Возвращение в будущее

У меня любви к математике не было. Училась я не плохо, потому что всё зубрила, а вызубрив, убегала прыгать с Итой. Иногда мы с ней изменяли классикам и отдавались не менее любимым куклам. В доме, который они снимали на Левой Дубровенке, у Иты была своя маленькая комнатка, где мы с ней, уединившись, чувствовали себя как в раю! Тётя Цива – мама Иты – часто угощала нас яблоками или конфетами, и оставляла нас играть допоздна, пока Гиля не приходил звать меня домой.

Поскольку отец Иты – Давид Ааронович Шур – работал на мебельной фабрике, у неё было множество красивой кукольной мебели: диванчиков, шкафчиков, кроваток, крохотных стульев… ну, и, разумеется, кукол. Мои же куклы не только не имели подобного приданого, но ещё и обречены были расстаться со своей кукольной жизнью, едва успев появиться в нашем доме.

Дело в том, что Гиля был чрезвычайно любопытен и ему во что бы то ни стало нужно было разобрать вещь, чтобы “посмотреть, что там внутри”. Поэтому стоило моей кукле попасться на глаза брату, дни её жизни были сочтены. Прежде чем сломать игрушку, Гиля выкрашивал её лицо чёрной ваксой для того, чтобы сказать мне после: “А она всё равно уже была испорчена”. Затем он вскрывал её туловище и вытряхивал внутренности (обычные опилки) и смеялся:

– Смотри, Лизка, а там одна трухля!

– Ты злодей! – кричала я.

Я кидалась на него с кулаками, он тоже не оставался в долгу, пока на крик не прибегала из кухни мама с полотенцем в руках, которое тут же обрушивалось на голову моего брата, мстя ему и за меня, и за мою несчастную куклу. Отхлестав Гилю мокрым полотенцем, мама принималась меня успокаивать:

– Ну, не плачь, ему же интересно было посмотреть, как она сделана. Купим тебе другую куклу.

А чуть позже, когда обида проходила, мы с братом хватали бренные останки куклы и вместе завершали сей вандализм, превращая их в груду щепок и лоскутков, которые потом использовались как снаряды в уличных боях. Но однажды всему этому был положен конец. В день моего рождения мама подарила мне очень красивую нарядную куклу, какой у меня ещё не было. Но и ей не суждено было избежать горькой участи своих предшественниц – кукле удалось прожить не больше двух дней. И на сей раз мамино терпение лопнуло:

– Всё, кукол в доме больше не будет, – таков был приговор мамы.

У Гили была страсть, конечно, не только к куклам: любая вещь, которая звенела, тикала, стучала, возбуждала его любопытство исследователя и побуждала к действию. Однажды его привлекли мамины ручные часы. Чтобы до них добраться, нужно было влезть на шкаф, куда мама их убирала от греха подальше. Но разве подобная мелочь могла остановить десятилетнего мальчишку?! Часы были захвачены, разобраны и собраны заново. Водрузив на стул табуретку, он вскарабкался на неё и дотянулся до верхней полки шкафа. Войдя в комнату и увидев эти упражнения, мама так и замерла, боясь издать звук: “Только бы не убился!”

Эти слова мама произносила постоянно, потому что не проходило дня без того, чтобы Гиля не ударился, не разбил себе что-нибудь, его вечно приносили со двора с синяками, шишками, ссадинами, хорошо, если без крови и переломов! Мама кидалась обвязывать его мокрыми полотенцами, приговаривая: “О, Боже! за что ты меня караешь?!” У моего брата всегда были безумные идеи и все свои изобретения он, как отважный, самоотверженный испытатель, проверял на себе. Так, однажды он прыгнул с крыши сарая с зонтиком – хотел проверить, можно ли его использовать в качестве парашюта. Наша соседка Сара не раз говорила маме: “Всыпать бы ему ремня за такое!” Но мама возражала: “Что ты! Как можно ребёнка ремнём!..” Самое большее, что мама себе позволяла – это отхлестать детей полотенцем.

Меня мама никогда не наказывала, но Гиле порой доставалось. Обычно его шалости оставались безнаказанными, но однажды даже ангельскому терпению нашей мамы был положен конец.

V. Синагога

Недалеко от нашего дома на углу Садовой и Вербовой улиц стояло очень красивое здание синагоги, где по субботам все собирались, куда и мы ходили с родителями, как только вступили в тот сознательный возраст, когда понимаешь, что нельзя смеяться, в то время как все молятся, и разговаривать, когда ребе читает Тору.

Одним из любимых занятий мальчишек было кидать камни в окна. Так проверялась храбрость и доблесть “воина”. Ну, а герой, сотворивший подобный “подвиг” – разбивший окно, расписавший забор цветистым русским матом, сделавший ещё какую-нибудь пакость удостаивался особого уважения, восхищения и зависти друзей, стремящихся к тем же достижениям, мечтающих перещеголять друг друга, доказывая свою храбрость и прыть, когда нужно уносить ноги.

Однажды майским вечером я, сидя в столовой, корпела над трудной задачей по математике. Этот школьный предмет давался мне тяжелее остальных, в отличие от Гили, для которого трудностей не существовало. В тот день, быстро покончив с уроками, он ушёл на войну с соседскими мальчишками. Маленький Алик (так мы дома звали Илью) медленно доедал свою кашу, молча наблюдая мой труд. Мама хлопотала у печки. Тут мы услышали стук в дверь.

– Лиза, открой дверь, у меня руки в муке! – позвала мама. Я иду в переднюю, отворяю дверь. Входит Гиля, тихо съёжившись, опустив голову, а следом наш ребе – пожилой господин среднего роста, в неизменном чёрном сюртуке и чёрной ермолке.

– Родители дома? – спросил ребе.

– Мама дома, – ответила я.

– Мне нужно поговорить с вашей мамой, – сказал ребе, и прошёл на кухню. Гиля печально поплёлся за ним. Когда мы вошли, мама обернулась и на её лице я прочла испуг. Она поняла, что случилось нечто из ряда вон выходящее, раз уж сам ребе привёл Гилю; обычно, когда моему брату приходила блажь напроказничать, роль сопровождающих преступника выполняли соседи. Появление ребе не предвещало ничего хорошего.

– Шалом, ребе.

– Шалом, Ента, – ребе печально вздохнул и сказал, указывая на Гилю, – это твой сын?

– Да, ребе, – растерянно ответила мама, вглядываясь в своего обожаемого сына и пытаясь угадать, что же он натворил на этот раз. Одно успокаивало – то, что хотя бы сам цел.

– Жаль, – покачал головой ребе, – очень жаль, что в такой порядочной семье, как ваша, растёт такой шельмец. Я знаю вашу семью так много лет, и знал ещё отца твоего мужа, да будет благословенна его память. Барух аШем[1 - Барух аШем – слава богу. Дословно: благословенно Имя (иврит).], что он не дожил до этого дня.

– Что он натворил, ребе? – в тревоге спросила мама.

Ребе вздохнул, покачал головой, и, глядя на моего брата, печально произнёс:

– Запустил камнем в окно синагоги.

Мама в ужасе взглянула на Гилю. Он боялся поднять голову. Мне стало жаль брата. Было видно, что ему хочется сейчас провалиться сквозь землю, но только не смотреть в глаза маме, не видеть, как она краснеет из-за него, не быть причиной её огорчений.

– До сих пор, – продолжал ребе – сие достойное занятие Сатана поручал тем гоям, которые ненавидят детей Авраама. Теперь же он избрал для этого наших собственных детей. И что мы с вами будем делать?

– Он будет наказан, ребе, – ответила мама.

Проводив ребе и попрощавшись с ним, мама, не говоря ни слова, прошла через переднюю, открыла дверь в комнату наших соседей – Айзека и Сары (дверь они не запирали, поскольку полностью доверяли нам), схватила висевший на стене возле входа солдатский ремень. “Ой, Гиля!” – едва успела я ахнуть, как мама подлетела к нему и изо всех сил отхлестала ремнём по голым ногам и заду, пока у неё рука не устала. А потом, отбросив ремень в сторону, без сил упала на стул и, закрыв лицо руками, разрыдалась. И тут началось! Мама плачет, Алик с перепугу захныкал, Гиля, отвернувшись, украдкой всхлипывает, и я стою, не знаю, как сдержаться: и маму жалко и брата. Гиля был её любимцем, и хотя никто из нас не был обделён маминой любовью, но он – её первенец – был её самой большой радостью и гордостью, её дружком, который всегда и всем на свете делился с мамой, посвящая её в свои тайны, любил её безумно. Как же больно должно было быть нашей маме сначала узнать о таком скверном поступке любимого сына, а потом наказать его способом, который прежде никогда не применялся в нашей семье.

Несколько дней после этого Гиля не мог сидеть, но так велика была его любовь к маме, так безгранично уважение и восхищение ею, что уже через час после наказания он обнимал и целовал её, повторяя: “Мам, я такую гадость сделал, правильно, что ты меня побила”.

VI. Лягушка

Вообще, мой брат, конечно, не был хулиганом, а то, что с ним случилась такая оказия, ну, как говорится, “и на старуху бывает проруха”. Он был послушным, умным, добрым, очень любил маленького Илью, и меня любил, хоть мы и дрались не редко, я обижалась, но он всегда первый шёл на примирение. И хотя у нас с ним были большей частью разные интересы, иногда мы с ним неплохо ладили.

Природа Могилёва богата не только лесами и водоёмами. Густая листва деревьев привлекательна для птиц и белок, яркие цветы притягивают не менее ярких бабочек, густая сочная трава манит кузнечиков и жуков всех мастей, речная вода – рай для лягушек и жаб, на камнях, стволах деревьев греются в солнечный день юркие ящерицы. Овраги, поросшие кустарником, скрывают множество мелкой живности, нашедшей там идеальное убежище: мышей, кротов, ежей…

Я помню, каких необыкновенно красивых бабочек мы находили порхающими над клевером, одуванчиками, пастушьей сумкой! Как редко они позволяли себя разглядеть, как бы тихо мы не подкрадывались к ним! Менее расторопных жуков было, конечно, гораздо легче застать в траве; их и кузнечиков мы ловили сачком, а потом отпускали. Всей этой красотой мы не уставали любоваться, и хотя были ещё совсем детьми, но уже без памяти любили свой родной город, свою крохотную родину – Вербовую улицу, полянку возле дома, речку, и, глядя на всё это, не раз давали себе слово, что никогда отсюда не уедем!

Иногда мы, дети, предпринимали “поход на лягушек”. Собиралось четверо – пятеро охотников из Гилиных дружков, спускались к речке и там караулили лягушек в траве у воды. Поймав, не убивали, конечно, а только разглядывали добычу со всех сторон, а потом отпускали; несчастная, не веря в своё спасение, пускалась наутёк.

– А знаете, что французы едят лягушек, – сказал как-то Ицик Зейтман.

– Ну, ежели жрать больше нечего, так и лягушки сойдут, – ответил Петька Зотов.

– Фу! Гадость!

Одну из таких лягушек мы с Гилей однажды нашли у нас в огороде. Как она там оказалась, только ей одной известно. Но мы её появлению несказанно обрадовались.

– А давай оставим её у нас! – предложил Гиля – будем её дрессировать, может, чему-нибудь научим.

– Чему научим? – удивилась я.

– Ну, мало ли! Есть же у неё мозги какие ни какие… Будет у нас ручная лягушка.

– А где же она будет жить? – поинтересовалась я. Гиля задумался.

– Знаю! – воскликнул он. – Помнишь тот железный тазик, что мама недавно выбросила в сарай? Наполним его водой и будет она там плавать!

– А ещё можно ей туда цветочки положить, – предложила я.

– Ага! Пойдёт там искать себе Дюймовочку! – сострил Гиля.

Мы так и сделали. До вечера провозились с лягушкой, а на ночь решили, чтобы она не сбежала, накрыть её этим самым тазом. И, опрокинув на голову бедной лягушки её так называемый дом, мы отправились спать.

Утром, разумеется, надо спешить в школу, какая там лягушка! О ней никто и не вспомнил. И просидела она, накрытая медным тазом, весь день до вечера, пока мы о ней не вспомнили и, предчувствуя беду, не кинулись сломя голову в огород спасать лягушку. Мы нашли таз на том же самом месте, куда его положили. Значит, лягушка была там!