Мой дядя Пир-Будаг

Щебень был мелкий. Он толстым слоем покрывал склон. Конечно, крупное животное или человек легко могли сломать конечности, а я скатилась как мяч, даже не ушиблась.

Внизу ни я не видела мальчишек, ни они меня. Но на всякий случай я отошла подальше в сторону, влезла под каменный навес над речушкой и решила ждать, пока там наверху у моих врагов улягутся страсти. Так делал дядя Пир-Будаг, натворив что-нибудь. От него и я научилась прятаться, пока пройдет острота чьих-либо возмущений.

Прошел час, другой. Возвращаться наверх я не стала, было рискованно, хотя меня очень интересовало состояние Исы. «Но раз они не подняли шум, не повели пострадавшего в село, значит, все обошлось», – подумала я и успокоилась.

Когда солнце село, Иса с мальчишками погнали телят к селу. Я видела их, когда они поднимались по дороге. Домой я пошла следом за ними, только окольным путем, зайдя с окраины нашего города.

Оказывается, после моего ухода дядя Пир-Будаг снова улегся в постель, никаких дел у него не было. Где-то в полдень его разбудил дедушка, который забеспокоился, думая, что это я сплю так долго.

– А где Лейла? – спросил у него дедушка.

– Не знаю, – соврал дядя Пир-Будаг, а может, и забыл, что послал меня пасти телят.

– Может, ее взяли с собой женщины? А ну пойди поищи на улице, если нет, значит, она с ними.

Дядя Пир-Будаг пошел, а потом, наверное, вспомнил, куда послал меня, и уселся на годекане. Когда телят пригнали в аул, он подошел к Псе и прежде чем спросить, где я, увидел огромную шишку на его лбу.

– Кто это тебя так разукрасил? – спросил он Псу.

– Твоя племянница, – грубо ответил Пса.

– А где она? – испуганно спросил дядя Пир-Будаг.

– Бросилась с обрыва, я не толкал, спроси у них, – Пса кивнул на своих товарищей.

Дядя Пир-Будаг, схватив за руку одного из мальчишек, сказал:

– Бежим, покажи, откуда она бросилась.

Вернулся дядя Пир-Будаг, когда совсем стемнело, и увидев меня возле дедушки, сделал удивленные глаза, а потом улыбнулся и приложил палец к губам – мол, помалкивай.

А я подумала: хорошо, что не рассказала дедушке обо всем случившемся, а ограничилась тем, что целый день пасла телят.

Но все-таки дедушка поругал Пир-Будага.

Сначала он спросил:

– Сын мой, с каких пор в нашем селе стали посылать девочек пасти скот?

– Не скот, а телят, – уточнил дядя Пир-Будаг, добавив: – ничего в этом плохого не вижу.

– Да, конечно, нет ничего плохого даже в самом грязном, но честном, добросовестном труде. Но все-таки испокон веков труд был разделен на мужской и женский, и ты, пожалуйста, не нарушай правил, утвержденных теми, кто был поумнее тебя.

Много из того, что говорил и как поучал отец, влетало в одно ухо Пир-Будага, а в другое тут же вылетало. Меня это не очень волновало бы, если бы не его забывчивость, непослушание и постоянное стремление перепоручать мне порученное ему. Все это было связано с неприятностями и риском, возникающими самым неожиданным образом.

Скажу для примера.

Бабушка, обращаясь к Пир-Будагу, говорит: «Сынок, сбегай на луг, приведи коня, хочу завтра утром поехать на базар».

Другой, хороший сын сразу побежал бы, а он молчит, смотрит на меня, моргает и кивком головы дает знать, мол, иди ты.

Луг, на котором пасется наш стреноженный конь, совсем недалеко, даже виден из нашего окна. На дворе еще светло, хотя в комнате зажгли керосиновую лампу.

…Дядя Пир-Будаг вышел в прихожую, снял с гвоздя уздечку и кинул мне. Я схватила ее и побежала.

Конь щипал траву. Услышав шаги, он приподнял голову, посмотрел на меня и снова начала щипать.

Я подошла к нему, держа в обеих руках уздечку так, чтобы удобнее было надеть. Только хотела сунуть меж зубов удила – конь фыркнул и задрал голову. Я подождала, пока он опустит ее и снова станет щипать траву.

Так делала несколько раз. Конь не поддавался. Дотянуться до его поднятой морды я не могла никак, да еще он, несмотря на опутанные канатом ноги, медленно уходил вверх, в гору.

Стало темно. Я боялась темноты. В ауле уже во всех окнах горел свет.

Я решила вернуться обратно и шла, от страха громко напевая песню, так, чтобы не слышать звуков и шорохов, доносившихся отовсюду. Когда я вошла во двор, увидела дядю Пир-Будага. Он спросил:

– А где конь?

Я сказала, что не привела его потому, что он задирал голову все время, как только я пыталась надеть уздечку.

– Дай сюда! – воскликнул он и, взяв из моих рук уздечку, вышел во двор.

На другой день, когда бабушка вернулась с базара, дядя Пир-Будаг расседлал коня и, бросив мне повода, приказал:

– Веди, напои, потом сними уздечку и пусти на луг.

– Уже темно, я боюсь…

– Кого боишься?

– Волков.

– На кой черт ты им нужна? Да при виде тебя самый матерый уйдет, прижав хвост.

– Я не могу снять уздечку.

– Ничего, снимешь, наклонив голову, конь не будет сопротивляться. Он не дается, когда хотят надеть и увести с пастбища.

Я стояла в нерешительности.

– Ну что стоишь? Не хочешь идти пешком – поезжай верхом, – сказал он и, подняв меня, посадил на спину лошади.

Я хотела закричать, позвать бабушку, сказать, что не хочу ехать. Но потом передумала, вспомнив, что дядя Пир-Будаг никому не сказал о том, что я разбила камнем голову соседскому мальчишке Исе. И сам Иса почему-то не стал распространяться на это счет, наверное, стеснялся сказать, что какая-то девчонка набила ему шишку.

Пока я думала об этом, сидя на коне, дядя Пир-Будаг взял его за уздцы, вывел на улицу и хлопнул по боку.

Конь пошел.

Сидеть на неоседланном коне детям очень неудобно, в особенности, если он идет по крутому спуску. Я все время съезжала на шею, и чтобы не перевернуться, крепко ухватилась за гриву и уперлась руками в холку. Так было надежнее.