос. И нашел! Только не то, что искал.

В первом зале было пусто. Тут ремонтные работы были уже закончены. Карагодин, не задерживаясь, прошел в следующий зал. Прямо с порога он увидел цепочку меловых следов, ведущих к дальней стене помещения. В этой части зала были свалены в кучу строительные материалы, стояли леса, а за ними бесформенной грудой возвышался полиэтилен, который строители использовали как укрывной материал при проведении малярных работ. Дело в том, что пол в этом помещении сам по себе являлся произведением искусства и его необходимо было уберечь от краски и побелки. Карагодин дошел до лесов, обогнул груду полиэтилена и застыл на месте, потрясенный открывшейся картиной.

Из груды полиэтилена, отдельно лежащей на полу, выглядывала пара женских ног, обутых в черные лаковые полуботинки на высоком каблуке. С первого же взгляда было понятно, что обладательница ног уже никогда не сможет самостоятельно подняться и пройти хоть пару шагов. Карагодин перевел взгляд на стоящие в отдалении ведра из-под краски. На крышке одного ведра была аккуратно расстелена газета, а на ней высилась пустая бутылка, два стакана и остатки закуски. На соседнем ведре, которое, по всей видимости, использовалось в качестве стула, лежала дамская сумочка. Недалеко от импровизированного стола валялся Мишкин телефон. Карагодин сразу узнал его. Телефон у Мишки был приметный, ядовито-зеленого цвета.

Для того чтобы оценить ситуацию, Карагодину потребовались считаные секунды. Не задерживаясь больше ни на мгновение, Петр Семенович помчался в комнату охраны и вызвал полицию.

***

К тому моменту как Карагодин закончил свое повествование, веселья у Скворцова поубавилось. Тяжело вздохнув, он обратился к своему коллеге, участковому Артемке Михееву, который слонялся без дела по залу:

– Где сейчас этот чудо-охранник? В твое отделение доставили?

Артемка встрепенулся, удивленно посмотрел по сторонам, будто ища того, к кому мог обращаться следователь. Поняв, что вопрос адресован ему, перевел взгляд на Скворцова и выдал:

– Воронков, что ли? В подсобке дрыхнет.

– Это что еще за новость! – растягивая слова, заорал Скворцов. – Ты что, сучий потрох, правил не знаешь? Какая подсобка? Тебе убийца на блюде предоставлен, а ты его запросто в подсобке бросил?

– Чего ругаетесь-то, – невозмутимо ответил Артемка. – У Ардана «бобик» еще третьего дня сдох, а бабла на ремонт хозчасть выделять не торопится. Мне что ж, на руках его до ментовки чалить?

– Надо будет – на закорках попрешь! – Скворцов аж подпрыгнул от возмущения. – И жаргон свой блатной для босяков прибереги, пользы больше будет. И как тебя, Михеев, до сих пор из органов не поперли?

– Сам удивляюсь, – беззлобно оскалился Артемка.

– Вы к Воронкову хоть охрану приставили? – успокаиваясь, спросил Скворцов.

– Кого приставлять-то? Нас здесь всего двое. Да вы не переживайте, никуда он из подсобки не денется. Он же в дрова упился. Я его полчаса за грудки тряс – все без толку. Ни единого намека на просветление сознания. Теперь часов до трех не очухается. Поверьте моему опыту.

Скворцов, наслышанный про «опыт» Артемки в делах невоздержанных возлияний, возражать не стал.

– Мог бы сам около Воронкова остаться. Хоть какая польза была бы. А то мотыляешься здесь без дела, работать мешаешь.

Ухмыльнувшись, Артемка промолчал.

– Ну, веди уж, показывай героя, – потребовал Скворцов, а Карагодину сказал: – Петр Семенович, вы можете быть свободны. Отправляйтесь домой и попытайтесь отдохнуть.

– Если вы не против, товарищ следователь, я бы предпочел приезда Ивана Андреевича дождаться, – попросил Карагодин.

– Иван Андреевич это кто? – уточнил Скворцов.

Вопрос был обращен к участковому, но ответил Карагодин:

– Это директор музея. Господин Михеев сообщил ему о происшествии, и он с минуты на минуту должен быть здесь.

– Хорошо. Оставайтесь, – позволил Скворцов и, подтолкнув Михеева к выходу, направился знакомиться с подозреваемым.

Пройдя по коридору до «лежбища» сторожа Воронкова, Скворцов предпринял попытку привести забулдыгу в чувство. Он тряс Воронкова за плечо и одновременно громко взывал:

– Воронков! Очнитесь! Да вставайте же наконец!

Тот пьяно храпел и на уговоры не реагировал. Тогда Скворцов перешел к более кардинальным мерам. Он хлопал Воронкова по щекам, тер уши, поднимал в вертикальное положение. Карагодину, последовавшему за оперативниками, эта картина напоминала кадры из популярного некогда фильма под названием «Бриллиантовая рука». Так жена Семена Семеныча пыталась вернуть его к жизни. Его так и подмывало предложить Скворцову воспользоваться механическим будильником советских времен. Помнится, в фильме именно этот способ оказался действенным.

Отчаявшись, Скворцов зажал нос и рот Воронкова в надежде, что нехватка кислорода заставит сторожа прийти в себя.

– Боюсь, этот способ приведет лишь к тому, что в музее появится еще один труп, – осторожно высказал свое мнение Карагодин.

Скворцов, зло посмотрев на сторожа, бросил свою жертву и накинулся на Михеева:

– Долго столбом стоять будешь? Машину вызывай. Пора грузить этого…

Скворцов хотел нецензурно выразиться в адрес подозреваемого, но, наткнувшись на осуждающий взгляд Карагодина, сдержался. Махнув рукой, он вернулся в южное крыло. Там уже находился директор музея, Иван Андреевич Шляпин. Скворцов обрадовался возможности переключиться с неудачной попытки привести в чувство сторожа на опрос адекватного свидетеля и тут же рванулся к нему.

– Следователь Скворцов, – привычно представился он. – Вам необходимо ответить на несколько вопросов.

– Да, да! Я понимаю, – заговорил директор, и у Скворцова тут же пропало желание общаться с ним.

От директора несло, как от пивной бочки. Внешне, правда, нельзя было сказать, что Иван Андреевич находится в состоянии алкогольного опьянения, но то, что накануне директор был серьезно занят проблемой ликвидации стратегического запаса спиртного нашей Родины, Скворцов понял сразу.

– У вас в учреждении дресс-код такой, что ли? – кивнув в сторону директора, обратился Скворцов с вопросом к Карагодину.

Тот тактично промолчал. Махнув рукой, Скворцов отправился добывать машину для перевозки подозреваемого.

Глава 2

Чудесная вещь – весеннее настроение! Природа оживает, птицы поют, солнечные лучики щедро раздают свое тепло направо и налево. В глазах прохожих читается неистребимое желание ярких впечатлений. Девушки надевают юбки покороче, каблуки повыше. Их кокетливые ободряющие взгляды способны вселить уверенность в своей неотразимости даже в самых робких представителей мужского пола. А мужчины в эти дни готовы на самые невероятные безумства ради возможности окунуться в водоворот весеннего наводнения чувств. Даже истошные крики бездомных котов, пытающихся с упорством мамонта обрести наконец свое мужское счастье, звучат в эти дни, как музыка.

Не миновала всеобщая эйфория и меня. Еще два дня назад я ломала голову над невероятно запутанной историей похищения фамильных драгоценностей и ничего вокруг не замечала. Сейчас же, когда дело было благополучно завершено, я получила возможность ощутить влияние весенних флюидов, в изобилии витающих в воздухе. Сегодня мне не хотелось думать ни о чем серьезном. Хотелось петь и танцевать. Хотелось ощущать себя любимой и желанной. Хотелось совершать безрассудные поступки. Такие, за которые потом приходится краснеть. А почему бы и нет? Я молода, красива, свободна! Глупо тратить такой прекрасный день на просмотр телепередач или на болтовню с соседкой. В такой день нужно блистать! Решено. Необходимо срочно явить миру бессмертную красоту Татьяны Ивановой! Устрою себе выход в свет.