Вы называете это автобусом?

– Он никуда не едет, – объяснил Гошка, – это же параллельные миры. Принцип передвижения по ним основан на эффекте Огородникова.

– Я, честно говоря, плохо помню школьный курс физики, – призналась я, – у меня специальность гуманитарная.

– Да тут никто физику не помнит, – успокоил меня Гольдман, – я, к примеру, только название этого эффекта помню.

Тут около нас приземлился многоместный гравилет, и из него вылезли какие-то люди. Рассмотрев их поближе, я поняла, что это Юрка Толстоухов, Марсель Маевский, Олег Кочетков и Сеня Протасов. Сзади всех вышагивал Веня Рыбаков.

В общем-то все были узнаваемы. Марсель отпустил длинные волосы и надел какую-то малиновую фуфайку. А поверх воротника голубой шарф. Мне вспомнился художник из детской книжки про Незнайку. Он там выглядел так же.

Юрка опровергал свою фамилию. Он остался довольно худым и с тонкими лопоухими ушами. Свитер висел на нем, как неродной, а в джинсах угадывались тонкие ноги. Протасов приехал в строгом костюме с галстуком. Он был тщательно выбрит, подстрижен и надушен мужским одеколоном. Кочетков со школы совсем не вырос – остался таким же щуплым и юрким. И одет был, как и я, в джинсы с ветровкой. А Веня вообще стал каким-то малозаметным, как будто специально одетым в серый летний костюм. На улице таких полно. Я бы не заметила его в толпе. Но увидев меня, он так хорошо улыбнулся, что я узнала его по ямочке на левой щеке.

Мы начали здороваться и расцеловываться и не обратили внимания, что из дверей фирмы вышел парень лет двадцати пяти, выделяющийся из общей массы своей накачанной мускулатурой. Оказалось, это представитель фирмы. Потом я все гадала, зачем фирме в качестве расселяющего такие качки. Будь он охранником депутата, я бы не удивилась. И тут мне в голову пришла мысль, что, возможно, путешествие будет не слишком безопасным, если эти «Зори Земли» держат в качестве сотрудников таких спортсменов.

Качок представился. Звали его Матвей Кузякин. Смешная фамилия при его внешности. Он повел нас внутрь барака, на второй этаж, где размещались каюты.

Моя каюта мне понравилась. В номере стояла удобная полуторная кровать, шкаф, стол и кресло. Имелась также дверь в санузел. На покрытой неброской бежевой краской стене висела репродукция картины Карла Брюллова «Последний день Помпеи», и это единственное, что меня смутило – не слишком жизнерадостный сюжет. Но я промолчала.

А вот Пятакова закатила скандал. С одной стороны, она хотела сдвоенную каюту, чтобы жить вместе с мужем, а с другой – хотела быть ближе к рубке. Но около рубки располагались каюты первого и второго пилотов. Один из находящихся на борту пилотов – Антон, рыжий конопатый парень, сказал, что готов с ней поменяться, но его каюта одноместная. А сдвоенная в автобусе вообще одна.

Тут в автобус влетел Макар Бархатов. Оказывается, он адвокат, встречался со своим клиентом и не мог приехать раньше. Так он сказал. Марик стал очень солидным. На голове уже наметилась ощутимая лысина, и брюшко заметно подросло. Но он, как и Протасов, пришел в костюме и белой рубашке с галстуком. В школе он дружил с Марселем. Их так и называли – Марик и Марсик.

Когда все расселились, стали ждать вечера. Фирма, зная о том, что это не просто экскурсия, а встреча одноклассников, приготовила нам банкет. Но я уже жутко хотела есть, поэтому пошла на первый этаж, где нашла кофемашину и автомат со свежими булочками. После того, как я перекусила за стоявшим около этого автомата столиком, я пошла к себе. Около своей каюты я заметила Пятакову. Она стучала ко мне в дверь.

– Пятакова, ты ко мне? – спросила я.

– Корсарова! – крикнула Виолетта.

– Ну да, ну да, – согласилась я.

– Ты тут одна из девчонок, – сказала Пятакова, – больше поговорить не с кем.

– Ну заходи, – пригласила ее я.

– Лер, как тебе наши ребята? – спросила Виолетта, присев на кресло и элегантно закинув ногу на ногу.

Я села на кровать, поскольку других мест в каюте не было.

– Да ничего, Летка, все узнаваемы, – ответила я.

– А Макар-то как растолстел! – заметила Пятакова.

– Да, он постарел что-то, – поддержала ее я.

– А Рыбаков такой серенький, неприметный, – продолжала охаивать одноклассников Виолетта.

– У него улыбка замечательная, – возразила я.

– Ну, мне он не улыбался, – с издевкой сказала Пятакова, – зато Гольдман – красавец.

– Да, Гошка хорош, – согласилась я.

– Ты еще не все знаешь, – загадочно проговорила моя одноклассница.

– В каком смысле? – осведомилась я.

– Вот тебе путевка как досталась? – спросила Летка.

– Так на работе дали, – я решила ей ничего не объяснять.

– А вот и нет, – возразила она, – это Гольдман тебе путевку оплатил.

– А ты откуда знаешь? – спросила я.

– Мне Гоша сам рассказал, – пояснила Летка, – он тебе путевку оплатил и Юре Толстоухову.

– Зачем? – удивилась я.

– Ну, Юрке – потому что он врач. А тебе – не знаю почему, – с этими словами Пятакова противненько захихикала и подмигнула мне.

– Знаешь что, Пятакова, ты иди. Я спать хочу, – холодно сказала я.

Виолетта нахмурилась и, ни слова не говоря, вышла из моей каюты. «Обиделась, – подумала я, – ну и фиг с ней. Мы подругами никогда не были и не будем».

Я и впрямь приняла душ и легла вздремнуть. Но заснуть мне не удавалось. Мысль о Гошке крутилась в голове. С какой стати он оплатил мою путевку? Что он хочет от меня взамен? Он даже не слишком хорошо меня знает. То есть, про детство он, конечно, знает, но с тех пор двадцать лет прошло. Может, он книгу хочет опубликовать в нашем издательстве? Но тогда разумнее оплачивать путевку главреду, а не мне. В качестве любовницы он мог бы найти кого-то помоложе. Что еще с меня можно взять? У меня же ничего нет, кроме кошки и однокомнатной квартиры. А с его деньгами вряд ли он претендует на однушку.

Я закрыла глаза и попыталась вспомнить что-то хорошее. Все-таки вечером будет банкет. Нужно туда прийти со свежим лицом. Вспомнила бабушку, от которой мне досталась квартира. Бабуля была такой уютной, мягкой. При воспоминании о ее больших теплых руках меня все-таки сморил сон, и я задремала.

Рыбаков

Жара в этом году высосала все силы. На улицу выходишь, как в духовку. Почему-то в такую погоду портится настроение. Казалось бы – лето, в реке вода теплая. Но это для тех, кто отдыхает. Тем же, кто должен ходить на работу в рубашке с пиджаком, сохранять невозмутимый вид и быть готовым в любой момент броситься выполнять задание, солнце только мешает.

Мне и без жары веселиться нечего. На службе все забываешь, а приходишь домой… Элли и Данька смотрят на меня с надеждой одинаковыми огромными печальными глазами.

Мы с Элли мечтали о ребенке несколько лет, с самой свадьбы. Вы знаете, как трудно сейчас получить разрешение. Элли пришлось сдать кучу анализов, пройти бездну исследований, пока ее признали пригодной к деторождению. Мне было немного проще. Все-таки в нашей конторе всех сотрудников проверяют два раза в год. Оставалось сдать несколько обязательных тестов, и все.

Признаюсь, я совершил преступление. Скрыл тот случай в Недвигове, когда мы с Крыловым спускались в пещеру. Крылов ничего не заметил, скачок напряженности поля видел только я. Что это было за поле, так никто и не выяснил, потому что я промолчал. Стоило мне в припадке восторга заявить об открытии, и о ребенке пришлось бы забыть. За то время, пока ученые установили бы источник и природу скачка энергии, мы с Элли вышли бы из разрешенного возраста деторождения. И я промолчал.

Данька родился хорошеньким и крепким. Только через год выяснилось, что у него серьезное генетическое заболевание. Сначала казалось, что все можно легко исправить. Я неплохо зарабатываю, да и связи есть. Крылов, кстати, пошел на повышение, стал моим начальником. У него тоже знакомства. Даньку он ждал не меньше нас, своих-то детей у него нет и уже не будет.

Малыша посмотрели все возможные врачи, светила в области медицины, специалисты по генетическим болезням. Единственное средство, которое они смогли предложить – глизин, дорогущее и дефицитное лекарство из параллельного мира. Одна его доза должна поставить Даньку на ноги. Вопрос только в цене. За эту самую дозу надо заплатить двадцать тысяч кванзатов.

Я получаю сотню, бывают премии. Такую сумму мне взять негде, даже если не есть всю жизнь.

Каждый раз, отправляясь на новое задание, я думаю о жене и сыне. Если я совершу что-то по-настоящему важное, достигну успеха в практически безнадежном деле, меня наградят. Могут повысить в звании, а это прибавка к окладу. Но главное, мне могут оплатить глизин. Ради этого я готов рисковать, жизнь положить.

Отправляясь на задание, я стараюсь не думать о том, что станет с Элли и Данькой, если я не вернусь. Нельзя об этом думать. Я – последняя их надежда.

Служба Оперативного Реагирования редко занимается простыми мирными делами. Оперативно реагировать обычно приходится на что-то опасное, неприятное, неожиданное. Вопросы задавать не положено, надо выполнять. Как именно реагировать, решаю не я.