Моя навеки, сквозь века

– Вы сказали Павлов?

Василий кивнул.

– Он живёт здесь, – она кивнула на дом, – и сейчас внутри должен быть маленький дворик для семьи, там он выгуливает трёх своих пуделей.

– Что ещё вы знаете? – внезапно сильно он потряс её за плечи.

Девушка замялась на миг.

– На днях его убьют.

– Сведения точные? Кто ваш источник? Организатор?

Барышня чуть пискнула, Василий сразу одёрнул руки.

Ещё один теракт. И каким-то образом она оказалась в это втянута. Сей же час под замок! Неважно куда, на Гороховую, или сразу на Мойку… или к себе, на Большую Конюшенную… пусть посидит. Чуть припугнуть, а там она всё расскажет, как миленькая…

Хлопья снега летят медленно, издеваясь будто – тянут, дают время найтись ей с ответом.

Какая же мерзость и дрянь творится вокруг, если даже вот такое чистое, невинное создание, и то не верит в его страну, в его царя.

Если даже она, рождённая в далёкой Австро-Венгрии, взращённая, чтобы давать жизнь, даже она задействована в отбирании этой самой жизни. И что хуже – и она туда же, мир менять, порядки новые заводить…

– Я не участвую ни в каких кружках, – она сняла рукавичку и голой рукой обхватила его руку в кожаной перчатке. Ладошка утопла в коже и засияла. Два противоборствующих желания: обхватить эту тонкую ладошку, зацеловать каждый пальчик и укутать, спрятать вновь в тепло рукавицы… и второе: сжать до хруста, до боли, чтобы бросила игры и созналась во всём! – Я знаю будущее, – она сама сильно сжала его пальцы, как в капкане, словно страшась, что сейчас он вырвет руку, перебьёт, рассмеётся, не поверит, – знаю, что это нелепо и звучит как чушь, но поверьте мне: его убьют до нового года, это я точно знаю, – штабс-капитан не шевелился, и она продолжила быстро, сбивчиво: – утром, он выйдет выгуливать собак и его застрелят. Матрос, он беглый, не помню, как зовут, потом его схватят, но прокурор умрёт. Ему нужна охрана…

– Что ещё вы знаете?

– Конкретно, немного. В целом – страна падёт. Будет война с Германией, следом за ней гражданская, царя, многих приближённых убьют, вся власть перейдёт к народу…

– Это чушь! – он вырвал руку, – мужик и дня страну не удержит!

– Верно, поначалу. Царя сместит интеллигенция: профессора, адвокаты, богачи, многие дворяне поддержат их… что-то вроде парламента, но потом приедут другие, они сейчас, по-моему, по заграницам: Троцкий, Ленин, они сместят правительство и сделают власть народа, сами останутся де-факто теми же царями.

– Чушь! Невозможно! Пусть сейчас кто-то из дворян и не верит в царя, но чтобы какие-то мещане…

– Будет гражданская война. Красные – народ и белые – дворяне. Вы будете воевать за белых, белые хотели восстановить монархию с Романовым ли, с Колчаком…

– Колчак – географ!

– Это сейчас! – она тоже прикрикнула, словно копируя его тон: – Всех убьют, ты понимаешь? Всех наследников! Брата царя, сына… Колчак, Врангель – они будут управлять белыми. Колчак ненадолго станет правителем, но красные и его арестуют. Ты умрёшь где-то в эмиграции, за границей. Ничего не будет! Не будет твоей России! Все ваши, – она взмахнула руками, показывая, словно, всё вокруг: – дома, дворцы, роскошь, ваша эта честь, и остальная лабуда! Ничего не станет! Сожгут и усадьбы, разграбят, а вы – дворяне, будете бежать в чём мать родила и работать таксистами и швеями…

– А вы?

– И я… – она опустила руки, будто выдохлась. – Если ничего не изменим, мы все умрём. Моего батюшку скоро первого растерзают, потому что немец – так они будут нас называть… Война начнётся.

Такое нельзя выдумать!

Так невозможно врать!

Голубые огромные глаза сияют ярче звёзд.

Василий пялился на жирного, золотистого поросёнка в витрине лавки гостинного, у которого они стояли, из пасти животины торчал пучок зелени, а по кругу от него яблоки. Свет в лавке давно выключен, но ночью в граде Петра он и не нужен.

– Не будет ни балов, ни приёмов, ни гвардий. Сейчас уже всё идёт, они… пока их давят, пока не удаётся, но они научатся хорошо планировать свои акции, будут готовиться, и когда вся армия будет на фронтах, а люди устанут от войны, они взорвут страну изнутри. Мы подпишем позорный мир, поезд императора остановят, он будет ехать из ставки к себе, царевны заболеют корью, ему сообщат о беспорядках, город станет Петроградом, а английская династия возьмёт фамилию Виндзоры, весь мир будет против немцев и всего немецкого, поезд царя остановят, кто-то из генералов, как же его… Русский? Есть такой? Он, кажется, или нет… Алексеев? Блиииин! Не помню, кто, они убедят Николая, что для всей страны лучше будет, если он отречётся, и он подпишет отречение. За себя и сына. А потом и Михаил тоже…

– Хватит!

– Карандашом.

– Что карандашом?

– Почему он мог подписать отречение карандашом? – она так быстро говорила, что Василий не знал уже за какое слово цепляться слуху, – историки спорят: то ли хотел потом вернуться, и чтобы бумагу признали недействительной, или наоборот, грифель на бумаге остаётся навечно…

– Пожалуйста! Хватит! – голова разболелась нещадно. Василий стянул перчатки, сунул в карман шинели.

– Поросят этих тоже не будет, вот я к чему. Вы – знать, будете голодать на чужбине, а крестьяне ваши здесь. Мало чем лучше, но свобода нам, то есть им, важнее… сильно болит? – она обхватила его голову руками, поверх его ладоней, заглянула в глаза. – Я хочу помочь. Вам не всё равно, мне не всё равно. В конечном итоге, мы умрём и скоро. Давай просто попробуем? Попробуй мне поверить…

Он попробовал. Не из-за запальчивых речей, или красивых глаз, хоть и стоит признать: в таких красивых глазах подобного запала он ещё не видал. Матрос… беглый матрос, как и призрак, увязавшийся за тем человеком. Может статься, товарищ по партии.

Рождество, два дня после, и ныне, двадцать седьмое декабря, третий день, как Василий боялся отлучиться от дома пятьдесят на Невском. Хоть Алиса и сказала, что убийство произойдёт утром, он не мог отлучаться… Хотелось разорваться, но за первым домом на Гороховой пришлось приставить слежку. А ну как беспокойная девица Кос, вторая по старшинству дочь подданного Австро-Венгрии, Иоганна Коса, основателя фирмы “Кос и Дюр”, занимающихся отделочными работами по всему Петербургу. Даже дом Фаберже, на Большой Морской, они отделывали. А ну как девица эта ещё чего удумала?

Протестанты, как и думал Василий.

Пригляд нужен за такой барышней. Потому как барышня, а особливо, потому как такая барышня – приманка для неприятностей. А ежели окажется, что наврала она – как есть выпорет. Задерёт юбки и как…

Отчего-то процесс воспитания великовозрастной смутьянки в виде порки, воображение никак не рисовало, а вот то, что рисовало… Такого лучше бы не представлять, особенно, когда сидишь в засаде.

Чувство такое, что он уже примёрз к этой лавке, подле гостинного двора, напротив дома прокурора. Василий перевернул очередную страницу “Освобождения”, номер, хоть и прошлогодний, но вдруг, удастся поймать ещё одного либерала на живца… Ох не зря закрыли такую паршивую газетёнку! Какие речи, какая бравада!

Павлов вышел как всегда, в девять часов. Василий огляделся – четверо из тайной охраны поблизости, по периметру ещё девять, отсюда не видать. Всё как всегда: за кованой оградой видно, как прокурор, уже немолодой мужчина с зачёсанной кверху пышной шевелюрой, густыми усами и бакенбардами, присел, чтобы спустить с поводка своих пуделей.

Писарь, по форме своего ведомства, вывернул с Садовой и приближается к воротам, цель держит мимо, в руках разносная книга… матрос! Есть! Плывёт, голубчик, следом!

Дальше мешкать нельзя, Василий скинул шапку, подавая знак охране и те сорвались с мест. Вынул наган. Плевать на обывателей, плевать, на прохожих! Злодей не увидел, или наоборот, решился на последний шаг и бросился прямо на Павлова, что прохаживался, заложив руки за спину. Выстрел, следом за ним стреляет и Василий, видя, как раненый в руку Павлов выхватывает свой револьвер. Штабс-капитан попадает в ряженого, выбивая оружие из его руки.

Люди вокруг бегут, кричат, но Василий их не слышит. Живой! Прокурор стреляет, но оружие даёт осечку, а люди охранки уже скрутили злодея. Павлов в недоумении смотрит на собственный револьвер, не понимая, или наоборот понимая, что только что произошло.

Револьвер дал осечку!

Кабы не Алиса! Если б не её рассказ, было б кончено сегодня!

Прокурор бросает оружие в сугроб, резко скидывает шинель и бросается на неподвижного преступника. Рычит в исступении.

– Ваше высокоблагородие! Он не опасен! – Василий заслоняет собой дорогу Павлову. – Нельзя, ваше благородие, его нужно взять живым…

Из дома к барину бегут швейцар и дворник. Через миг – жена прокурора, с воплем в одном капоре. Не пойми кому она кричит:

– Коля! Папу убивают! Коля! Папу убивают! Коля!…