Тёмная сторона Луны

Он явно не врал и не преувеличивал, едва сказал это – начал задыхаться. Слёзы взбухали в его глазах и скатывались по щекам. Катя с улыбкой следила за тем, как её друг постепенно приближается к истерике, и уже собиралась оказать ему поддержку, когда в разговор вмешался Борис.

– Тоже мне комедия! Это вы ещё украинского не слышали! У меня там все родственники, так я с утра до вечера только и делаю, что смеюсь, когда туда приезжаю. Так что ваше сланяня – просто фигня!

– Сланяня? – удивилась Катя и не солгала ни капли, – впервые слышу, верите, как и про перочинный ножик, как его там, забыла!

– Стизорик! – смягчив всё, что только можно, на русский манер, любезно подсказал Борис и хотел рассмеяться, вдруг замер и поднял вверх указательный палец. – О, вспомнил, какое слово произвело на меня сааамое сильное впечатление, даже два. Это из нашего, белорусского, если кто не понял. Первое – это твар, что значит лицо, – он умолк и даже сделал попытку представить это лицо, но лишь замотал головой. – Второе – притульность.

– Прытульнасць, – смеясь, поправила его Катя.

Сашка сразу перестал смеяться.

– Это ещё что такое? Такого ты мне не говорил, друг называется! – обиженным голосом, будто от него скрыли нечто необычайно важное, произнёс он и так посмотрел на Бориса, что тот взмолился.

– Всё, всё! Погорячился, был не прав! Готов искупить свою вину. Притульность – значит равновесие.

Сашка вытаращил глаза и приготовился дать волю чувствам, но Катя его опередила.

– Это достаточно редкое слово. Тоже из словаря? Только ты его изуродовал! У нас говорят: згубила прытульнасць. – Она не смягчала язык и произнесла два последних слова именно так, как они звучали с учётом всех требований. Для неё это было также просто, как говорить по-русски. Но, видимо, эта лёгкость и приводила в изумление парней, у которых не получалось всё сразу. Если твердело «р», то слетала «ы». Если «а» оставалась на месте, не получалось окончание. И ни разу при их обоюдном старании не выговаривалось это странное сочетание «зг». Предприняв несколько попыток, мальчишки отдались тому, что никогда не вызывало у них затруднений.

– Потеряла равновесие, что тут смешного? – сделала перевод Катя и вдруг перешла на шёпот. – Советую вам взяться за ум, мальчики! Вдруг Марина Александровна под дверью подслушивает. Девчонки сказали, застукали её как-то за этим интересным занятием.

Видимо, девчонки не обманули, едва Катя сказала это, учительница вбежала в класс на такой скорости, будто соревновалась со звонком. Тот всё-таки настиг её у учительского стола, однако не смог заставить оторвать глаз от журнала.

Это был плохой знак. Заняв места, ребята терпеливо дожидались разрешения, чтобы сесть. Марина Александровна не торопилась и сначала выдержала красноречивую паузу и только после этого посадила их жестом руки. В этом она не имела себе равных. Это был жест полководца, но никак не учительницы, которая давно и не без оснований подозревалась в горячей нелюбви к своему предмету. Чтобы не преподавать его, она постоянно изобретала разные способы, но чаще других использовала журнал.

Класс замер и с этой минуты напоминал единый организм, который сосредоточенно следил за её пальцем, который нервно перекидывал листы справа налево, а потом пробегал по ним, как и положено при обыске, сверху вниз.

Наконец старания учительницы увенчались успехом, и она с победным видом посмотрела в сторону Сашки.

Два неполных года не прошли для него зря. Прекрасно изучив повадки Марины Александровны, он иногда позволял себе маленькую месть в ответ на её откровенную агрессию. Особых познаний в области психологии для этого не требовалось: любой ученик в классе мог поиграть в провидца, настолько Марина Александровна была предсказуема.

Явно испытывая её на прочность, Сашка оглянулся назад и, богатырским жестом прикрыв глаза, стал смотреть на Катю. Реакция учительницы оказалась мгновенной.

– Что это ты там высматриваешь, Краммер?

– Да это сонейка мне на Шкловскую мешает смотреть!

– Вон из класса! – крикнула Марина Александровна и тем же пальцем, которым обыскивала журнал, указала на дверь.

Спорить Краммер не стал: неторопливо, по-медвежьи, прошествовал мимо учительницы и всё-таки скосил глаза в сторону Кати. Марина Александровна перехватила его взгляд и с ненавистью, какой ей было не занимать в этом вопросе, впилась взглядом в свою, некогда любимую, ученицу. Ей очень хотелось придраться к Кате и, пока она искала повод, его предоставил Славик.

– Это что ещё за поведение на уроке? Сидит тут, зевает! Хоть бы рот прикрыл! Что ты себе позволяешь? – взвизгнув напоследок, возмутилась учительница и так быстро оказалась рядом со Славиком, что он немного смутился, но талантливо разыграл недоумение и путём неимоверных усилий заставил себя подняться со стула.

– Извините, Марина Александровна, но я что-то приболел.

– И что же это за болезнь, позвольте спросить!

Взгляд учительницы не предвещал ничего хорошего, но Славик не стал скрывать от одноклассников всей правды и, выдержав многозначительную паузу, как умел только он, ответил, смакуя каждое слово:

– Агульная млявасць, абыякавасць да жыцця, асаблива да працы.

Смех потряс даже стены, а Марина Александровна, предприняв попытку перекричать всех сразу, выскочила за дверь.

– Ну всё, счас дирик явится, начнёт мозги парить! – сказал кто-то из парней, когда страсти немного улеглись.

– Нет, ну что вы нашу Маринку не знаете! – оспорил это мнение Славик и предложил свою версию, – отсидится в учительской, а потом придёт как ни в чём не бывало. Если к дирику, это ж всплывёт, что история у нас не преподаётся. А вот теория и практика скандала – это каждый день!

– Смех смехом, а нам ведь экзамен сдавать! – благоразумно заметила Леночка Тишко и смутилась взглядов, обращённых в её сторону. Однако любопытство Бориса спасло её от этой неприятности.

– А как эта твоя болезнь переводится?

Чувствовалось, что этот вопрос давно не давал ему покоя. Задавая его, Борис продолжал хихикать, и Славик покровительственно улыбнулся и уже с меньшим удовольствием выполнил его просьбу.

– Общая слабость, безразличие к жизни, особенно к работе, – он на минуту прервался, ожидая оваций, и, не дождавшись их, удовлетворился редкими смешками, потом театрально развёл руки в стороны. – А я что говорю: белорусский язык – это сила! Русский на его фоне – просто бледная копия.

Вряд ли говоря это, он преследовал целью вбить клин между двумя братскими народами, – всеми своими деяниями он лишь призывал к тому, чтобы новенькие отдались изучению белорусского языка без остатка. С тех пор, как в классе появились эти девять парней, уроки белорусской литературы стали поистине незабываемы. Произношение их было настолько невоспроизводимо, что напоминало бутерброд из белого хлеба с маслом и вареньем, на который взгромоздили толстый кусок солёного, щедро сдобренного перцем и чесноком, сала. Их, как следует и в нужном месте подвешенные, языки вдруг становились костными и непослушными, и каждый урок заканчивался смехом, притом, что сама Нина Семёновна крайне болезненно реагировала на каждое исковерканное слово.

В тот памятный день белорусская литература стояла следующим уроком. На дом была задана басня, а это могло означать только одно – Нина Семёновна даст новый материал и будет опрашивать всех, включая новеньких. Сама она, разумеется, понимала, как сильно рискует, назвав первым Бориса Окишина, однако менять выбор не стала.

Борис был не из тех, кто мог придти на урок не подготовленным, и, хихикнув для порядка, бодрым шагом вышел к доске. Класс замер в ожидании праздника. Нина Семёновна скрестила руки на груди и приготовилась слушать. Борис не смутился и начал читать: « У одном селе, не важно где, ходил баран у череде. Разумных баранов наогул же немного, но этот так дурней дурного».

– Всё-всё- всё! – вдруг прервала его Нина Семёновна и сразу перешла на белорусский. – Чуць гэта вышэй маих моц! – потом сморщилась, как от зубной боли, укоризненно покачала головой и даже схватилась за сердце, как всегда, когда кто-то истязал родной язык. Правда, нашла это недостаточным и добавила, на этот раз по-русски. – Хватит! Довольно! Достаточно! Слышать это выше моих сил! Кто нам расскажет басню как следует?

В ответ на её призыв взметнулся лес рук, не считая нескольких ленивцев и, конечно, новеньких. Кондрата Крапиву дети просто обожали. Это был белорусский Крылов, и его произведения никогда не оставляли их равнодушными, что случилось и на этот раз с его знаменитой басней о дипломированном баране.

Катя едва ли не первой подняла руку, однако Нина Семёновна остановилась на Леночке Тишко. Та обрадовалась, почти бегом вышла к доске, но, встретившись взглядом со всем классом, сосредоточившим на ней внимание, смутилась и даже покрылась румянцем.

– Давай, Ленка, давай, покажи класс этим русским! – беззлобно подбодрил её Славик, жестом давая понять новеньким, что сейчас Лена покажет им фигуры высшего пилотажа. За это время та справилась с волнением и гордо объявила: « Дыпламаваны баран. Кандрат Крапива».

Класс снова замер. Лена кашлянула для верности и начала бодрым голосом:

– Ў адным сяле (не важна – дзе)

Хадзiy Баран у чарадзе.

Разумных бараноy наогул жа нямнога,

А гэты дык дурней дурнога —

Не пазнае сваiх варот:

Вiдаць, што галава слабая.

А лоб дык вось наадварот —

Такога не страчаy нiколi лба я:

Калi няма разумнiка другога,