Тетрадь в косую линейку

– Не распихивай! Всё равно не возьму.

– Почему? Считаешь, что этим я от тебя откупаюсь? Но даже если так, ты ведь меня любишь? Разреши мне это, ради твоей любви. Ты ведь знаешь, что это меня порадует? Вот порадуй, пожалуйста, меня. Я ведь нечасто приезжаю. Хоть иногда могу тебя побаловать и порадоваться, что смогла это сделать?

– Ладно. Но больше ничего не вози мне, я не голодаю, – мама сменила гнев на милость.

– Вот и прекрасно. Спасибо, – улыбнулась я ей. – А теперь пошли чай пить. Торт свежайший.

– А ты покушать не хочешь? У меня борщ.

– Не откажусь. Обожаю твой борщ.

Я знала, чем умилостивить маму. Надо у неё поесть. Когда я у неё ем, то, что она приготовила, она ощущает себя нужной, востребованной и крайне необходимой мне. Если не удаётся контролировать и руководить моей жизнью, хоть накормить.

Доев огромную тарелку борща и понимая, что чай с тортом в меня уже не влезет, я не дожидаясь чая, внимательно посмотрела на сидящую напротив меня маму, и тихо проговорила:

– Мне надо рассказать тебе одну новость. Ты ей, конечно, не обрадуешься, но это моя жизнь, и я имею право на свои собственные ошибки.

– Ты беременна? – в глазах мамы появилась несказанная радость, и она быстро запричитала: – Алиночка, это ничего, что без замужества. Вырастим, всё хорошо будет. Я сидеть с малышом буду, а ты работать. Как хорошо, что я в силе ещё. Справимся, не волнуйся. Тебе сейчас волноваться никак нельзя. А он знает, или ты как всегда молчком?

– Мам, я не беременна, – помотала я головой.

– Тогда что? – мама испуганно осеклась. – Заболела? Что-то серьёзное? У меня со вчерашнего дня прям сердце не на месте было. Так и думала, что неспроста ты приехать решила.

– Значит так, – набрав побольше воздуха в грудь, как перед прыжком, я решительно выдохнула: – со мной всё хорошо, и я полностью здорова, но ты должна знать, что я без твоего одобрения и благословения расписалась с тем, кого ты точно не одобришь. Он инвалид, и инвалидом останется на всю жизнь. Расписали нас в реанимации, он был на грани между жизнью и смертью, мам. Мне было не до твоего благословения. Прости. Сейчас ему лучше, завтра я забираю его из больницы. Всё. Сказала. Теперь ругайся.

– Кто он?

– Молодой парень, бывший полицейский, сейчас безработный. Без квартиры, без машины, без доходов. Но честный, принципиальный, заслонивший собой заложников и вступивший в схватку с грабителями.

– Почему ты? Ты понимаешь, что такое ухаживать за инвалидом? И почему он безработный? Если он полицейский, ему пенсию по ранению дать должны. Вообще откуда он взялся?

Я потихоньку начала отвечать на вопросы, и чем больше отвечала, тем больше распалялась мама.

– Да он вцепился в тебя только от безысходности. Ему не ты, а квартира твоя нужна, деньги и сиделка, в качестве которой будешь ты, или которую ты будешь оплачивать. Подожди, он потом из своей деревни к тебе всю свою родню ещё привезёт. Ты ведь девочка добрая, всем помогаешь, всем всё раздать готова. Ты только о родной матери позаботиться не желаешь, а чужим-то, да, всё что угодно, последнюю рубашку снимешь. Ты ведь понимаешь, что никакой любви у него к тебе нет, какая может быть любовь-то с такой разницей? Поэтому и не знакомила меня с ним.

Ну и дальше всё в таком же духе. Мои возражения не слушались. Мама кричала, потом плакала, хваталась за сердце, я капала ей сердечные капли, предлагала вызвать «скорую». Она отказывалась и рыдала вновь.

Под конец я не выдержала и пошла одеваться, сообщив ей, что дело сделано, и ничего она не изменит. Она, рыдая, стала выгружать мои продукты из холодильника и пихать мне в руки, говоря, что мне есть кого теперь кормить, за кем ухаживать и обслуживать, а она помрёт и наконец освободит меня от тяжкого бремени.

– Мама, выкинь их, выкинь их в помойку, если есть не хочешь! – под конец нашего разговора сорвалась я, тоже начав кричать. – И кто помрёт раньше, ещё не известно! Будешь так меня доводить, может и я! Всё! Делай, что хочешь. Я больше не могу здесь находиться.

Я выскочила за дверь и, рыдая, пошла по улице, не разбирая дороги. На душе было несказанно паршиво. Ведь дала себе слово, что буду держаться и ничего обидного говорить ей не стану. Но вот опять не сдержала слово. Её понять можно, я отняла у неё надежду на внуков, нашла обузу и теперь вместо того, чтобы ухаживать за ней, когда она станет беспомощна, предпочту ей другой объект для заботы. Моя мама могла смириться с тем, что моим сердцем сейчас владеет карьера, а потом, может, появится кто-то, вроде принца, и я предпочту ей его и детей. А самый лучший вариант был бы для неё тот, который она и озвучила: я возвращаюсь под её опеку со своим ребёнком, и она живёт нашей жизнью. Поэтому какой-то там инвалид без роду и племени её оскорбил. Я её понимала, но принять её точку зрения не могла, для меня важным было другое. Вот абсолютно другое. По хорошему надо было к ней вернуться, и попытаться успокоить, ведь доведёт себя до нервного криза какого-нибудь специально, чтобы мне потом было стыдно. И ведь не к кому обратиться, чтобы кто-то её поддержал и успокоил.

Может, Вере Борисовне позвонить, мелькнула шальная мысль, но я быстро отогнала её. Моя матушка не любительница проблемы напоказ выставлять, и воспримет это как дополнительное унижение. Вот в западне какой-то себя ощущаю, в её западне для меня, поскольку все её попытки сделать что-то хорошее мне оборачивались для меня лишь проблемами. Так же как и мои попытки для неё, мы обе зеркалили поведение друг друга и не могли выбраться из этого порочного круга.

В это время раздался звонок мобильного, увидев номер Аркадия, я взволнованно нажала на ответ и, пытаясь придать голосу хоть какое-то приличное звучание, убрав непроизвольные всхлипывания, взволнованно спросила:

– Да, Аркадий. Что-то случилось?

– Ровным счётом ничего, лишь услышать твой голос захотелось. А вот у тебя явно что-то случилось. Колись, что.

– Да ерунда. Ничего катастрофичного. Сейчас успокоюсь. Лишь с матушкой поговорила и оставила её на гране нервного криза. И теперь мучаюсь, что пошатнула ее хрупкое здоровье, а помощь оказать не могу, не примет от меня, особенно сейчас.

– Ну что же ты так? О чём хоть говорила?

– Призналась, что расписалась с Димкой, она вообще ничего о нём не знала, и она в амбиции впала. Я долго пыталась спустить на тормозах, убеждая, что поезд уже ушёл, ей всё равно принять это придётся. Тогда она прибегла к излюбленному методу: сейчас доведу себя, и ты будешь виновата в моей смерти. И я трусливо сбежала. Теперь путешествую по вечернему городу и пытаюсь успокоиться. Убеждая себя, что без зрителя, на которого это рассчитано, инсульт её всё же не накроет. А если накроет, то значит, судьба у меня такая, сразу за двумя инвалидами ухаживать.

– Ты в каком сейчас районе?

Я назвала улицу, по которой шла.

– Не особо далеко, – откликнулся он. – Навигатор показывает, через двадцать минут подъехать могу. Хочешь в ресторанчик вместе сходим? Я так понимаю, Димке ты это озвучивать не будешь.

– Ни за что не буду! Это я про Димку если что. А посидеть в ресторанчике согласна, но только если за мой счёт. У меня тут есть один хороший на примете. Подъезжай, и я накормлю тебя божественной уткой по-пекински. Только там её умеют так готовить.

Мы сидели с Аркадием в небольшом ресторанчике и ели утку по-пекински. Он попытался что-то распростись меня о матушке, но я ушла от разговора, сказав, что еду нельзя портить разговорами с отрицательной энергетикой. Потом начала рассказывать философские китайские притчи и шутить по этому поводу, что только утка по-пекински заставляет меня попытаться всё же проникнуться глубиной столь необычных для меня, как европейца, трактовок философских понятий.

– Что в них необычного? Мне последняя, например, очень понравилась. Где крестьянин на вопрос дервиша, хочет ли он знать правду, сам спрашивает, сделает ли эта правда его счастливым. Я вот как тот дервиш периодически сам себе этот вопрос задаю: надо ли моему пациенту знать эту самую правду, сделает ли она его счастливым.

– Ты в прошлой жизни китайцем не был? – иронично подмигнула ему я, пытаясь соскочить со скользкой темы.

– Не знаю, кем я был. А в этой точно, как тот дервиш маюсь периодически: сказать – не сказать.

– Для всех ответ разный. Для меня точно: мне сказать. Я люблю правду любую и принимаю любой. А кто-то живёт по принципу: «я сам обманываться рад» и правда его, как того самого крестьянина, сломать может.

– А вот что бы ты на месте того крестьянина сделала?

– Приняла бы лису. Уже всё случилось: она подговорила нелюбимую крестьянином жену самой в кипяток кинуться, та это сделала сама, из-за своей алчности попытавшись получить то, что не заслужила, значит поделом. Теперь лиса живёт с крестьянином в образе жены, он с ней счастлив. Что ещё надо? Не брать ответственность и типа я тут не причём, «не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены», – привела я цитату из Ильфа и Петрова. – Это как-то по-детски трусливо, если не сказать грубее. Надо уметь расплачиваться по своим счетам.

– Ты и «Двенадцать стульев» любишь. Поразительно.

– Это шедевр, его сложно не любить. Одно: «-Ваш девиз? -Всегда!» чего стоит. А «Вам дали лучший мех, это шанхайские барсы!»? А про строго спрашивающего пропуск вахтёра, но пропускающего и без него? Да вообще, что ни цитата – шедевр. И не спорь!

– Я не спорю, наоборот, сам люблю. Можно сказать, настольная книга, которая замечательно поднимает настроение.

– Солидарна. А какие ещё книги любишь, если не секрет?

– Сейчас не до книг, работа всё время занимает. Эту пролистываю, когда совсем невмоготу становится.

– Я тоже сейчас мало читаю, а вот в детстве и юности за уши оттащить от книг было невозможно. Причём без разбора, всё подряд, что попадало в руки. Что-то очень нравилось, что-то оставляло равнодушной. Я жила книгами.

– А я в детстве не читал, лишь школьную программу, да и ту из-под палки. Увлёкся чтением, когда дочка появилась. Сначала ей сказки читал. Потом она сама книги читать стала и перед тем как что-то ей порекомендовать, прочитывал, потом с ней обсуждал. Мы дружны были. А сейчас уехала, и если раз в месяц позвонит, уже счастье.

– Есть хорошая индейская пословица: Ребёнок это гость в твоём доме: накормил, воспитал, обучил и отпусти.

– Это ты говоришь так, потому что не была на месте родителя.

– С этим не поспоришь. Но вот будучи на месте ребёнка за которого хотят прожить его жизнь, скажу, надо иметь железный характер, чтобы не дать это сделать. И радости в этом мало. Мне удалось уйти из-под контроля лишь когда я заявила, что я бессердечная, злая эгоистка, но я продукт воспитания, и каждый получает то, что посеял, ну или родил. Моей родительнице не повезло, но здесь я могу лишь посочувствовать.