Мой дядя Пир-Будаг

В долине у самой реки оказалась канава, промытая ливневым потоком. Когда конь перепрыгнул через эту канаву, я полетела в лужу.

Очутившись в воде, не столько от боли, сколько от страха стала кричать, звать на помощь, хотя можно было обойтись и без нее.

На мой протяжный крик прибежал сельчанин Муса, возвращавшийся с охоты. К тому времени я вылезла из лужи и, заливаясь плачем, уселась на берегу реки. Конь, не обращая на меня внимания, стал пить воду, фыркая и мотая головой.

– Что с тобой? Что случилось? – спросил охотник Муса.

– Упала с лошади в лужу, чуть не убилась, – проговорила я сквозь слезы.

– Чем ударилась?

– Задом!

– Ну это ничего, лишь бы не головой, – успокоил охотник Муса.

– Лошадь чья?

– Наша. Ее надо отогнать на пастбище, сняв уздечку.

– Хорошо. Ты посиди, я сейчас, – сказал охотник Муса.

Он повел коня вверх по тропке, на бугре остановился, снял уздечку, стегнул ремешком коня, тот побежал вверх. Охотник Муса вернулся ко мне. Он поднял свое ружье, которое до того положил на камень возле меня.

– Идем! – сказал он, беря меня за руку.

Я встала и, похрамывая, зашагала рядом. Вся одежда на мне была мокрой и липла к телу. Дрожа от холода, я едва успевала за охотником. Войдя со мной в дом, он сказал:

– Вот внучка ваша, она упала с лошади в лужу, а это уздечка.

Видя, что испуганные взоры бабушки и тетушек обращены ко мне, я стала плакать еще громче.

– Как ты очутилась на лошади возле речки? – спросил дедушка, приподнявшись с постели.

– Меня посадил дядя Пир-Будаг, он велел мне напоить коня, снять уздечку и пустить коня на луг.

– Ты ушиблась?

– Да, чуть не убилась, – приврала я.

– Да нет, ничего страшного, она просто села в лужу, – успокоил охотник.

Дедушка поблагодарил Мусу, и он ушел. Бабушка и тетушки стали быстро раздевать меня, чтобы переодеть в сухое. Потом уложили под шубу дедушки, где я и уснула.

В тот вечер дядю Пир-Будага не стали ругать, чтобы не разбудить меня. Утром ему досталось от дедушки.

Однажды к нам приехал гость из соседнего района. Он искал знахаря, который бы мог снять порчу с его малолетнего сына. Их мулла и знахарь не могли ничего сделать, а мальчик бился в припадках.

В нашем ауле таких знахарей не было. Дедушка порекомендовал кунаку сходить в базарный день в окружной центр и поспрашивать у людей.

Гость, уходя, оставил дедушке абрикосы. Дедушка положил их в рукав шубы. Дядя Пир-Будаг и я видели, как дед, дав нам по несколько штук, спрятал остальные в рукав, чтобы потом выдавать мне.

Дядя Пир-Будаг отнял у меня косточки от абрикосов, а потом, показав пальцем на рукав дедушкиной шубы, открыл свой рот, ткнул в него пальцем и сделал умоляющее выражение лица. Это означало, что я должна влезть в рукава шубы и украсть абрикосы.

Я отрицательно покачала головой.

Тогда он оскалил зубы и сделал свирепое выражение лица.

Но я не испугалась. Когда он вышел во двор, я пошла за ним. Дядя Пир-Будаг схватил меня за шиворот, тряханул раза два и спросил:

– Почему не взяла абрикосы?

– Просто не хочу без разрешения брать, – ответила я.

– Хорошо, хорошо, – сказал дядя Пир-Будаг, – как только ляжем спать и погаснет свет, я напущу на тебя домового.

Тогда все верили, что в каждом доме бывают домовые. У нас его называют «сухасулу». Дядя Пир-Будаг говорил, что сам видел его несколько раз и установил с ним дружеские отношения. Он даже показывал, какие пальцы на руках у домового, что он этими кривыми пальцами душит человека и что домовой не ходит, а прикатывается на четвереньках.

Сначала я не поверила дяде Пир-Будагу, спросила у дедушки, есть ли домовой или нет. Дедушка ответил, что сам его не видел, но говорят, что он живет в каждом доме. А я сказала, что дядя Пир-Будаг сам видел несколько раз домового и наладил с ним дружеские отношения.

Дедушка воскликнул:

– Пир-Будаг врет! Люди, которые общаются с домовыми и чертями, не такие дураки, как он.

…Но ты не бойся, – продолжал дедушка, – домовые хороших детей не трогают.

А бабушка добавила, что люди, которых душит домовой, должны класть под подушку Коран.

Тогда я поняла, почему дедушка всегда держал Коран под головой.

В ту ночь, когда дядя Пир-Будаг пригрозил мне домовым, я долго не могла уснуть, все думала. Раз домовой существует и душит людей, как знать, может, и в самом деле дядя Пир-Будаг общается с ним по ночам, а под утро засыпает так, что его трудно бывает разбудить.

Я осторожно встала со своей постели и пошла к дедушке, помня, что у него под головой был Коран.

– Кто тут? – спросил дедушка, когда я потрогала его.

– Это я, Лейла. Можно я с тобой посплю? А то я боюсь одна.

– Пошла бы легла возле бабушки, – сказал дедушка.

– Я хочу с тобой, – прошептала я, устраиваясь под боком. Однако не сказала, что у бабушки под подушкой нет Корана.

Все жители нашего аула в те годы были суеверными. Много интересных праздников справляли они. Но мне больше других нравился праздник изгнания духов и встречи весны.

Накануне женщины лепили из теста баб с руками, ногами, головами, делая глаза, носы, рты из яиц, орехов, кишмиша, укропа, а потом пекли их.

Мужчины уходили к хутору или в долины, где из особой глины лепили снаряды, утыканные обломками сухих прутиков, потом их несколько дней сушили. Эти глиняные зажигательные снаряды метали с помощью пращи в мнимый вражеский стан.

Предварительно делили аул на две части. Перед тем, как начать обстрел «противников» глиняными горящими снарядами, на площадях зажигали огромные костры из соломы. Женщины, более подверженные проникновению злых духов, начинали прыгать через костры, а мужчины, в основном молодежь, метали горящие снаряды. Если какой-нибудь снаряд попадал на сеновал и возникал пожар, тогда все с медными кувшинами и черепичными ковшами бросались тушить.