Сломанные вещи. Часть 3 из 4

– Я могу тебя защитить.

Доедаю кусок пиццы, стараясь не уронить кусочки маринованного огурца.

– Как именно?

– Убить его. – Син произносит это так легко, словно в мире нет ничего более естественного и привычного.

Я аж замираю с открытым ртом и растопыренными пальцами, вымазанными в соусе.

– Что?.. – из-за пиццы во рту звучит невнятно, и я спешно дожёвываю. – Зачем?.. В смысле, он, конечно… Но это того не стоит.

– Он опасен для тебя. Я могу решить эту проблему раз и навсегда. Для тебя последствий не будет. Скажешь, что друг предложил тебе робота-телохранителя по дешёвке. Без документов. Конечно, это не совсем легально, но для обладательницы золотого статуса – пустяк. Друг теперь мёртв, допросить нельзя. А робот оказался боевым андроидом с повреждённой программой. Вы с отцом повздорили из-за сиропа к блинчикам, робот расценил это как угрозу. Он же армейский, он знает только один способ решения проблем.

Пока я хлопаю глазами, не зная, как это комментировать, Син поднимается и уходит на кухню. За моей спиной что-то пикает, и вдруг раздаётся звук, от которого всё внутри оживает, – приветственная мелодия кофемашины! Торопливо вытерев пальцы, я скатываюсь с кресла, в пару шагов допрыгиваю до барной стойки и бухаюсь на стул, чувствуя себя клиентом кафе.

– Так, мне, пожалуйста, как обычно. И молока побольше. Нет, лучше сливок. В общем, всего этого, – тыкнув указательным пальцем в сторону кофемашины, очерчиваю круг. – Ещё сахара, и побольше, побольше!

С нетерпением слежу, как пальцы Сина бегают по кнопкам.

– А вообще, мне нравится твоя самоирония. Надо же, армейский робот, который знает только один способ решения проблем – всех убить.

Чашка наполняется. Син ставит её на стойку передо мной.

– Да, я такой. Тупая военная железяка.

– Ты же не металлический.

Он опирается ладонями на изумрудную поверхность, смотрит на меня сверху вниз.

– Но тупой?

– Хм, даже не знаю… Может, ты хотя бы армейский? Постойте! Уже нет! – я улыбаюсь, показывая, что это шутка. – И нет, ты не тупой.

Син не меняет позы.

– А какой я, по твоему мнению?

Откинувшись назад, я оглядываю его: косую линию сбритых волос, лицо, которое большую часть времени кажется таким спокойным, мускулистые руки, длинные пальцы с аккуратными ногтями.

– Ты… обычный. Как все. И, как и все, ты можешь выбирать, как жить. Можешь остаться здесь, – я обвожу чашкой кухню, – или уйти. Можешь работать или круглосуточно тусить по клубам, жить отшельником или найти друзей. Можешь убить городского судью и войти в историю. А можешь не убивать, жить тихо и неприметно. Я бы предпочла второй вариант.

– Почему?

Я думаю лишь мгновение. Иногда правильный ответ – самый простой.

– Я бы хотела, чтобы ты остался со мной. Я привыкла быть одна и жить… не очень правильно, – всё же снова запинаюсь от смущения. Но ничего, я справлюсь. – Но, может… это возможно изменить. Жить по-другому. Если бы ты захотел составить мне компанию.

Некоторое время Син следит, как я пью, затем всё же отступает, отворачивается к кофемашине и выбирает двойной ристретто. Взяв чашку, садится напротив. Неспешно делает глоток.

– Если отец тебе позволит. Он действительно может насильно отправить тебя в то заведение? Да, сейчас здесь я, но не факт, что это надолго. А если меня не будет – ты полностью беззащитна. Эту проблему нужно решить.

От его слов настолько тягостно и тоскливо, что я закуриваю. Действительно, ситуация неустойчива, и кажется, что я вообще ничего не контролирую. Дэн ведь… Я думала, что всё в порядке, но в один момент всё исчезло. Так же и Син может исчезнуть, уйти или… Кое-как сглатываю ком в горле, не имея сил даже мысленно озвучить вариант с участием военных.

Да, сунуть в пансионат против воли реально, подобные случаи даже не особо скрывали. Однако известен и прецедент, когда девушка на первой же беседе избила наставницу и, взяв её в заложники, выбралась оттуда. Была шумиха в газетах, однако недолго, дело замяли. Но ту девушку больше не трогали. Проблема в том, что я так не смогу. Я не настолько сильная и смелая. Проклятье, да я даже возразить никому не могу, не то что ударить человека! Однако у меня есть кое-что получше слов – большое и увесистое «нет» для моего отца.

Син отпивает кофе, глядя на меня поверх чашки. А я смотрю на него. Могу ли я ему сказать? Доверяю ли настолько, чтобы открыть свой главный секрет – об анонимной пневмо-ячейке в банке? Чувство беспомощности давит, требуя не доверять вообще никому, врать до последнего, чтобы хоть так иметь преимущество. Что, если Син и правда преследует лишь собственные цели? Я не знаю, чем он занимается. Что, если – как всегда предупреждал отец – он лишь использует меня? Притворяется заинтересованным и заботливым? Иррациональный страх, ядом разъедающий изнутри, настаивает, что так и есть.

Но я всё же выбираю доверие. Пусть это наивно, пусть в итоге я пожалею, но… К тому же в банковской ячейке – лишь копии. Оригиналы спрятаны в другом месте, о котором уж точно никому не стоит рассказывать.

– Я не так уж беззащитна. У меня есть… кое-что. Компромат. Иногда городской судья принимал сомнительные решения в пользу обвиняемых. Корпораций. Золотых граждан. Разных выродков. Конечно, за недостатком улик или потому что доказательства были недостаточно убедительны… Но у меня есть документы, связывающие его с анонимными банковскими счетами, на которые поступали крупные суммы, а ещё с подставными организациями, которые время от времени дарили господину судье разные приятные бонусы. Так что если вдруг он захочет войны… – Я нервно хихикаю от пафоса собственной формулировки. Такая фраза подходит для фильма, но в жизни звучит глупо. – То есть вряд ли, это маловероятно, он просто любит портить мне настроение и показывать свою власть. Да и не воспринимает всерьёз. Но! Если вдруг что-то случится, я смогу за себя постоять.

Хотя вообще-то я лишь надеюсь на это, а на практике, может, и не решусь. Трудно дать отпор человеку, которого боишься всю жизнь.

Син не отрывает взгляда от моего лица. Собранный и деловой.

– Как конкретно это выглядит? Допустим, тебя доставили в то заведение. Что ты будешь делать?

Чёрт, уверена, что если сейчас обрисую свой план хотя бы в общих чертах, он будет выглядеть до смешного наивно.

– В целом данные активируются кодом. Я могу сделать это заранее. Но… – Под его внимательным взглядом я мямлю, краснея, как глупая школьница. – Если не будет возможности, тогда есть запасной вариант – изменение физиологических показателей.

Син изумлённо поднимает брови.

– Ты серьёзно рассчитываешь, что я буду сидеть и ждать, пока ты умрёшь?

– Нет, это… То есть «прекращение жизнедеятельности» я указала, конечно, но это не единственный вариант.

– Прям обнадёживает. – Выражение его лица отражает всю глубину скепсиса.

– Там вполне конкретные показатели. Если что-то случится – я изменю их, и данные уйдут… ну, куда надо.

– Как именно «изменишь»?

Перед глазами мелькают неприятные образы. Активация пневмо-ячейки завязана на значительное повреждение кисти левой руки: проткнуть ладонь чем-то острым, масштабно обварить кипятком, сломать пальцы дверью… Большой выбор болезненных вариантов.

Но я уверенно качаю головой, изо всех сил играя крутую девицу, которая знает, что делает.

– Это не принципиально. Главное – я хочу, чтобы в случае любого конфликта ты действовал разумно. То есть спрятался. Если ты попадёшься полиции и в итоге военным – это будет значить, что моя попытка помочь с самого начала не имела смысла. Понимаешь? – настойчиво смотрю ему в глаза. – А я хочу, чтобы у меня получилось помочь… хотя бы тебе. Поэтому ты уйдёшь и спрячешься, как раньше, а я сама разберусь со своими проблемами. И уж точно никто не будет убивать судью.

– Ты знаешь, что ощущает телохранитель, когда его владелец мёртв?

Я сжимаю губы. Ворчливо повышаю голос:

– Нет, не знаю. И ты не знаешь. Могу предположить, что это неприятно. Но ты не обязан умирать из-за этого.

Син опускает взгляд на пустую чашку. Проводит пальцем по ободку.

– Мне кажется, это больше, чем «неприятно». Если даже ухудшение твоего самочувствия я ощущаю как… – он говорит медленно, подбирая слова: – Как сильное стремление исправить это… Даже не считаясь с угрозой для себя. А критическое повреждение твоего организма может помешать мне действовать рационально. Как тогда, в клубе, когда тебя чуть не задушили. У меня было чувство, что я обязан воспрепятствовать этому. Прекратить то, что с тобой происходит. Любыми методами.