Сломанные вещи. Часть 3 из 4

Упоминание «Психушки» обжигает стыдом, но я сдерживаюсь. Держу лицо как могу.

– Ты прям… не мог себя контролировать? Как будто тело действует само по себе?

Это было бы плохо. Однако, к моему облегчению, Син уверенно отвечает:

– Нет. Физически – мог. Пожалуй, я мог бы уйти и ничего не предпринимать, хотя это было бы трудно.

– Видишь? Именно это ты и сделаешь. Уйдёшь и переждёшь все эти эмоции. В итоге они пройдут, и всё наладится.

– А если ты всё-таки умрёшь? – Он выглядит задумчивым. – Порт останется в твоём теле, я буду… не знаю, постоянно чувствовать эти данные? Они же не «пройдут».

Хм, и правда. Как это ощущается – быть связанным с мёртвым человеком? Как раздвоение личности? Словно внутри тебя живёт призрак. На периферии сознания постоянно маячит ощущение статичного тела с невозможными для жизни показателями. От такого можно сойти с ума.

– Ну… Если меня не кремируют, тогда ты найдёшь тело и вытащишь порт. Ты же будешь знать, где оно? Как и сейчас. Найдёшь и уничтожишь его.

Возможно, сжечь или разбить порт, с которым ты внутренне связан, тоже дискомфортно. Впрочем, хватит фантазировать! Надеюсь, до такого не дойдёт.

Син резко встаёт и, дёрнув дверцу морозилки, вытаскивает упаковку фисташкового мороженого. Бухается за стол с полной тарелкой. Раздражённый? Ему неприятна эта тема?

Сосредоточенно ковыряет ложкой мороженое.

– С другой стороны, почему я обязан уходить? Ты говорила, я могу выбирать, сам. Так вот, я бы предпочёл помочь тебе. Это моя текущая функция. По сути, смысл существования. Ведь лучше выполнить своё предназначение, даже если это приведёт к уничтожению, чем сбежать и существовать без всякого смысла. Зная, что я позволил тебе умереть. Получится, что я уже второй раз не справился со своей функцией. Зачем вообще существовать после такого?

– Во-первых, я не намерена умирать. Никогда, – чуть улыбаюсь, чтобы разрядить обстановку. – Подумаешь, отец снова подослал какого-то мужика, проследить, чтобы я не делала глупостей. Ну, и немного поугрожал. А мы уже хороним друг друга! Всё. Хватит. Но во-вторых… Может, я бы тоже предпочла умереть вместо тебя. Чтобы ты ушёл и остался жив. Не приходило в голову?

Слишком мелодраматично. Чересчур откровенно. Ну и пусть. В конце концов, у нас был секс. Это должно что-то значить, даже для него.

Син хмурится, мотает головой, словно внутренне протестуя против столь странной и глупой мысли.

– Человеку умереть вместо робота? Зачем? Это… – он водит глазами по сторонам, обдумывая. – Как минимум нелогично. И неразумно. Вообще не имеет смысла.

Проклятье, кажется, он не понял моей «откровенности».

– А для меня имеет. Но ладно, закроем эту тему, потому что на самом деле никто не умрёт и всё будет в порядке. Подай, пожалуйста, ложку, я тоже хочу.

– Положить тебе?

– Нет, я только немного возьму у тебя, – говорю до предела невинно.

Поколебавшись, Син всё же дотягивается до ложки, подаёт мне – неуверенный, что именно я собралась делать. А я как ни в чём не бывало зачерпываю мороженое из его тарелки. Это вполне обычное дело. Ничего особенного. Подумаешь, взяла немного. Двигаю тарелку к Сину, намекая, что он тоже может продолжить. И он продолжает. Так что мы сидим на моей кухне – после секса! – и вместе едим мороженое. Разглядываю его пальцы, держащие ложку, и кусаю губы, чтобы сдержать глупую улыбку. У нас был секс! Теперь я – не просто абы кто, а его первая девушка. Даже если не будет ничего больше. Даже если для него это ничего не значит. Всё равно, теперь шанс, что он меня запомнит, стал немного больше. Всё-таки первая – только одна. Особенная. Пусть Син уйдёт, пусть у него будут другие – сколько угодно, – я всё равно останусь первой. Конечно, если он сказал правду об этом.

А может, он не уйдёт. Может, я соберу смелость в кулак и спрошу – и он ответит, что хочет остаться со мной. Маловероятно, но вдруг? Всё, что между нами произошло, тоже было маловероятно, почти невозможно, но ведь случилось же.

Какие у него потрясающие руки, просто идеальные… Пальцы, ногти, всё до мелочей… Слежу, как Син зачерпывает ложкой мороженое, так внимательно, словно это не обычное повседневное действие, а какое-то прекрасное чудо. А губы у него какие… Как бы я хотела сейчас оказаться на месте этой ложки, которую он облизывает! Лучшие в мире губы. Потому что его. Как это работает? Ведь месяц назад я смотрела на эти черты как на что-то чужое, непривычное, вызывающее беспокойство или даже страх. Да, возбуждение тоже было, но какое-то «внешнее», словно навязанное физиологией – ещё бы, полуголый мужик маячит перед носом, – и не совсем здоровой психикой: меня тянуло к нему навязчиво, болезненно – потому что хотелось утвердить себя, доказать, что я чего-то стою, что я заметная, что я способна заинтересовать сексуального мужчину, что меня можно хотеть, меня можно любить. Если бы тогда он начал флиртовать со мной и говорить комплименты – мне бы этого хватило, а дальше мой интерес к нему остыл бы.

Но теперь всё по-другому. Теперь его черты – внешне вроде бы те же – воспринимаются совсем по-другому. Потому что за ними, внутри, прячется именно этот человек – с его манерой говорить, чувством юмора, стремлениями и интересами, мелкими жестами, и как он облизывает эту ложку, и как… Как дышит, в конце концов. Даже его дыхание пахнет так, что я бы хотела сейчас прижаться к его лицу и просто вдыхать этот запах. Или обнять со спины, крепко-крепко, чувствовать каждое движение грудной клетки, каждый удар сердца…

Голос-в-голове мурлычет: Хватит этих голубиных нежностей, признай, чего тебе хочется на самом деле. Да, прижаться к спине, но руки-то опустить ниже, расстегнуть ширинку, забраться внутрь… Надо же наконец-то хоть потрогать его! А лучше увидеть живьём. Облиза-ать… Мм, а до этого он был у тебя внутри – мне та-ак нравится эта мысль… Жаль, что потом он всё смыл в душе. Как думаешь, какой там вкус? Солёный? Нужно будет попробовать при случае.

Я вздыхаю с сожалением. Нет, нельзя. Теорию я вроде знаю, и порно смотрела – именно с целью научиться, – но совсем не уверена, смогу ли на практике. Вдруг сделаю не то, сожму не так, не там, и Син поймёт, что я ничего не умею. Кто захочет спать с заведомой неумехой?

Снова незаметно кошусь на его руку, придерживающую тарелку: тяжёлая кисть, длинные пальцы с аккуратными ногтями, запястье с выступающей косточкой… Так соблазнительно близко.

Голос-в-голове жалобно тянет: Ну хоть возьми его за руку, а? Это простое, обычное действие. Возьми и прижмись губами к запястью, тебе же хочется!

Сглотнув, отвожу взгляд. Нельзя быть навязчивой. Да, Син может получать удовольствие от секса, но телячьи нежности – другое. Мало кому нравится, если внезапно хватают за руки и лобызают их, будто в дешёвой мелодраме.

Голос-в-голове вздыхает мечтательно и томно: Как было бы хорошо обнять его, и поцеловать руку, и потискать, и сесть рядом. Сиять влюблёнными глазами, гладить это чудесное крепкое бедро и глупо улыбаться. Почему ты не можешь хотя бы раз позволить себе не думать, а сделать то, что хочется? Ведь другие люди позволяют и ничего.

Скривившись, я на всякий случай отодвигаю руку подальше от Сина. Не собираюсь выглядеть навязчивой дурой! Не хочу его отпугнуть. Другие люди – это другие, им можно много разного. А мне – нет.

Спешно обдумав варианты, выдаю с наигранной бодростью:

– Я, пожалуй, схожу прогуляюсь.

Син легко кивает. Слишком легко – как будто ему всё равно.

Нет, хватит выдумывать на пустом месте! Между полным равнодушием и желанием приковать человека к себе есть много промежуточных градаций. А моё восприятие сейчас неадекватно, я даже сама это понимаю: и стремление обвить Сина, буквально слиться с ним в одно, и преувеличение каждого его жеста, и навязчивое желание выпрашивать признания в любви. Нельзя отпугнуть его давлением. Лучше пройдусь на свежем воздухе, переведу дыхание и уложу мысли в голове.

72.

Пока я дошла до Зелёного парка, серо-пасмурное небо начало темнеть. Под сводами деревьев так и вовсе сумрачно. Эта темнота вызывает двойственные чувства: мало ли, кто может в ней скрываться, но в то же время и я могу в ней спрятаться. Впрочем, не успела я углубиться в парк, как деревья плавно загораются мерцающими огнями подсветки.