Фантастический Калейдоскоп: Механическая осень

– А ещё эта монетка…

– Да, отвратительная привычка. Он порой жутко раздражал меня этим, – Софи слабо улыбнулась.

Джон улыбнулся в ответ.

– Знаешь, я никогда тебе этого не рассказывала, – посерьёзневшим голосом сказала Софи и посмотрела Джону в глаза. – Незадолго до операции он пытался покончить жизнь самоубийством. Тогда удалось его спасти, и я сказала ему: «Эндрю, если тебе так не терпится покинуть этот мир, сделай это хотя бы с пользой». Представляешь? Я не ругалась, не кричала на него и не молила больше так не делать. Просто попросила не лишать себя жизни напрасно. И… буквально через несколько дней объявился ты. Он согласился на операцию без колебаний.

– И я никогда не забуду этого. То, что он… то, что вы оба сделали ради меня, чем пожертвовали, – растерянно произнёс Джон.

– У него умирало тело, у тебя часть мозга, это был единственный шанс. Для вас обоих.

В комнате повисла гнетущая тишина. Мрачные стены дома, казалось, стали сжиматься и давить.

– На что это похоже? – прервала неловкое молчание Софи. – Я хотела сказать, что ты чувствуешь? Это как при раздвоении личности?

– Нет, не думаю. Хотя, признаться, я и сам с трудом могу сказать каково это. Я просто делаю странные вещи, принимаю не свойственные мне ранее решения, меня посещают мысли о некоторых вещах, доселе не волновавших никогда. Это происходит совершенно естественно, но одновременно с этим я помню, что раньше ничего такого не было, и поэтому мои же действия и мысли порой кажутся чуждыми и совершенно бессмысленными. Надеюсь, со временем эта граница размоется, и я перестану замечать эти противоречия.

– И тогда Эндрю уйдёт, навсегда.

– Я не это имел в виду. Софи, послушай, он всегда будет частью меня. Или я частью его… даже не знаю уже. Я ведь только хочу понять, разобраться, кем я стал и как мне жить с этим дальше.

У девушки в глазах стояли слёзы. Она молчала.

– Мне лучше уйти, – сказал Джон.

– Нет… просто… это так странно, – сквозь слёзы проговорила Софи и тихо заплакала.

Джон молча смотрел на неё ещё несколько тягостных секунд. Она не поднимала взгляд.

– Я всё же пойду, – сказал он и встал. – До свидания, Софи.

Покинув обитель скорби, он неспешно двинулся в сторону набережной в трёх кварталах отсюда. Туман отступил на почтительное расстояние и притаился словно хищник, облизывая крыши зданий. В прояснившемся вечернем небе уже загорались первые звёзды, приглушённые млечно-бледным светом расколотой луны.

«Когда-нибудь я обязательно скажу тебе. Скажу, как неумолимо меня тянет к тебе, что думаю о тебе всё время. Софи, милая Софи. Обещаю, я найду способ и вытащу тебя из этого капкана отчаяния. И себя, надеюсь, тоже».

Джон сделал глубокий вдох. Холодный осенний воздух бодрил и освежал.

Он почувствовал прилив сил. На мгновение ему даже показалось, что всё наконец стало на свои места, и теперь он обрёл самого себя.

«Чёрт возьми, но как же… как понять, мои это желания и мысли или его? Мой ли это выбор?»

Джон достал из кармана серебряную монету. Большой палец его руки распрямился, и блестящий диск с тихим звоном взмыл вверх. Раз, ещё раз, и ещё.

Одинокая фигура Джона медленно растворялась во вновь сгустившемся тумане, пока не исчезла совсем, став его неотъемлемой частью. Его тенью.

Жбан

Артём Кельманов

Кумекаешь, барин, отчего меня прозвали Васька Говорун? Это ведь оттого, что я правду всегда говорю, не утаивая. Так и тебе как на духу расскажу – вот как было всё, так и расскажу.

Сенька, сынишка мой, в деревню его из лесу привёл. Денёк тогда выдался тёплый, солнечный. Я, помню, топор натачивал…

А то как же, барин, – конечно, из лесу! Из вот этого самого! Да мы потом на то место ходили, где он его встретил. Яма там в две сажени, земля вся выжжена и дерево сгорело, дуб старый.

Словом, я натачивал топор. Тут слышу – Сенька народ по избам кличет: «Эгей, полюбуйтесь, я лешего привёл!»

Я топор-то прихватил, да и вышел навстречу. Все вышли на лешего посмотреть. И ты бы его видел, барин! Батюшки-светы, я дотоле этаких страшных не встречал – руки-ноги железные, пузо блестит, голова – что твоё ведро. Глазищи круглые, светятся. И Сенька мой, белобрысый, рядом бежит, улыбается, сам тому лешему чуть выше колена.

Какой же тот оказался здоровенный! Мы-то все едва до плеча ему доставали, а кое-кто и того был ниже, разве Никодим только одного почти роста, да батя его, но с ними-то мы пообвыклись, да и всё ж таки они лешему тоже уступали.

Да, ещё у него шишка на лбу была, красная, а на шишке буквами слово написано. Буквы те чудные, вроде бы наши, а вроде и не совсем. А слово – совсем уж непонятное, «вклвыкл». Гадали, что же оно значит – кто-то что-то клевал или выклевал? Прохор, мельник, сказал, что это – заклятье ведьмино, что избавляться от лешего надо, гнать подобру-поздорову, а то худа не оберёмся. Впрочем, это он после уже сказал, когда решали, что с ним делать, а сперва-то все молчали, страшно было. Тряслись все, да виду не показывали. И леший тоже молчал, глазищами токмо водил туда-сюда.

Тут Сенька молвил:

– Ну вы чего! Он же хороший, добрый, его Андроном звать. Говорит, что людям он друг и помощник.

Прохор осмелел первый:

– Где ж это видано, – говорит, – чтобы леший в деревню приходил, да ещё и людям помогал? Соврал он тебе, сила нечистая, вестимо, погубить всех нас задумал.

Тогда сразу все загомонили, спорить начали. Я Сеньку стал расспрашивать, где, мол, он лешего встретил. Он мне тут и про лес, и про яму поведал. Сказал, что сперва испугался, да опосля как-то с лешим подружился, а тот вместе с ним в деревню и пришёл. Прохор тогда как раз про заклятье сказал и что избавляться надобно.

Железный всё молчал, а тут вдруг молвил:

– Не надо от меня избавляться, я вам пригожусь! – голос был точь в точь, как если бы колокол вдруг по-людски заговорил. Каждое слово – «Бом! Бом!»

От неожиданности все, известное дело, снова оробели. Ещё бы, за спором, пока леший молчал, про него будто и думать забыли, а тут – такое!

Ну вот, барин, потом он рассказал нам, что вовсе он не леший, что кличут его Андроном… Вернее сказать, похожее имя было, Андрой или Андрод, да Андрон-то – хоть имя человеческое. Впрочем, он говорил, что таких, как он, всех зовут Андронами, потому мы его Жбаном и прозвали. Он не обиделся, даже, пожалуй, понравилось, что теперь собственным именем наречён.

Много таких? Он сказал, что много, но у нас он один был. Всему свой черёд, слушай дальше.

Слово за слово, решились мы Жбана у себя оставить, тот обещал во всём нам помогать и от работы не отлынивать. Прохору пообещали за ним присматривать и, ежели что не так будет, прогнать обратно в лес. Прохор возразил, что поздно будет, да как-то поверили мы Жбану – хоть и страшный был, а Сеньку не обидел. И пара рук лишняя в хозяйстве сгодится.

Да вот ведь в чём загвоздка – никто его к себе брать не захотел. Сызнова спорить начали.

Никодим бороду почесал, да и буркнул:

– Пусть Васька Жбана у себя поселит, – это про меня-то. – Чей сын-то его привёл?

Все согласно закивали. Я, было, попытался воспротивиться, да никто уж слушать не стал – довольны были, что со своих плеч ношу скинули. Зато как Сенька обрадовался – прыгал и скакал вокруг, как тот кузнечик!

– Ну пойдём, что ли, – говорю железному, да сам домой направляюсь.

Жбан ничего не ответил, а просто следом двинулся.

Вдруг по пути молвит: