Что сказал Фараон?

– Через полчаса. Раньше не получится – дождь обложной.

А он и не собирался прекращаться. Оставалось до намеченного срока четыре минуты, а М.Г. даже не утруждалась и рассказывала про своих больных:

– А еще у меня дед один сейчас лечится – восемьдесят семь лет, а все за рyлем. Я сначала его брать-то боялась: вдруг помрет от старости, пока лечиться будет, а на меня это повесят. Да еще ветеран. А ветераны остались все больше фальшивые (как наш сосед через три двора с тридцать девятого года) и сварливые. Я ему бесплатную пробу под коленкой сделала: «Через неделю, если полегчает – позвоните, назначу время для лечения, а не полегчает – не надо звонить». Думала, что уж от такой-то пробы точно не полегчает – два раза по сухожилиям провела. Так нет, звонит: «Полегчало, назначьте время!» Быстро так весь его полугодовалый радикулит прошел, сеансов за пять. Так он еще пять «на всякий случай» прошел. Только я с ним распрощалась у порога (боюсь все-таки этих, мягко говоря, пожилых людей), а он мне: «К Вам мой старший товарищ приедет, у него что-то тоже поясница заболела». Приехал. Смотрю: Исаак Абрамович Кукавец. А лицо – ну совершенно не как у Исаака Абрамовича. И как-то среди ветеранов все больше Иваны да Матвеи попадаются. Хотя сейчас все может быть. Но любопытство распирает. Перед концом лечебного сеанса спрашиваю: «Вот имя у Вас нерусское. Вы случайно не грузин?» «Да хохол я, хохол! А имя еврейское ношу! Это все председатель колхоза виноват: с попом поругался. А поп у нас евреем был. И такой хитрющий, что когда церковь еще к опиуму народа относилась, у нас все крестины через него шли. Знал, у кого какой грешок, и председателя шантажировал. И взял назло ему – и всю деревню еврейскими именами поназывал, начиная от дедов и кончая нами – внуками, пока сам не преставился в очень почтенном возрасте. А каково нам – хохлам еврейские имена носить?! Девки-то потом поменяли, а нам, мужикам, стыдно!»

– О, что-то внезапно просветлело! – вскрикнул Валентин, а по мне его вскрик прошелся морозной волною.

– Так ровно полчаса прошло. Так тот дед, – продолжала М.Г., – тоже товарища привел. И тоже старшего. Правда, третий дед уже не сам за рулем приехал. Но не потому, что по возрасту не смог, а потому что он в той самой деревне всю жизнь трактористом работал. «Кто за трактор сел, для того остальная машина – малая забава», – это его крылатое выражение. Он и до сих пор работает. А зовут его, кстати, Моисей Израэлевич Головисенко. Но третий дед, в отличие от второго, не комплексует: он насобирал кучу аргументов и фактов, доказывающих (как он сам считает), что Моисей был совсем не той национальности. А еще у этого деда была еще одна профессия, кроме тракториста, причем, фамильная : он был из династии… ж-пников. Да-да! Он так и назвал, причем, говорит, у него даже в трудовой книжке так значилось. Обещал принести, чтобы я ксерокопию себе сделала. А дело все в призвании: у этой династии во всей округе были самые чувствительные ягодицы. Каждый год Моисей Израэлевич по весне выходил в поле, снимал штаны и садился голым задом на землю. Сидел так, сколько его трансцендентная интуиция позволяла, а народ ждал, что он скажет: вытерпит его задница сколько надо – значит, пора картошку сажать, а не вытерпит – еще через пару-тройку дней шоу повторится. А вот в этом году весна аномальная была – и односельчан дед подвел, и мочевой пузырь простудил. Теперь писается, а добрые односельчане еще и подначивают: «Так тебе, Мойша, и надо, за обман тебя боженька!» Пробовал у батюшки исповедаться – батюшка не выдержал и рассердился: «Ты, Моисей, в святое место пришел, так иди сперва-наперво подмойся, а то хуже собаки пахнешь». Вот дед ко мне и пришел, а то боится, что его от церкви отлучат.

Я и слушала, и не слушала. Львиная доля моего внимания была в облаках. Я не могла понять, как случилось, что такая громадина вмиг поднялась куда-то ввысь и начала таять, как кусочек снега на сковородке. За считанные минуты остались только мелкие рваные лохмотья вместо густого слоя темно-серых туч. Маринка уловила мой взгляд:

– Можно, конечно, и не смотреть на небо, просто запустить мысленный приказ. Но это не для новичков. Сначала нужно натренировать рефлекс с помощью Воображения. С твоим это должно особенно легко получиться: находишь в тучах самое слабое звено, ну, где по-твоему наиболее светло, и начинаешь в него всматриваться до иллюзий – пока не начнет мерещиться просвет и голубизна. Вот и все. Но сейчас и так небо голубое – возьми обрывок, который еще не испарился и воображай, что ты его стираешь. А чтобы не ошибиться, чтобы понять, что это от тебя, а не от совпадения – стирай его упорядоченно, например, кружком или фигуркой. Вот на стекле ты пальцем лед стирала? Стирала. Рисовала там что-нибудь? Рисовала. Вот также и здесь, только ВООБРАЖАЕМО, ДО ИЛЛЮЗИЙ.

Я выбрала самое крупное из оставшихся облачко и попыталась представить в нем кругленькую дырочку.

– Можешь поводить пальцем по стеклу машины. Помнишь, как в Туапсе я писала неприличное слово на кучевых облаках?

Но пальца не понадобилось: когда я посмотрела на свое облачко еще раз – кругленькая дырочка в нем уже была.

Грибы заскрипели на сковородке и стали напоминать макароны с кусочками вяленого мяса.

– Маринка, пробуй. А мы будем смотреть, отравишься или нет! – Валентин закрыл кран и вытер о себя руки. – Надо было ей сырых дать: и надежней, и время бы сэкономили. Ну как? Г…? Или нет?

– Да нет, – грибная М.Г. задумчиво продегустировала приличный кусочек. – Что не г… – это точно, но все-таки пока не поняла. Надо еще попробовать.

– Э-э, не увлекайся, а то всю сковородку сожрешь! Ладно, можешь больше не утруждаться. И так понятно, что это сморчки. Больше сейчас и нет ничего, и их ни с чем не спутаешь. Так, я их сейчас дожарю, а вы давайте, тащите все на чердак. А может, не надо? Может, лучше здесь: поели, закусили – какая разница?

– Не-не-не ! – возразили мы в один голос.

Чердак – самое волшебное место этого дома. Раньше на балкон через него было трудно пробраться через кучи пустых банок, опилки и прочие отходы творчества Валентина, но хозяйка в прошлом году потратила пятьдесят часов героического труда и облагородила, как могла. Теперь она здесь поддерживает порядок и следит, чтобы Валентин не пилил на обеденном столе и не ставил на стулья банки с красками и олифой. Маленький кусочек для вкусного отдыха у выхода на балкон в окружении аккуратно сложенных по шкафчикам инструментов и рассортированных досок, фанерок и мотков каких-то клеенок и бумаг – хорошее сочетание с приятной свежестью, теплом и деревянным запахом от досок. Марина отворила балконную дверь – и в нее заглянуло весеннее небо в обрамлении верхушек цветущих садов! Наверное, если бы была идеальная комфортабельная мансарда, не получилось бы столько романтики и такого единения с природой, которая всего лишь заглядывала сюда.

– Ольга, пока Котик жарит, я тебе вот что скажу: надо его уговорить вроде бы как перед Мурманском потренироваться и съездить на выходные в Новый Афон.

– На выходные?!

– А что тут особенного? Люди определенных профессий каждую рабочую неделю наматывают по пятнадцать тысяч верст, а мы всего лишь три и только на два дня. В пещеру сходим, а?

– Так тебе же в этих пещерах не понравилось.

– Здесь не до жира, а для дела. Ты же тоже там была, и знаешь, что экскурсовод в одной из них предлагает кому-нибудь спеть. Там акустика особенная. Я в прошлый раз поленилась, вроде как незачем было. Я же петь для зрителей не люблю. А сейчас я штуку одну задумала. Ты пока отсутствовала, я тут голос себе натренировала. Интересно получилось. Сначала я сходила на Носкова, которого единственного из современных признаю, как умеющего петь по-настоящему (а он, похоже, об этом сам и не догадывался, пока я ему не сообщила, когда дарила в знак признания одну из самых своих бессовестных книг). Ты же знаешь, что на концертах я лет двадцать не была – у меня от них всех нет удовлетворения. А от этого есть. Я проследила, как он поет, сфотографировала своим внутренним слухом, а потом воспроизвела в своей модификации. Ага, думаю, есть кое-что: ГОЛОС ПОСТОЯННО НАХОДИТСЯ В ОДНОМ И ТОМ ЖЕ МЕСТЕ – верхняя челюсть – нижняя носовая раковина – клиновидная пазуха – а остальное может идти куда угодно, но как резонансное эхо при условии не ухода из выше описанных мест.

– Подожди, подожди, я как-то не могу уловить.

–Какая же ты бестолковая: ГОЛОС НАХОДИТСЯ ПРИ ПЕНИИ ПОСТОЯННО ВОКРУГ ПОЛОСКАНИЯ.

– Какого полоскания?

– Ой, ну, если у тебя заболело горло, и тебе надо его полоскать, то ты запрокидываешь свою глупую башку назад и полоскаешь. Жидкость для полоскания соприкасается с верхом ротовой полости. Так вот, как раз выше этого соприкосновения и находится эта зона правильного пения. И это не «куполок» и не «яблочко», как пытаются преподавать профессионалы. Поэтому и все неправильно поют. Кроме Носкова и теперь меня. Ну, может, кто-то и есть, только он шифруется. Теперь понятно?

– Теперь понятно.

–Ничего тебе не понятно. Это только начало. А дальше я присоединила к этому свою «пилу». Ну, мне больше всего подходит пила.

– Вот это правильно, – неожиданно появилась снизу верхняя половина Валентина. – На пилу она точно похожа: и пилит меня целый день, и пилит. Я вот что хотел сказать… это как его… В общем, грибы готовы, куда их накладывать? Вы давайте сами, а то мне лень подниматься с горячим, еще обожгусь или уроню куда-нибудь, а у вас лучше получится.

– Ладно, Котик, перекладывай в контейнер, а я сейчас спущусь, только салфеточки разложу.

Половина Валентина ушла обратно под чердачную крышку, а М. Г. быстренько продолжила начатую тему:

– В общем, короче: «полоская» голос по всем правилам, я стала еще и изображать звучание пилы, ну, когда на пиле играют, ну: «Виу, виу!» Поняла, да? И тут ко мне пришел инсайт, ну, озарение, что Египетские кладбища устроены по аналогии со строением голосового аппарата. А для этого мне надо поехать туда. Ну, чтобы понять там инфразвуковую картину, потому что в основе физики гипноза лежит инфразвук. А это, я думаю, создаст нужный фон, при котором откроется тайна, которую нам сообщит фараон.

У меня ото всего этого заломил висок, а снизу заорал голосом не по всем правилам пения Валентин:

– Ну сколько вас можно ждать?! Грибы остынут!

Звякание хрустального стекла, чириканье вечерних птиц, потемнение безоблачного неба… Как-то удлинились секунды, казалось, с утренней поездки прошло больше недели, а мы все сидим, потихоньку пьянея и вкушая аромат хороших сигар.

– Это мне привезли из Кубы, клиент недавно туда носился по своим делам.

– Девочки, вы опять неправильно пьете! Я же вам уже говорил: по глоточку, а не по глотку, а то опять нажретесь. А я вас учу, как поддерживать легкое состояние опьянения, чтобы получить удовольствие, а не похмелье на следующий день. Потихонечку: хоп! – и отставил стаканчик. И понаблюдали, как оно, вино, там что смазывает. А ВИНО ДОЛЖНО СМАЗЫВАТЬ НЁБО И ПРОСАЧИВАТЬСЯ СКВОЗЬ НЕГО ВНУТРЬ, как будто им вы полощете горло. ТОГДА оно создает особое опьянение, от которого не хочется спать или болтать без дела, а здесь что-то еще: лишнего не выпьешь.

Терпкое сухое вино обволокло мой рот и зажглось каким-то неуловимым внутренним светом, до легкой боли свело язык, и с охмелевшего уставшего мозга словно сняло какую-то пелену. В голове прояснилось – внезапно, как сегодня просветлело небо по дороге из леса. И то ли от этой приятной боли, то ли от торжественности происходящего заломила грудь, защемило сердце и к горлу подкатил нервный ком: «Бедная одинокая М.Г.! Как же ей живется в этом неразумном мире, который не может и не хочет ее понять?!» – и из моих глаз полились потоки слез в четыре горячих ручья.

– Маринк, дай Ольке салфетку, пусть подотрется. Это у тебя, Ольга, приспособление такое – лишнюю жидкость через дополнительные органы убирать, потому что лень с чердака в туалет спускаться.

Глава 3.

Сегодня я, как только появилась на работе, сразу же с нетерпением полезла в электронную почту. Маринка прислала мне копию трудовой книжки Моисея Израэлевича, где написано, что он оформлен «ж-пником при агронимических работах», и его «исследовательскую» статью, которую так и не взяла ни одна редакция (под ней он подписался не иначе, как «Головисенко Моисей ИВАНОВИЧ»). Вот она .

«Уважаемая редакция и лично товарищ главный редактор Г. Э. Эдельвейский!

Пишет Вам ветеран-инвалид Великой Отечественной войны, полковник в отставке, кавалер Ордена Победы и Красного Знамени 1 степени Головисенко Моисей Иванович. И пишет по такому делу, что надо бы его, то бишь мои, научные собрания, приведенные здесь, срочно опубликовать, чтобы все обманутые люди знали, что самая древняя народность – это не арийцы и тем более не евреи, а хохлы. И Моисей, чье имя мне досталось случайно, тоже был хохлом, как и Илья Муромец, даже одна фамилия коего говорит о том, что он – уроженец Восточной Украины, которых издавна так и называют хохлами. И пущай называют!!! Это совсем не унизительно, а, напротив, говорит, шо у нас, хохлов, не лысая башка! И шо гарну хлопцу такое прозвище – да тьфу на усих. Так вот, не отрываясь от темы, я должен сообщить вам ниже изложенные фактические обстоятельства.

Моисей, которого считают люди верующие и неверующие Святым и Пророком, был фараоном Египта и звали его Хазарсиф (по нашему будет Хомою). А что его евреи к фараонам подкинули – брэшут, поскольку никак не могет такого быть. … ((идут своеобразные доказательства с непристойными выражениями»)) … Вот это мое убеждение может быть единственно достоверным, потому как иначе и быть невозможно. А «Иегова» его – ни что иное, как единобожие природного значения и переводится оно так: «ие» – это, стало быть, от слова «иединое», а «гова» – от глагола «говорить», или «гутарить». Я сам в атеистах ходил, и знаю: это он так саму природу, матерь вашу, называл. А говорил он (в моем опять-таке переводе) так: «Коли ты научишься башкой думать, сердцем чуять и носом нюхать – значит, придешь к пониманию единого бога и будешь ловить его правду, а значит, будешь счастливым во веки веков». И десять скрижалей нацарапал, как оно надо. А гляди-т-ко, шо поганцы из евойной этой правды-то сдилалы! Гей, как оно звучало-то, а? А нынче-то в иеговы все не те хлопцы идут, как и в коммунисты тожа. И скрыжалы неправильно понимают. Один я остався, хто знает, как там все и почем. А все от того, что к нашим не прислушивались. А то что Хома евреев в пустыню завел и из их числа армию красную сделать хотел, шоб еще тогда Советскую Власть установить – да то ж ошибка была историческая: надо було подымать донских казаков, тогда бы они ентим фараонам показали кузькину мать. А шо вон огниву з-под каменюк загапывал – да то ж нам прохвесионалным ж-пникам доподлына извистна: сам виды видывал и слыхы слыхывал, а шо не гож за раз – да то ж тильки забутый хвокус, шо вспомынать надо.

С низким поклоном – Ваш Моисей Иванович (можно просто Новый Моисей)»

– Ну как, Ольга Николаевна? – позвонила мне после обеда Марина Бердс. – Не захотела еще с дедушкой Мойшей поближе познакомиться?

– Да нет. Не захотела, а то боюсь, что, наконец, выйду замуж.

– Да ты не бойся: дедушка Мойша тебя и сам не возьмет. Он, как жена умерла, ни на ком жениться не собирается.

– Что, такой однолюб?

– О то ж! Он тут мне про свои похождения рассказывал – будь здоров! И даже в коридоре к Александре Гавриловне приставал. Я думала, что он с ней поцапается, она же Миксербрекер, ан нет: первое, что он спросил, не еврейка ли она. Узнал, что так оно и есть, вздохнул и говорит: «А какая мне разница? То ж для идейности – а то ж для ладных соглашений. Еврейки-то – бабенки страстные». А потом – сразу к делу: «Сегодня я не могу, у меня моча не держится, а вот у Марины-то полечусь, поправлюсь – и где-то через недельку мы с тобой побалуемся. У меня-то есть еще порох в пороховницах и дом – полная чаша. Но замуж я тебя не возьму – отравишь еще, а богатство себе заберешь. Нэт! Я уж лучше со своим нажитым сам в могилу ляжу, чем его хоть родному сыну подпишу!»

– А Миксербрекер что, согласилась?