Точка невозврата.

– Смешная… Все вы, жалкие людишки, выбираете жизнь. Никчёмное, тупое существование. Держитесь за драгоценное существование, руками и ногами цепляетесь, а не понимаете, что свет он не здесь. Он там, за гранью небытия. Там настоящая жизнь, но какой она будет не нам решать… Хочешь туда, Эльвира?

– Нет! – Элька завизжала, он, накрыв ей ладонью лицо, оттолкнул от себя, да так, что девочка затылком ударилась о стену и на короткое мгновение потеряла сознание.

– Заткнись, дрянь!

Он плеснул ей в лицо из бутылки, Элька зашевелилась, отползла в сторону настолько, насколько позволила цепь.

– Не сегодня. И не завтра. – Вот теперь он ответил на её вопрос. Не сегодня и не завтра. Значит, два дня у неё точно есть. Целых два дня жизни, это много или мало? Пока остаётся надежда, скорее много. За два дня произойти может всё, что угодно.

И снова Элька задумалась о выборе. Нет уж, лучше жить. Пусть так, на цепи, но жить и надеяться на освобождение, чем сдаться и покориться судьбе. Её ищут. Не могут не искать, и чем больше дней у неё будет, тем выше вероятность того, что найдут.

– Я поесть тебе принёс и попить, – сообщил мучитель, и только теперь в ноздри голодной девочки ударил запах курицы гриль. – Кладу на пол, сама найдёшь.

О том, что он уходит, Элька догадалась разве что по отступающему страху, но с места не двинулась, хоть и терзал беспощадно голод, а острый запах, источаемый курицей, сводил с ума. Это ж праздник какой-то! Элька еле дождалась, когда хлопнет наверху дверь, бросилась к пакету, мигом разорвала его, извлекла половину куриной тушки, завёрнутую в лаваш, с жадностью принялась за куриное мясо. Но слопав куриную ногу и пол-листа лаваша, остановилась, подумав, завернула курицу обратно в фольгу. Кирпичная кладка стены в одном месте была разрушена, девочка положила курицу на кирпичи, подняла с пола бутылку с водой. Воду тоже требовалось экономить. Набрав в рот воды, Эля закрутила крышку и, убрав бутылку туда же, куда и курицу, села на пол и снова принялась за кольцо в полу.

Может быть, ей только кажется, но кольцо потихоньку начало поддаваться, металлический штырь уже не так плотно сидел в бетонном полу, как раньше.

Сильно болела голова, противно подташнивало, наверняка сотрясение, но Элька старалась не обращать внимания, задачу – выжить любой ценой – она намеревалась выполнить в ближайшие дни, она не сдастся, она боец.

Воевать одной, ох как сложно, даже за собственную жизнь бороться порой не хочется, и часы изнуряющей тяжёлой работы непременно сменяются апатией. Сколько раз девочка падала без сил – не сосчитать, и почти каждый раз рядом с ней оказывалась кошка. Маленькая, очень худая, короткошёрстная – это всё, что могла сказать Элька о своей подружке. Долгими часами они лежали вместе на холодном полу, и кошка не дичилась, лезла к девочке ласкаться, мурчала без конца, словно поддерживая, щекотала лицо усами, иногда, будто стесняясь своего порыва, коротко проходилась по щеке девочки шершавым языком.

Элька делила с ней жалкие крохи еды, наливала воды в горстку, пытаясь напоить, и кошка её заботу принимала с благодарностью, никуда не убегала, всё сидела с девочкой в сыром подвале – царстве кромешной тьмы, поддерживала своим присутствием.

День прошёл, ещё день, и ещё… Каждый день приходил он. Приносил еду, воду, но прежде чем отдать, непременно пугал Элю до обморочного состояния. Он много говорил о смерти, о том, какая она величественная и могущественная, никого из своих объятий не выпускает, а его миссия служить проводником между мирами, провожать людей до самого смертного порога. Эля ловила каждое слово и мысленно содрогалась от непередаваемого ужаса.

Да его в психушке надо держать под пудовым замком! Он же псих! Нормальный человек разве может говорить о таких вещах? О смерти как о высшем благе, как о милости создателя! У Эли в голове не укладывались его слова, казались плодом воображения больной фантазии. А самым страшным казалось, что он искренне верит в великую цель своей миссии. Чем можно остановить фанатика? Правильно, кусочком свинца, например, но до тех пор, пока это не случится, он будет убивать.

Прошла неделя. Элька совсем обессилела, но надежду на спасение не теряла, уже скорее механически, чем осознанно раскачивала в полу штырь. К слову сказать, он почти поддался. Почти… Но хватит ли у девочки сил довести начатое до конца, и есть ли у неё время. Иногда в голову приходили странные мысли. А что если правда, взять и уйти? Прекратить бессмысленное сопротивление судьбе, просто сказать своему мучителю, как она устала от всего. Вот он обрадуется!

Но нет. Умирать не хотелось. И всё чаще Элька вспоминала дом. Часами могла лежать на листе картона, что с барского плеча пожертвовал маньяк, а в том, что попала в руки маньяку, девочка уже не сомневалась, поглаживала кошку и представляла, закрыв глаза, как плещется в ванной, а Ксанка сердится за дверью, стучит, ругается. Или кухня… Их маленькая уютная кухня, где толкались они втроём, хихикая и пикируясь лепили пельмени. И так хорошо было им в этом маленьком мирке, их мирке.

Что там дома без неё? Мама, наверное, совсем спилась с горя, Ксанке в одиночку её не удержать. А сама Ксанка как без неё, младшей сестрёнки – вечной соперницы, лучшей подружки…

Нет. По собственной воле из жизни она не уйдёт, до последнего биться будет, пытаясь вытащить из пола штырь. А выбьет… что дальше? Есть ли из подвала выход? Та дверь, через которую приходит к ней мучитель не в счёт, она наверняка закрыта надёжно. Но ведь кошка как-то попадает в подвал, значит, есть что-то, пусть не выход, но хоть слуховое оконце. Добравшись до него, девочка сможет позвать на помощь.

А штырь в полу уже ходуном ходил из стороны в сторону, но выдернуть его пока никак не получалось.

8

Валерка Вихорский сидел на детских качелях и, кутаясь в ветровку с капюшоном, курил, зажав сигарету большим и указательным пальцами. Под ногами на земле стояла начатая бутылка пива, мальчишка время от времени прикладывался к ней, делал маленький глоток, морщился и ставил её обратно на землю. Паршивое пиво. К тому же ещё и тёплое. Гадость в квадрате. Но другого нет, и достать негде, приходится пить то, что удалось умыкнуть у отца.

Отец накануне вернулся домой с зоны и первым делом побил Валеркину тётку, хмурую и неулыбчивую, но чего уж тут, вырастившую Валерку. Последние пять лет она была при нём неотлучно – прибиралась, готовила, лечила, когда болел, но не более того. Была она немногословной, скупой на ласку, и будто не было при ней малолетнего племянника – шалопая, жила какой-то своей, непонятной Валерке жизнью. Никуда не ходила, только на работу, ни с кем не общалась, могла часами сидеть в кресле перед сломанным телевизором и смотреть на пустой экран. Валерку она никогда ни за что не ругала, ей было всё равно, ночует ли дома подросток двенадцати лет, посещает ли он школу, в каком виде он приходит вечером, она без слов и порицаний забирала его грязную, а порой и порванную одежду, стирала, штопала, а он, знай себе, пользовался свободой. Да так пользовался, что жители соседних домов десятой дорогой обойти его старались, да взгляд отводили, коль уж довелось столкнуться. Грозен он был, мстительностью отличался и яростью неукротимой, соседи связываться боялись. Один осмелился, замечание сделал. Вежливо так, спокойно, мальчик промолчал, только глянул хищным зверёнышем, а ночью все четыре колеса новенькой, блестящей иномарки соседа проколол.

Или на днях мамаша, гуляющая на детской площадке с малышом, покосилась неодобрительно в сторону угрюмого мальчика, развалившегося с банкой коктейля на скамейке, не сумела презрения и негодования скрыть, а он запомнил, обыскал подъезды ближайших домов, нашёл в общем коридоре коляску этого малыша, поднялся повыше, на семнадцатый этаж дома, вышел на балкон и отправил транспортное средство в полёт. Что уж о ровесниках говорить, самые отчаянные глаза опускали и с дороги сворачивали.

А тут, как отец на тётку налетел, оробел вдруг лихой Валерка, забился в угол, смотрел полными ужаса глазами, и губы мелко тряслись. И понимал, что заступиться надо, люто в тот момент возненавидел парень отца, но не мог заставить одеревеневшее, чужое тело двигаться. Так и смотрел, а потом, когда тётке вырваться удалось, совсем уж постыдно выскочил из комнаты, зацепился за дверной косяк, упал, растянувшись на полу, подскочил и опрометью бросился за дверь.

В подъезде, миновав один лестничный пролёт, мальчишка остановился. Сердце колотилось барабанной дробью, из груди рвались всхлипы, а злость, больше на собственную трусость, чем на буйство отца, заставляла вновь и вновь бить кулаком в стену и рычать, рычать раненым зверем.

Тётка вышла через полчаса. С вещами. Валерка скатился по лестнице, встал перед ней, опустив голову, глянул исподлобья виновато, вздохнул, не умея извиняться.

– Не надо, Валер, – сухо и без каких-либо эмоций, проговорила тётка. – Не нужно, не извиняйся. Ты по большому счёту, совсем мальчишка ещё…

– Тётя… Я это… я не хотел, не смог просто…

– Я ухожу, – властным жестом остановила неловкий поток его слов она. – Совсем ухожу. Натерпелась я и от отца твоего, и от тебя тоже. Спокойно хочу свой век на земле дожить.

– А как же я? – шепнул мальчишка.

– Ты? Да как и раньше. – Она равнодушно пожала плечами, скользнула по тщедушной мальчишеской фигурке ничего не выражающим взглядом. – Пей, воруй, дерись, что с тобой станется? Только меня, племянничек, в дела свои бандитские не впутывай.

Он съёжился, втянул голову в плечи, словно от удара защищаясь, а тётя даже лифта ждать не стала, не желая ни минуты оставаться с ним рядом. Она даже не обернулась, а Валерка, онемевший от осознания собственной беспомощности и никчёмности, так и остался стоять, лишь потом, когда хлопнула где-то внизу подъездная дверь, рухнул на ступеньки и заревел. По-детски, размазывая слёзы по лицу.

Отец лютовал. Он перевернул крошечную Валеркину комнату в поисках заначки, почему-то был уверен, что таковая у сына имеется, и оказался прав. Денег в старой готовальне нашлось приличное количество, Валерка вот уже три года копил на мопед, подворовывал, конечно, не без этого, а как иначе? На тётку рассчитывать он не мог, да и не подошёл бы он к ней, считающей копейки, за деньгами на новые кроссовки, например, сам покупал, являясь довольно ловким щипачом. И вот заначки не стало. Валерке даже на пиво приличное не хватало, рискуя попасться, он стащил бутылку у отца и теперь сидел во дворе, отхлёбывал мерзкое пойло. Чтобы не было так уж противно, тут же затягивался сигаретой.

По дорожке, с опаской поглядывая на Валерку, пробежали две девчонки, свернули за угол дома, ветер донёс до парня приглушённый расстоянием смех. Он скрипнул зубами. Вот ведь, весело им, а у кого-то жизнь под откос огненным колесом… Валерка знал обеих. Одна из девочек – дочка единственного, неравнодушного к Валеркиной жизни человека – школьного физрука из семнадцатой гимназии. Живут они по соседству, девчонка учится в четырнадцатой школе, как, впрочем, и он, Валерка. В параллельном классе. Как её отец возился с трудным пацаном в своё время: в походы за собой таскал, в лагерь, в секцию определил…

Да только не нужна Валерке чужая забота, он одиночка – ни родителей, ни друзей, жизнь не жизнь. Вот и отвечал он на дружеское участие злобой лютой, всё казалось, жалеют его. А не потерпит Валерка жалости, не нужна она ему, ибо унижает только, заставляет становиться слабым и чувствовать себя беззащитным. Он не такой. Он зверь лесной, неприрученный, ему никто не поможет, только на себя надеяться нужно, а для этого зубы и когти нужны. А жалость… Она лишь в благополучии хороша, в беде же – бомба с часовым механизмом.

Взять, к примеру, бездомного щенка… ну жалеют его люди, останавливаются, заговаривают ласково, кто-то, преодолев брезгливость, даже за ушами чешет, все кичатся и раздуваются от собственного благородства, а хоть кто-нибудь подумал, каково от него щенку? Погладили, поманили, надежду дали, он всем своим собачьим сердчишком навстречу потянулся, а человек поднялся, вытер ладонь о платок или одежду и пошёл по своим важным делам. В лучшем случае обернулся. И думать забыл о несчастном пёсьем детёныше, чьи надежды так коварно обманул.

А Валерка не такой. Он зверь лесной, ему чужая жалость до лампочки, вот только отчего же так тоскливо на душе?

Он поднял с земли бутылку, сделал глоток и откинул её, опустевшую, в сторону. Угодил в песочницу. Да ну и что? Всё равно двор пустой, никто не заметит даже. Все мамашки чад своих на другую площадку увели, стоило Валерке из подъезда выйти.

По бортику песочницы царственной походкой продефилировал огромный чёрный котяра с рассечённым надвое ухом, сел на углу, уставился на Валерку немигающим жёлтым взглядом.

– Брысь! – рыкнул на него Валерка. Кот лениво потянулся, дёрнул хвостом, высказывая хамоватому подростку своё «фи», и мягко прыгнул куда-то в кусты. Задрав голову, Валерка посмотрел на собственные окна. Как они с отцом жить станут? Не ужиться им на одной территории, недели не пройдёт, трагедия случится – оба взрывные и нетерпимые. Кто победит в семейном противостоянии? Ясное дело, не Валерка. А идти ему больше некуда. Был дом, была своя комната, теперь ничего не осталось, даже мелочи в карманах.

Сменился день мягкими сумерками, двор совсем опустел, а мальчишка всё сидел и сидел на детских качелях. Они тихонько поскрипывали, но не раздражали, убаюкивали скорее, нашёптывали колыбельную. Вот вплёлся в монотонный звук чужой посторонний голос, и Валерка, с трудом разлепив глаза, медленно поднял голову.

– Здравствуй, Валера… – слова лились свечным воском, медленно плавились, растворяясь в весенних сумерках. – Хочешь? – в руки мальчишке легла баночка алкогольного коктейля.

– Я тебя знаю, – вяло пробормотал он, но от предложенного напитка не отказался, подцепил колечко, потянул, с жадностью припал к банке.

– Идём, – мягко предложил собеседник, с сочувствующей улыбкой заглянул в глаза. – Я могу предложить тебе приют.

Валера и хотел бы противиться, закричать, что не нуждается ни в жалости, ни в помощи, послать собеседника в грубой форме куда подальше, да не смог, поднялся с качелей, переступил с ноги на ногу, будто сомневаясь, а ноги сами понесли его вслед за спутником. Он шёл по двору и отчётливо осознавал, что никогда больше сюда не вернётся.

9

Лиза нервничала. Кирилл заметил её состояние ещё вечером, но сначала значения не придал, ну в самом деле, мало ли из-за чего человеку неспокойно бывает, только наблюдал настороженно, ни на миг из виду старался не упускать. И всё-таки не углядел. Отвлёкся на Марка. Тот готовился к поступлению в российскую школу и попросил помочь с алгеброй, а когда Кир вышел из комнаты брата через сорок минут, обнаружил, что входная дверь открыта нараспашку, в маленькой прихожей мечется серым колобком пушистый щенок, а в гостиной на детском коврике Макс сам себя развлекает, наблюдая за Дюком. Сердце зашлось в дурном предчувствии, как-то сразу Кирилл понял, что Лизы дома нет. Ведь знал же, чувствовал, нельзя её сегодня без присмотра оставлять, так нет, отвлёкся. А она будто того и ждала. Нет, конечно нет, не ждала, она и сама не рада тому, что происходит с ней. Был бы способ отказаться от дара, отказалась бы, не задумываясь. Ни к чему он, одни проблемы от него.

Вот где теперь искать Лизку?

Кирилл взял на руки сынишку. Тот обрадовался, заулыбался искренней беззубой улыбкой, ухватился ручонкой за ворот отцовой футболки.

– Ну нет, Макс, не могу я с тобой остаться, – с сожалением улыбнулся Кирилл. – Пойду мамку твою искать, а ты с сестрой побудешь, договорились?