Трижды Александра. Серия «Трианон-мозаика»

– А я еще скулю, что живу сейчас в Полюстрово! Слушай, давай ты у меня переночуешь? Я за тобой заеду. Не представляешь, как одной тоскливо.

Вера сочувственно покивала:

– Очень даже представляю. Но неловко как-то…

– Да брось ты, я уже сама с собой скоро разговаривать начну! Вечером в сквере погуляем, поболтаем, ужин на балконе накроем – в этой квартире только и хорошего, что вид из окна. И Смольный собор виден, и Исаакий, и Петропавловка. Ну, решайся! Переодеться я тебе что-нибудь дам, зубную щетку по дороге купим, а больше ничего и не нужно, верно?

Все, что было задумано на вечер, исполнилось как нельзя лучше. Поговорили обо всем: и сокурсников вспомнили, и о себе друг другу побольше рассказали. Вера дала Лике несколько ценных советов, куда можно еще отправить резюме. И тогда Лика решила: пора. Пора приступать к главному.

– Представляешь, а ведь я знаю, где сейчас нужен дизайнер. Но как раз туда я обратиться не могу!

Она откинулась на спинку складного стула, поставила на маленький круглый стол чайную чашку.

– Мой бывший, Демин, открывает новое кафе. Ресторан у него для уровня, закусочные – для денег, а это кафе… Он еще давно говорил – для души. И название заранее придумал – «Треуголка». Должно быть все такое, питерское, но не в традиционном духе, понимаешь, не в том стиле, которым туристов обычно приманивают. Теперь я понимаю, он хотел, чтобы я руку к этому проекту приложила, но тогда я еще совсем дурочка была. Знаешь, я ему даже благодарна, что так получилось, и он со мной развелся. Я теперь на все другими глазами смотрю.

– Ты правда изменилась, и прости, к лучшему… Ты мне раньше казалась такой…

– Давай не будем уточнять! – засмеялась Лика. – Ничего хорошего я о себе сказать не могу.

– А это точно, что идет работа над дизайном нового кафе? – чуть помедлив, спросила Вера.

– Конечно. Я случайно пересеклась с одним из знакомых мужа, как раз пожаловалась, что не могу работу найти. Он посмеялся – к своему бывшему, говорит, обратись, может, примет.

– А если и вправду попытаться?

– Что ты, он меня и на порог не пустит! Хотя, я, наверное, знаю, что нужно. Ему все проекты подсовывают такие… псевдоисторические, вот, а ему хочется что-то вполне современное. Мы с ним однажды были в Амстердаме, и там ему очень понравился ресторанчик, и не только кухня, но и помещение. Он тогда сказал что-то вроде: не надо лепить искусственные балки под старину, загромождать пространство лишними деталями, нужен запах старины, и все. Треуголка должна быть не пыльным реквизитом, а…

– Она должна быть такой, чтобы ее можно было носить и сейчас – помогла закончить Вера.

– Откуда ты знаешь? – поразилась Лика.

– Я не знаю, но догадываться могу. Треуголку можно представить как символ перемен, странствий, приключений… Свежего ветра! А еще это обязательно напомнит о какой-нибудь необыкновенной любовной истории.

– Удивительно… Тебе обязательно надо заняться этой работой.

– Да что ты! Вот я приду в агентство, которое занимается подбором кандидатур для проекта, и что я скажу? Здравствуйте, я в прошлом году получила диплом, но работаю продавцом, а хотела бы…

– Зачем тебе идти в агентство? Давай я тебе дам служебный телефон Демина. Только о том, что именно я тебе его дала – ни слова, иначе он с тобой и говорить не будет.

– А как я объясню, откуда у меня его номер?

– Скажи, что тебе дал его Сергей Трошин, что ты подруга его жены. Он работал администратором в «Обломоff», а недавно они уехали куда-то далеко, на ее родину… Ну, придумай что-нибудь, ведь тебе же хочется заняться «Треуголкой»! О такой работе можно только мечтать!

– Не то слово… Ладно, я подумаю, постараюсь сделать наброски, чтобы можно было показать… Какое там помещение?

– Разузнаю через знакомых и подскажу, когда Демину лучше всего звонить.

Санкт-Петербург, январь 1732 года

Густав вскорости узнал, какую невесту ему императрица сватает, и призадумался. С одной стороны поглядеть – не невеста, а мечта, греза волшебная. Молода, на тринадцать годов младше него самого. Принцесса самая что ни на есть настоящая, дочь светлейшего князя Священной Римской империи. Только подумать – он, Густав, младший из Биронов, которых и на родине низким происхождением попрекали, и дочь всесильного при прошлых царствованиях Меншикова! Попрекали зря, среди немцев в Курляндии особой разницы и не было – почти все они вместе с ливонским орденом на прибалтийские земли пришли, только потом кому как в жизни повезло. Занимаешь должность повыше – значит, знатнее, и наоборот. Вон, брата Эрнста даже пытались дворянского звания лишить, сыном конюха ославить. Фортуна куда как изменчива и к людям разными ликами своими поворачивается. И не всегда понять можно, к добру или худу сии повороты.

То, что невеста молода, это, понятно, к добру – детей родить сможет. А вот приданое огромное – это еще как посмотреть. Самому Густаву оно и вовсе ни к чему, своих доходов теперь на семью бы хватило. Но что поделать – еще прежде, чем невесту увидал, пришлось не раз с братом Эрнстом про приданое толковать. То есть говорил Эрнст, а Густав только слушал. И бумаги разные показывал, и увещевал, чтобы постарался Густав порадеть брату, дабы укрепить на троне императрицу, а с нею и всю фамилию Биронов. Густав противиться не мог, а все же не лежала у него душа к таким резонам.

Ежели верить брату Эрнсту, семья Меншиковых богатствами владела невообразимыми. Чего стоит один только «яхонт червщатой», а попросту говоря, камень рубин – «великой цены по своей великости и тяжелине и цвету, которой считался токмо един в Европе» – так в доносе, что брат показывал, означено. Этот камень Меншиков еще лет двадцать пять назад у какого-то сибирского купца купил, и тогда еще огромные деньги за него заплатил. Рубин этот прежде всего изъяли, нарочно за ним отрядив двух офицеров, еще в Петербурге, в самом начале опалы.

Но что там камень рубин, ежели князь Меншиков ежегодный доход с имений и вотчин 150000 рублей имел, а также «и других трезоров, сиречь драгоценностей, великое множество, а именно в каменьях считалось на полтора миллиона рублей».

Брат Эрнст сильно сокрушался, что те, кому доверено было имущество изымать, пустыми пожитками увлеклись. Рубахи да скатерти считали, юбки да корсеты, посуду серебряную описывали, вплоть до «блюда, что бреютца», и «уринника с ручкою», сиречь ночного горшка. А вот чистых денег у князя во всех его сундуках менее ста тысяч оказалось, в рублях и, небольшой частью, «чюжеземной монетой». Сущая безделица!

Самый памятный разговор между братьями перед сговором на сватовство произошел. Вызвал средний брат Густава поздно вечером, сидели они вдвоем в небольшой зале посередине – подальше от дверей и ушей непрошенных.

Брат Эрнст даже парик снял – в жар его кинуло. Камин ярко пылал, несмотря на печи изразцовые – холодная зима в тот год приключилась. Посмотрел на младшего брата, глазами его с ног до головы смерил. Спросил:

– Говорят, ты по-русски хорошо знаешь?

Густав плечами пожал:

– В Польше боле десятка лет прожил, а польский с русским куда как схожи – не мог понять, куда брат клонит.

– Жену-то русскую тебе Анна сватает… Думаешь, зря ее с братом из ссылки чуть не сразу после коронации под светлы очи затребовала? Еще в Курляндии слухами об опале Меншикова интересовалась, да чего там, каждое слово ловила.

Меншиков покойный ей ведь не один раз дорогу переходил. До сих пор не забыла, как приходилось ей на свою вдовью долю плакаться. Дядя ее Петр, российский император, ей содержание положил для Курляндии немалое, но все через руки Меншикова шло. За каждую полушку ей кланяться униженно приходилось, все к рукам его загребущим прилипало. При мне она к Российском двору отписывала, что даже нарочитого платья не имеет, жены курляндские и то наряднее, богаче одеты.

Пуще того, сразу после, как Анна Иоанновна овдовела, пустился Данилыч, как Меншикова за глаза звали, во все тяжкие. Ни больше, ни меньше, самому герцогом Курляндским стать возжелал! Не хватало ему еще одного титула! Но тогда господь отвел. А может, русский царь притопнул за такую гордыню – говорят, он и поколачивал своего бывшего денщика, если тот особо зарывался.

И еще раз Меншиков Анне дорогу перешел. Ты тогда уж взрослым был; не доходили до польских войск слухи, что сватается к курляндской вдове Мориц Саксонский?

– Об этом много говорили. Граф Мориц к тому времени уже знаменит был. Сын короля Августа, хоть и не от законного брака рожден.

– Вот-вот, и полководец блестящий, и кровь королевская в жилах. Курляндский ландтаг за него горой встал, даже сама Анна в его сторону качнулась. Своими глазами читал, что она в письме писала: «Оной принц мне не противен»… Я уж думал, что придется мне нового места искать.

Эрнст усмехнулся, забарабанил пальцами по столу.

– Но все сталось так, как сталось. Когда-то приходилось Анне Иоанновне за курляндский трон цепляться, а теперь Курляндия для нее не боле тафтяной мушки в полной мушечнице. Нынче у нее другие заботы.

Он посерьезнел, поднял глаза:

– Ты мой брат, Густав, и всем мне обязан. На тебя только могу возложить сию тяжелую ношу.

Сына и дочь Меншиковых ко двору вернули не из жалости. В государственных делах не до евангельских добродетелей. Сто тысяч рублей в сундуках у Меншикова нашли, и это по всем имениям и дворцам вкупе. А как раз перед болезнью своей, после которой в опалу попал, взял он из казны вдвое против того. И сколь те, кому по службе полагалось, ни старались вызнать, куда сии казенные средства подевались, так и отпустили его ни с чем. В могилу он тайну свою унес. Я знающим людям, в цифири дотошным, велел прикинуть, каковы доходы у светлейшего князя были. Так сии крючки в один голос твердят, что изъятое с прибылями не сходится. До сих пор Европа слухами полнится, что за границей у светлейшего князя были денежные счета, и даже банки по именам называют, куда вклады Меншиков делал, в Венеции и в Амстердаме.

Только упорствуют банкиры, ростовщичьи души, ссылаются на то, что получить деньги назад, и с процентами, могут только законные наследники. Дескать, им должны быть известны особые знаки.

– А вдруг нет никаких денег? – с надеждой подал голос Густав. (Жениться, чтобы у супруги какие-то пароли или знаки выпытывать – ну не крючок же он из Доимочной канцелярии!)

– Верно, сии сведения неточны. В бумагах князя Меншикова об этом ничего не сказано. Но ведь его надо было знать! В нем настоящий бес стяжания сидел. Он ведь даже мелочными барышами не брезговал. На Москве сотнями скупал торговые места – лавки, харчевни, погреба, и все это в оброк отдавал мелким купцам. И оброк тот собирал сполна, уж будь покоен! В казну так деньги не выколачивались!

А самый большой доход имел Меншиков от заграничной торговли. Его агенты по всей России скупали самое что есть ценного – воск, кожи, меха, пеньку, сало – и через Архангельск и Петербург в Европу везли. А денег оттуда не поступало. Где же они?