На вдохе

Артем покачал головой, будто заново переживая тот момент. Потом сверкнул глазами на Оксану:

– Ты хоть представляешь, каково это: смотреть на незнакомого человека и видеть себя в старости? Те же черты лица, те же глаза. Я тогда здорово струхнул. Помню, вот так стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на него, щурясь от дыма. Он будто из другой вселенной телепортировался на нашу замызганную, со старыми, пожелтевшими от времени обоями, кухню, которая ужасно диссонировала с его дорогим, безупречным костюмом. Он даже сесть в нем никуда не мог. На обшарпанный табурет, у которого одна ножка короче других, из-за чего он шатается? Или на стул матери, доставшийся еще от деда, деревянная спинка которого потемнела и засалилась? На полу перед стулом таз с очистками картошки, какие-то прямо на полу рядом с его черными начищенными до блеска туфлями. А у меня дыра в тапочке, где большой палец. Блин, да моей месячной зарплаты даже на одни его туфли не хватило бы. Они так карикатурно смотрелись там, среди картофельных очисток. За его спиной стол с пластиковой столешницей, угол которой отклеился и торчал. И каждый раз, опираясь рукой на этот угол, я прищемлял кожу на ладони. На столе эмалированная кастрюля с водой, облупленная по кругу. В ней очищенная картошка, а вокруг капли воды вперемешку с землей. Ни он, ни его дорогой костюм, ни его чертовы туфли не вписывались в нашу кухню. И в нашу жизнь.

– Кто вы? – спросил я его, конкретно так наезжая, еще и дым выдохнул прямо ему в лицо. Специально. Тот даже ухом не повел.

– Я твой отец, Кошкаров Семен.

И протянул мне руку…

– Нам на заводе выдают перчатки по несколько пар, да так часто, что я не успеваю их изнашивать, – сказал Артем, так резко сменив тему, что Оксана едва не потеряла нить разговора. – Да я особо ими и не пользуюсь, если честно. Пару раз станок зажевал, чуть без пальцев не остался, и я перестал в них работать. Вроде как не положено, да кому какое дело? А я всю неделю по две смены впахивал, за себя и за того парня. Он заболел, а заказ большой пришел, не отвертеться – то сроки поджимают, то еще что-нибудь. Все время же что-то поджимает. И работал, понятно, без перчаток. Станок нагревается, от него рука и кожа пластами слазит в стертых местах. Слой за слоем. И вот я смотрю на его руку, которую он мне протягивает, такую белую, ухоженную, с почти прозрачной кожей. И смотрю на свою, – Артем действительно повертел пятерней с растопыренными пальцами перед своим лицом, вглядываясь, будто впервые видел. – Красную, с потрескавшейся кожей, с мозолями, которые даже ножницы не берут. И такая ярость внутри поднялась, будто вот-вот взорвусь и ошметки по всей кухне разлетятся. Вот как? Я вас спрашиваю: как мог отец, живущий в достатке, допустить, чтобы его сын вкалывал до кровавых мозолей?! Как посмел после этого явиться и так просто сказать, что он мой отец?! Разве мог порядочный человек позволить женщине, родившей от него ребенка, влачить жалкое существование и ни разу – НИ РАЗУ! – не помочь?! Даже не узнать, нужна ли помощь? Он вычеркнул нас из жизни много лет назад, а теперь явился… для чего?

Артем запустил пальцы, которые только что разглядывал, в шевелюру. Было видно, как его растревожило воспоминание, будто заново заставляя пережить первые волнительные минуты встречи с отцом. Затравленный взгляд заметался из угла в угол.

– Я уставился на его руку, как на гремучую змею. Рукав пиджака оголил запястье с часами, которые стоят больше, чем вся моя паскудная жизнь. А это всего лишь часы! Между нами пропасть! Бездна! Я смотрю на него и понимаю, что никогда, ни при каких обстоятельствах не смогу назвать его отцом. Никогда! Я взбесился до крайности от всей этой ситуации и рявкнул, чтобы тот убирался.

Артем вынул из кармана пачку сигарет и закурил. Руки его при этом заметно дрожали. Помня, чем все кончилось в прошлый раз, Оксана подняла глаза на датчик задымления под потолком:

– Сирена завоет.

– Не завоет. Я перерезал провода.

– А в зале выла.

– Там не перерезал.

Шестое чувство подсказывало, что он говорит правду. Оксана не стала допытывать, как и когда он успел это сделать, а просто поверила. Встала и, обойдя стол, приоткрыла окно. Замешкалась, что бы предложить взамен пепельницы. Выбор пал на канцелярский стакан, которым она все равно не пользовалась. Перевернула его над мусорным ведром, и оттуда посыпались скрепки, скобы и прочая ненужная мелочь. Поставила стакан на пол перед Артемом и вернулась на свое место. Она не могла заметить, как Артем проводил ее взглядом, в котором затеплилось одобрение.

– Что было потом?

– Потом на кухню вошла мать, – сказал он после глубокой затяжки, и слова его перемешались с сизым дымом, – пошатываясь и держась за стенку, будто не доверяя своим ногам. Бледная, глядя на него, как на призрака, она опустилась на табурет, на котором чистила картошку, и зажала рот ладонью.

– Ты его знаешь? – спросил я ее. Она долго не могла произнести ни слова. Все смотрела на него, а из глаз градом слезы сыпались. Наконец, она справилась с собой и тихо произнесла:

– Это твой отец.

Меня будто второй раз оглушили. Комната поплыла перед глазами, ноги стали подкашиваться. В голове не укладывалось: как это возможно?!

– Ты сказала, он погиб.

– Да нет, как видишь, жив-здоров… и вполне себе хорошо выглядит. Ну? Зачем пришел? – она обратилась к нему весьма воинственно, обрушив всю силу праведного негодования на его седую голову. Посыпались упреки, обвинения. Вся та злость, которая помогала ей долгие годы работать, зарабатывать на хлеб и не скатиться на самое дно, вылилась на него. В свое оправдание он сказал, что высокий статус не позволял принять незаконнорожденного сына, а теперь обстоятельства вынуждают пересмотреть решение. Он ведь не простой смертный, а основной акционер металлотрубного завода. Не хило, да? До тридцати лет я выживал, насколько сам мог заработать, и вдруг такая новость. Я стоял как в воду опущенный. Слушал ее горькие обидные слова, его нелепые извинения и думал о том, что жизнь с самого начала была несправедлива, да и теперь мало чем отличается.

Артем вдруг, как по щелчку пальцев, потерял интерес к своему повествованию и переключился на нее:

– Моя очередь. Ты любишь оральный секс?

Оксана два раза моргнула, как заведенная кукла. Она ожидала всякое, но это уже слишком. Однако уговор есть уговор. Приняв самый чопорный вид, она сухо заявила:

– Я предпочитаю, чтобы мой рот был занят более полезными вещами.

– Ты не поняла вопрос. Любишь, когда тебя ласкают ртом? Когда влажный язык раздвигает твои нежные складочки, капая на тебя слюной как на самый вкусный десерт. Лижет набухший от возбуждения клитор и начинает посасывать. Твои глаза закрываются или ты любишь смотреть? Ты начинаешь двигать бедрами навстречу? Ты чувствуешь приближение оргазма или тебе не хватает заполненности внутри?

Низкий тихий голос обволакивал. Воображение отчетливо рисовало все то, о чем он говорил. Тело женщины отозвалось на порочные слова, между ног стало вязко и горячо. Она не знала, куда деться от его пытливого взгляда, который будто проникал в ее мысли и видел то же, что видела она.

– Я… у меня никогда не было… такого.

– Неужели?

Казалось, он потешался над ней. Это задело. И придало храбрости признаться:

– В свое время мне ясно дали понять, что такие женщины, как я, не могут по-настоящему заинтересовать мужчину. Что со мной постельные отношения могут быть только из жалости и для удовлетворения потребностей мужского тела. И что только в традиционной позе и в полной темноте можно не видеть под собой такого убогого тела, как у меня, чтобы не содрогаться от отвращения.

В его расслабленной позе ничего не поменялось, но она заметила, как грозно сдвинулись брови и забугрились желваки:

– Ты прирезала ублюдка?

Слабая улыбка коснулась ее губ:

– Бог ему судья. Моя очередь. Чем объяснил «воскрешение из мертвых» ваш новоявленный отец?

Артем вздохнул так тяжело, будто она озадачила его спасением мира.

– Старику восьмой десяток. Он больше не может управлять махиной на тысячи рабочих мест. Ему нужен преемник. Если верить ему, этот завод основали его предки. Исторически завелось, что управление переходит от отца к сыну. В законном браке у него три дочери. Я единственный сын, самый первый, внебрачный, и до этого момента нахрен никому не нужный. Ты хоть представляешь, как это унизительно быть незаконнорожденным? Ублюдком? Тем, кого за ненадобностью вышвырнули, как какой-то мусор.

– Почему вы не хотите воспользоваться его предложением?

Рот Артема расщепил зверский оскал, и от этого зрелища у нее внутри все похолодело. В его глазах затлело что-то дьявольски жуткое, пробирающее до костей.

– С чего ты взяла? Очень хочу. Жажду. Сплю и вижу, когда стану полноправным владельцем завода, чтобы пустить его по ветру. Разорить. Загнать в долги и обанкротить. Чтобы дело всей его жизни развалилось. Чтобы опозорить родовую фамилию, которой он так гордится. Чтобы стереть с лица земли и сам завод, и человека, который им владел.

Оксана слушала его, не веря своим ушам. Доктор стушевалась. Теперь на первый план выступила женщина, испугавшаяся масштаба трагедии, если его угроза осуществится. Глаза цвета лесного озера воззрились с мольбой:

– Вы не можете этого сделать. Представьте, сколько людей потеряют работу. Тысячи невиновных останутся без средств к существованию из-за вашей мстительности. Это слишком бесчеловечно!

Артем взорвался. Подался вперед, и Оксану чуть не сшибло волной ненависти, исходящей от него.

– А человечно было оставлять гнить в бедности женщину, которая родила единственного наследника завода с миллиардным оборотом?! – в бешенстве заорал он. – Его дочери получили престижное образование в лучших вузах Европы, а я еле выучился на слесаря, потому что тупо нечем было платить за учебу! Его жена носила меха и отдыхала на курортах в то время, как мать его единственного сына получила инвалидность, надорвав спину! Его принцессы палец о палец за всю жизнь не ударили – купались в роскоши и достатке, жили в огромном доме с прислугой, тогда как я сдирал лопнувшие мозоли с ладоней, вкалывая по две смены! Знаешь, где я работал?! На этом же сраном заводе! Так он меня и нашел…

Вся ярость вышла из него, как воздух из шарика. Он устало махнул рукой и сник.

– Больно, док. Я ненавижу его, но все равно больно. Лучше бы он никогда не искал меня. Он искалечил мою жизнь в самом начале, и теперь продолжает доламывать ее.

Оксана пыталась взять себя в руки и не поддаться драматичному накалу. Задышала медленно и глубоко. Ее одолевала буря противоречивых эмоций, которым она, как врач, уступать не имела права. Насколько ранимым оказался этот толстокожий, непробиваемый грубиян! Как близко он все принимает. Выходит, под его ершистостью прячется чуткое ранимое сердце. Тогда выбранный метод работы «напролом» здесь совершенно не уместен. Оксане необходимо время, чтобы перекроить структуру взаимодействия с ним. Она рывком поднялась и вернулась к столу. Поспешно заговорила, будто торопилась завершить прием:

– На сегодня мы закончим. Увидимся через неделю. Постарайтесь не опаздывать.

Стала наскоро складывать документы и не услышала, как он бесшумно встал и подошел к ней почти вплотную. Мужская ладонь одним движением придавила бумаги к столу.

– Отступись, док. Я тебе не по зубам.