Метаморфозы. Тетралогия

– Я не просила меня учить! – Сашка тоже кричала. – Я не напрашивалась к вам в институт! Это вы всему меня научили! Вы виноваты! Вы…

Высвобождение энергии. Переход из одного состояния в другое. Прозрение было как вспышка – Сашка ощутила в себе силу втянуть, сделать частью себя и Стерха, и самого Коженникова, и весь институт. Более того – она ощутила настоятельную необходимость сделать это прямо сейчас.

И она взорвала себя, как гранату, растеклась жидкостью, вытянулась струйкой и тонким туманом расплылась по всей аудитории. Доля секунды – и туман, сгустившись, ринулся на Стерха, врываясь ему в ноздри, заливая гортань, перехватывая чужое дыхание.

Мелькнул аромат одеколона. Сделалось темно.

Еще мгновение. Сашку скрутило, как мокрую тряпку. Тяжелыми каплями она пролилась на дощатый пол, растеклась в широких щелях, собралась в лужу. Новая секунда; Сашка лежала, обмякнув, в мокрой насквозь одежде, студенистая, будто медуза, – без единой мышцы, без единой мысли. Февральское солнце, яркое, как весной, било в окна светлой четырнадцатой аудитории.

– Добивайте.

Стерх прошелся взад-вперед. Не удержавшись, все-таки пнул деревянный стул, и тот грохнул, ударившись о стену. Стерх что-то проворчал, прошелся еще раз, остановился.

– Самой-то не стыдно такое говорить?

Она подтянула колени к животу и заплакала, как избитая дворняга.

– Саша?

В голосе не было льда. Только беспокойство.

– Давайте вставать. Такое правило: упал – поднимайся… Тихо. Все.

Цепляясь за его белую холодную руку, она кое-как поднялась и тут же присела на корточки, обхватив голову ладонями.

Стерх опустился рядом и обнял ее. Осторожно погладил по макушке:

– Ты растешь. С опасной скоростью. Растешь как понятие. Твоя потенциальная сила разрывает тебя на куски… А поскольку ты сама человек невзрослый, твои собственные, еще человеческие конфликты добавляют проблеме остроты… Это пройдет. Надо потерпеть, Саша, взять себя в руки и не делать глупостей.

– Почему я это… зачем?! – проревела Сашка.

– Ты собой не владеешь. Тебе хочется кинуться в драку – ты кидаешься. Будто тебе три года.

– Нет! Зачем я это… с ребенком?! Я ведь жить не могу… Я не могу!

– Вот оно что…

Стерх мягко обхватил ее за мокрые плечи. Привлек к себе. Сашка не сопротивлялась.

– Вставай… Не надо сидеть на полу. Вы на том этапе, Сашенька, когда вам хочется много, много внешней информации, причем не грубой, потоковой, а организованной, тонко структурированной. Вам хочется всего, что видят глаза, по счастью, видят они пока не так много… Младенец, да еще родственный, носитель схожих информационных цепочек, – лакомая добыча. Мне нельзя было вас отпускать, Саша, но я не предполагал, что вы уже так сильны. Никогда, ни разу я не видел ничего подобного… Вы феноменальная студентка. И феноменальная дурочка. Не надо на меня обижаться.

– Мама мне не простит.

– Простит. Вы тоже ее ребенок. Не надо преувеличивать. Малыш будет весел и здоров…

– А если он вырастет идиотом?!

– Нет. Не вырастет. Скажите спасибо знаете кому? Фариту, он среагировал мгновенно, и так удачно выстроились вероятности… Ребенок восстановлен как автономная информационная система. Как личность. И хватит себя мучить, Саша. Вчера, например, ты могла нарваться на куда худшие неприятности… Встань, я хочу еще раз посмотреть.

В глаза ударил солнечный зайчик – блик, отраженный металлическим браслетом. Сашка зажмурилась.

– Саш, глаза открываем, смотрим на меня… Да. Я прошу прощения, что вас ударил. Но вас надо бить больше. Я бы вас выпорол, если бы мог. Вчера вы практически завершили переход из базового биологического состояния – в переходное, нестабильное. У вас колоссальная внутренняя подвижность. Сейчас вы опережаете программу на семестр, не меньше. Стабилизация у нас – по плану – на четвертом курсе, перед летней сессией. Если мне придется еще два с половиной года терпеть ваши кунштюки, Александра, я ведь не выдержу. Я уйду на пенсию.

Он улыбнулся, будто желая, чтобы Сашка оценила шутку.

– Вам уже исполнилось девятнадцать?

– Нет. В мае.

– В мае… Ребенок. Ваше профессиональное развитие страшными темпами опережает физиологические возможности. И замедлять процесс искусственно нельзя… Да, Сашенька, вы беда и подарок в одном, как говорится, флаконе.

– Я сдам экзамен?

– Не смешите меня. Вы сдадите блестяще. Если не забросите учебу, конечно.

– А Захар Иванов, – Сашкин голос дрогнул, – не сдал.

– Не сдал. – Стерх перестал улыбаться. – Вот еще что вас мучит… Не сдал. Мне очень жаль, Сашенька, Захара. Это несчастье… Вы думаете, зачем мы с Олегом Борисовичем твердим вам как проклятые: учитесь! Учитесь, готовьтесь к экзамену! Вы думаете, мы шутим? Э-э-э…

Он погладил ее по голове, как маленькую девочку.

– Учитесь, Саша. Настойчивость у вас есть, не хватает сдержанности и дисциплины. Все будет хорошо… А Фариту вы скажите все-таки спасибо, вы его все ненавидите, а без него вы, между прочим, и первого семестра не осилили бы… Ну что, мир?

Сашка подняла глаза. Стерх смотрел на нее сверху вниз, чуть улыбаясь.

– С-спасибо, – проговорила она, заикаясь. – Вы помогли… с ребенком… я бы там и умерла.

– Не надо умирать… Признайтесь, Саша, – вам ведь интересно учиться?

– Да. – Она перевела дыхание. – Очень.

* * *

У нее совсем не осталось приличной одежды. В мокром спортивном костюме она выбежала на мороз – и удивилась, не чувствуя холода.

Бегом вернулась в общежитие. Приняла душ. Села перед раскрытым чемоданом, не зная, что делать. До индивидуальных с Портновым оставалось сорок минут.

Обернувшись полотенцем, как римский патриций, Сашка вышла на кухню; у окна сидели две первокурсницы – бывшая соседка Лена и еще одна, рыженькая, веснушчатая, очень бледная.

– Привет, – сказала Сашка и окинула обеих оценивающим взглядом.

Лена была значительно толще ее и шире в плечах. Зато рыжая девочка…

– Как тебя зовут?

– Ира.

– Встань, пожалуйста.