Ведьмин век. Трилогия

– Только бы хватать… Давить, мучить… Принуждать… Паук поганый. Палач грязный, вонючий. И предатель!

Она сама не знала, откуда взялось это последнее слово – оно выскочило, как по наитию. И в ту же секунду ей показалось, что лицо инквизитора дрогнуло. На мгновение; вдохновленная победой, она растянула губы в свирепой ухмылке:

– А, не нравится?!

Ей казалось, что по узкому темному лабиринту она проталкивается к чему-то… к чему-то, чем она сможет ранить его по-настоящему. Даже, может быть, убить.

– …Палач и предатель. Тебе еще воздастся! За то… за то, что ты ее отдал!..

Она понятия не имела, о чем и о ком говорит. Но цель была рядом: инквизитор побледнел. Ох как он побледнел – Ивга и не думала, что это возможно…

– Да! Ничего тебе не забудется, потому ты и садист ненормальный, потому тебе пытать – одна радость в жизни… которая осталась… Ты даже тех баб, – она захлебнулась, но продолжала: – Тех баб, в притоне своем… ты их мучил, да? Как крыс? Тебе иначе без удовольствия?!

Кажется, она нащупала в нем живое место. Теперь ей хотелось его достать; ей так сильно этого хотелось, что на языке неожиданно рождались слова, до которых она в нормальном состоянии не додумалась бы никогда в жизни:

– Тебе любить – нечем! Потому ты и женщин мучить взялся… Потому что… помнишь – тебе было приятно, когда она умирала! Ты понял, как это сладко, когда…

Он не шевельнул и бровью, только зрачки его вдруг расширились – и она получила удар. Да такой, что потемнело в глазах, голос мгновенно сорвался от крика, а на свитер хлынула кровь из носа. Теплая жидкость на губах, на руках…

Она боялась крови. От одного вида ее теряла сознание; на этот раз мягкий обморок был во спасение. Она очнулась через минуту, лежа лицом в траву; ее голова была как футбольный мяч, по которому колотят десятки ног, обутых в бутсы. В ушах звон и крики трибун, и рев, и аплодисменты…

Она заплакала. Не от жалости к себе – просто от невозможности терпеть всю эту боль. И души и тела.

Потом сквозь шум стадиона, существующий только в ее воображении, пробился шум мотоцикла. Стих, уступая место озабоченному голосу:

– Господин, может, помочь?

Спокойный голос в ответ. Абсолютно бесстрастный, четко произносящий каждое слово… но Ивга не может понять, о чем речь.

– Так на спину же надо… Лицом вниз – так еще хуже будет…

Снова спокойный ответ… с еле слышной ноткой раздражения. Или ей мерещится?

– Хорошо, господин… пусть поправляется…

Удаляющийся шум мотора. Трава под ее лицом теплая и красная – или это тоже мерещится?..

Я – ведьма. Ведьмы должны быть злыми.

* * *

Клавдий проводил мотоциклиста глазами. Подождал, пока зеленая куртка, наполненная ветром, как пузырь, скроется за поворотом.

И еще подождал – пока пройдет дрожь. Даже руки трясутся, вот пес-то… Сигарета вот-вот выскочит…

Он слишком хорошо о себе думал. Как о человеке с железными нервами, со стопроцентной защитой; ан нет, пришла случайная девчонка, пальчиком ткнула – и стоит Клавдий Старж на обочине, рядом со слегка побитой машиной, трясется и курит…

Ничего себе «случайная девчонка». Ничего себе случайные прозрения. Вот так, играючи, не отдавая себе отчета, отыскать в его душе самый больной, самый тяжелый груз… И превратить в оружие. Да в какое!..

Нет, она не поняла, что сделала. Ей просто хотелось уязвить, что же, она своего добилась.

Видывал он матерых ведьм, инициированных, опытных, пытавшихся проделать с ним то же самое. Тогда он смеялся, обращая их оружие против них же, сейчас…

Он не удержался и плюнул. Сбил плевком половину белых перьев одинокого одуванчика, разозлился и плюнул опять, но на этот раз промазал, и одуванчик так и остался – наполовину лысый.

Надо признать, что она на редкость мужественно все это вынесла. Клавдий ударил, почти не сдерживаясь. Полностью потеряв над собой контроль. Давно, давно, ох как давно его не щелкали по носу…

Ему захотелось сесть в машину, подкатить к желтому зданию и вызвать патруль; вместо этого он подошел к лежащей Ивге и уселся рядом.

Хорошая защита. Отменное здоровье. Кровь – ерунда. Просто кровь из носа, и уже свернулась. Запеклась на рыжих волосах…

Он вдруг вспомнил, как в детстве простаивал часами у стальной решетки, в зверинце, у клетки с лисами. Единственный лисенок, родившийся в неволе, грязное забитое существо, в которое чем только не бросали и как только не дразнили – этот самый лисенок ждал его, забившись за дощатый домик, а дождавшись, полз на пузе через всю клетку, и протянутая сквозь прутья рука хватала воздух в каких-нибудь нескольких сантиметрах от острой страдальческой морды. Куда потом девался лисенок? Что отвлекло Клавдия от тягостных посещений зверинца?..

Все, хватит сантиментов. Он – Великий Инквизитор, чуть было не прибивший насмерть молодую неучтенную ведьму.

* * *

Вода в канистре была неожиданно холодной. До ломоты в зубах. Это хорошо.

Ивга ловила в ладони тугую, неэкономную струю; брызги мгновенно промочили ей свитер, но это плевать, свитер и без того пропал. Столько крови… Что за мерзкое лето, когда надо ходить в свитере. В прошлом году в это самое время стояла жара…

Простые мысли ни о чем были защитной реакцией. Ивга не сопротивлялась – думала о траве и об одуванчиках. О погоде, о скором дожде, о незамысловатом узорчике, нарисованном в уголке ее собственного носового платка. Купленного в галантерейном магазине два месяца назад…

– Что болит?

Болело, кажется, все. Но как-то нехотя, тупо. И при любом повороте головы темнело перед глазами.

– Что ж вы со мной возитесь? Сдайте в изолятор, да и дело с концом…

– Приляг на спину. Платок на лицо.

Она выбрала место, где не было одуванчиков. Не хотелось тревожить белые шапки; раз собьешь – назад не вставишь…

– Очень больно было?

Нестерпимо, подумала она. Преодолевая головокружение, пожала плечами:

– Ерунда… Так, немножко…

Ее голову приподняли; через секунду ее затылок лег на жесткое и теплое. На чьи-то колени, причем в первый момент прикосновения ее будто дернуло слабым разрядом тока.

– Не дергайся… Так надо… Родители у тебя живы?

– Зачем…

– Просто так. Интересно.

– Мать. Я ей с полгода не писала.