Рондо

– Почему «была»? – перебил ее любитель анекдотов. – Она и сейчас есть. Жива. На пенсии!

– Я вот и говорю, почему у такой умной женщины сын – дурак?! – неожиданно она закончила начатую фразу, и здесь напрашивалось – «неожиданно для всех», но я ошибся…

Тостов слышал такое в свой адрес уже не в первый раз. Тут же легко и без обид отреагировал:

– На детях, моя милая дама, природа отдыхает!

Теперь, чтобы пойти к Тостову, я не знаю, кто бы меня мог принудить. Мне оставалось только одно – подняться в отделение. И, к моему большому удовольствию, я попал снова на Светлану Анатольевну Пичугину. Но она вдруг стала немного упрямиться. Мол, опять придется ходить по судам. Ни один врач не любит, поэтому сотрудничать с экспертами. У гинекологов профессия мирная. Не то, что у судебных экспертов – убийства, изнасилования, причинения тяжкого вреда здоровью, которое нередко заканчивается смертью. Тут она порекомендовала мне свою дочь, которая к тому времени уже тоже работала гинекологом. Но, правда, всего несколько месяцев.

– Светлана Анатольевна! – я решил ее переубедить. – Я обязательно посмотрю девочку и с вашей дочерью! Но необходимо сначала с вами! – и я объяснил сложность самого вопроса, не выходя за границы тайны следствия. Хотя сам еще не мог понять, где начиналась и где заканчивалась тайна, и существовала ли она вообще с Маскаевыми…

Отказать она мне, конечно, не смогла, потому что оставалась порядочным и добросовестным человеком и врачом. Как-то, еще совсем недавно, я приводил к ней свою жену. Ее прооперировали в области. Гинекологом-хирургом оказалась высокая, сильная, крепкая женщина. Еще до операции, у нее в кабинете, я положил ей деньги на стол, и она закрыла дверь изнутри. Я хлопотал о благополучие своей супруги.

– Ой, Сергей Петрович! Балуешь ты меня! – рассмеялась добродушно хитрая татарка. Дальше, то ли съязвила, то ли пошутила, или приятно удивилась моей благодарности и решила отработать по полной программе. Как она считала, уважить здесь меня, или сделать очень приятное на перспективу моих интимных отношений с женой. Не могла только предвидеть, как и я, что сами отношения скоро лопнут, и начало всему положат именно проблемы по экспертизе Маскаевой, а значит, и с моим работодателем. – Сделаю я для тебя «мышиный глазок». Всю жизнь меня вспоминать будешь! – говорила она, оценив взглядом ту сумму денег, которую я обозначил числом на клочке бумаги.

Она сделает супруге пластику влагалища, одновременно с той серьезной операцией, что стала необходимой и обязательной. Иначе, ее болезнь могла закончиться злокачественным новообразованием и дальнейшим лечением в онкологическом центре. Потом у жены начнется длительный лист нетрудоспособности. Продлевать его предстояло у себя в районе, у своих гинекологов. Здесь Асия Бореевна, та самая татарка-гинеколог, предупреждала, что смотреть супругу зеркалами в такое время ни в коем случае нельзя. Не меньше месяца. И лучше, если врачи, объяснила она нам обоим, не станут лазить даже пальцами. И, уже обращаясь ко мне, настаивала:

– А через месяц привезешь ее ко мне, и я посмотрю сама!

И вот я – врач, судебный эксперт, веду жену к своим гинекологам – продлить больничный лист. А тут доктор Кочетова. Не хочется говорить оскорбительных слов в ее адрес, что она врач с одной извилиной в голове или одной веревочкой. Если ее перерезать, отвалятся уши. А если и была у нее вторая извилина, отец все-таки долгое время работал анестезиологом, то она отвечала и контролировала в ее мозгу самолюбование и амбиции от явного безрассудства. Она однозначно настаивала на том, чтобы моя вторая половина улеглась в гинекологическое кресло. И собиралась смотреть ее зеркалами. Без такого осмотра она, якобы, не сможет продлить больничный лист. Выглядела самоуверенной и нахальной. Она не стала даже раскрывать амбулаторную карту с выписным эпикризом, где отмечены все нюансы осмотра и послеоперационного ведения таких и похожих пациенток.

– Я не верю! – запротестовал я. – Что по записям областного гинеколога вы не можете продлить больничный лист! Потому что тогда, как понимаю даже я, вся пластика пойдет коту под хвост…

Я собирался говорить сейчас в прямом и переносном смысле. Ведь она порвет гинекологическими зеркалами и, даже может пальцами, растянуть вновь образовавшуюся ткань по шву. Моя жена долгое время терпела и выжидала вместе со мной. Половые отношения между нами на время прекратились. И операция оказалась не настолько простой и безболезненной. В послеоперационный период ей добавляли через спинномозговой катетер снотворного и обезболивающего. Она ждала и терпела, когда болевые ощущения закончатся. До операции она ни один год мучилась и кровоточила. Уровень гемоглобина упал тогда до критических отметок. Несчастная учительница, кем она была, не переставала смотреть в зеркало на свои бледные уши, что указывало на малокровие. Еще я понимал, что вся пластика затеяна не ради удовлетворения наших похотливых страстей вместе с женой. Здесь хирург Асия Бореевна убивала двух зайцев: вроде как бы хотела сделать для нас то, что очень дорогого стоит само по себе, как пластика половых путей у женщин. Еще важнее, ей хотелось не допустить грозного осложнения после такой операции, как выпадение влагалища и даже матки, если бы она у нее осталась бы, и тогда уже пластика становится не ради любовных утех, а жизненно важной необходимостью.

Но доктор Кочетова Мария Ивановна не ведала стыда. И не боялась позора. Фамильярно и беспардонно, наверное, считая, что все выглядит убедительно, и, думая, вероятно, что в такой момент можно шутить, проговорила и показала, как показывают уличные ханыги, поддев край коронки своего зуба, ногтем большого пальца правой кисти, сопровождая это щелчком:

– Зуб даю! Без осмотра больничный не продлит ни один врач!

Она была большая, огромная. Гром-баба – говорили о таких. Пузатой стала, как отец, анестезиолог, давно покинувший наш мир. Остался он в памяти многих, как очень страшный, гориллоподобный, живший с красавицей-женой, матерью Марии Ивановны. Та гуляла от него налево и направо, не опуская хвоста. У дочери вырос живот сразу после первых родов. Из-за гнилого характера за глаза ее звали «бабушкой на сносях». Она была обжорой до неприличия. За столом чавкала. Изо рта летели в разные стороны крошки не пережеванной пищи.

12

Наступило время, когда заведующая гинекологией Слакина, женщина красивая и успешная, решила оставить заведование. Последнее время много злоупотребляла спиртными напитками. Стала двигать на свое место именно ее – Машеньку Кочетову, чтобы иметь послабление в работе и обезопасить себя, употребляя коньяк на ночных дежурствах. Видели ее пьяную только больные. Вот им и следовало заткнуть рот, если бы они захотели пожаловаться. Лучше Машеньки Кочетовой этого сделать никто бы не смог. Сумела бы еще Черташина. Но та сама уже была в возрасте, как Слакина, и они не любили друг друга.

Я тогда неудачно и непредусмотрительно выпалил Слакиной по поводу транзита власти:

– Как же она, Кочетова, может оперировать? У нее такой большой живот. Она же не дотянется руками до операционной раны. Живот будет упираться в край операционного стола!

На что вездесущий Тостов, уже только мне одному, заметил:

– Серега! Когда она станет заведующей, руки начнут тянуться к деньгам благодарных пациентов, они и отрастут. Как шея у жирафа. Дарвин еще писал про естественный отбор.

Я подумал, что Дарвин писал не о том, а об изменении видов.

От Кочетовой, не согласившись с ее доводами, презрев ее амбиции, большое толстое пузо, я повел жену к Светлане Анатольевне. И продлил у нее больничный лист. Потом вернулся снова в смотровой кабинет к Кочетовой. Она высокомерно удивилась, затем обрадовалась, что я вынужден все-таки обратиться за ее помощью (она обманулась):

– Ну что, я же говорила, ни один врач так не подпишет, пока не посмотрит больную…

Чтобы она не продолжала говорить дальше, да и слушать я не хотел, поэтому зло оборвал ее:

– Да перестаньте вы нести чушь! Перестаньте калечить больных! Я пришел забрать ваш зуб! – напомнил ей клятву, что она «зуб дает».

Она сначала не поняла, а потом вспомнила, как клялась на тюремном жаргоне. Но она не покрылась краской стыда, не стала извиняться, не сникла. Не отводя от моих глаз бесовского взгляда, нагло упираясь в них, где было написано больше, чем я говорил – безумное возмущение от черствости и бессовестности. И я подумал, что же она вытворяет с другими, если такое позволяет с коллегой, судебным врачом.

– Представляете, сколько беды и горя вы уже… и еще принесете людям?! – выпалил я, уходя от нее, сильно хлопнув дверью…

А супруга не оценит моих стараний и усилий по сохранению ее здоровья и, как говорят, воткнет мне нож в спину.

Теперь я снова попал к Светлане Анатольевне и был несказанно рад. К сожалению, таких врачей, старой школы моего поколения, оставалось все меньше и меньше. И тут я еще узнал, что Валентина Афанасьева, о ком я здесь уже упоминал, как о хорошем враче, умерла от онкологического заболевания.

…Мы стали смотреть потерпевшую. На опрос ее я потратил много времени и скоро пойму, что оказались мои усилия не зря. Мое профессиональное чутье не подвело меня и в этот раз. Но снова вызвало переживание и беспокойство.

Инициативу я взял на себя, опыт у меня уже накопился. Я раздвинул у девочки большие половые губы и наступил шок! Вот чего я опасался и предчувствовал… Светлана Анатольевна стояла рядом и ничего пока еще не понимала. Я замолчал, онемел, и, пожалуй, мягко сказано. Я оцепенел. Всегда, будучи достаточно разговорчивым, но вежливым и обходительным с пациентами или свидетельствуемыми, я невольно иносказательно выругался:

– Ну, ё-п-р-с-т!.. – и умолк. Передо мной полулежала девственница! Лишь в одном месте я, конечно, увидел и сразу разглядел небольшой старый разрыв у края девственной плевы, неглубокий и, естественно, не доходящий до ее основания. Я пытался ввести, как делают гинекологи, два вместе сложенных пальца в отверстие плевы, но они лишь незначительно, только кончики обоих пальцев, проходили в само отверстие, обозначая по периметру чуть больше 7 сантиметров, а диаметр круга не более 2,2 сантиметра. Давить дальше было нельзя, чтобы не разорвать ее. Я попросил девочку покашлять и обнаружил хорошо выраженное кольцо сокращения, которое плотно облегало мои пальцы.

Брат ты мой, подумал я, неужели ее отец-насильник имеет размеры своего полового члена по диаметру, как хвост у взрослого поросенка или свинячий хвост, закрученный колесиком. Может он страдает гипоспадией и гимен дочери для него лучший полигон в целях удовлетворения мужских страстей и мелких страстишек? Хотя я не исключал теперь и такого варианта. В жизни случается все. И опыт уже научил меня не удивляться раньше времени, пока не увижу всего сам до конца.

И я вспомнил случай, который запечатлелся в моем сознании и памяти четко и неизгладимо по разным, в таком случае, причинам. Ко мне привезли мужчину, которого обвиняли в изнасиловании по заявлению женщины. Он краснел, стеснялся и даже, я бы сказал, вел себя так, словно жеманился. Я не стану описывать всех подробностей, начну с главного. Он убеждал меня, но как-то не совсем уверенно, в обратном отсчете:

– Доктор! Это неправда! Я не мог никого изнасиловать! – он отводил в сторону взгляд или даже больше смотрел куда-то вниз, и в пол.

А история случилась, по словам женщины, там, где в нашем городе происходил похожие случаи уже не первый раз. Все было достаточно банально. Среди лесного массива из сосен и берез, где белые стволы украшали ландшафт, а вечнозеленые иголки придавали необъяснимую свежесть, смешиваясь цветом и запахом с белым снегом и морозной усладой чистого воздуха – зимой, а летом – все приятно обволакивало прохладой, под сенью деревьев, там и проходила трасса. Строили эту трассу то ли армяне, то ли не армяне. Но на асфальтоукладчике у них было написано большими белыми буквами «АРА». Так, с тех времен, дорогу и стали называть «армянкой». Женщина ночью оказалась на той злополучной армянке, когда мужик схватил ее и поволок в сосновые заросли…

– Я хотел бы уточнить, – обратился я к стеснительному мужчине, – почему вы не смогли бы изнасиловать? У вас отсутствуют мужские половые органы, половой член? – За время работы я встречал и такое.

Сама трасса в нашем городе ночью всегда освещалась. Высокие фонари стояли только по одну сторону, но светили хорошо и на дорогу и на тротуар. Когда сегодня я живу на съемной квартире в Онгудае, в той самой далекой Сибири, где сложили свои головы и умирали от болезней многие несогласные с царским режимом поселенцы и каторжане, я из гостиной хорошо вижу Чуйский тракт. Отчасти он напоминает мне «сердобскую армянку» – милый уголок моей малой родины. Одновременно думаю, как шли по Чуйскому тракту, гремя оковами и кандалами, осужденные. Как они строили и пробивали тракт среди гор и зимней мерзлоты. А некоторые так и не доходили до мест своей ссылки. Умирали от холода и голода. Усыпали костями сгнивших тел весь путь от Петербурга до необозримых границ многострадальной России.

Горевшие на Чуйском тракте огни от фонарей, также выставленные только с одной стороны, особенно хорошо видны поздно вечером или ночью. Я смотрел и смотрел на них, и не замечал, как слезы начинают течь из моих глаз. Я скучал по своей родине. Я никак не мог понять, почему я здесь, почему сюда попадают за честность и порядочность. И почему сегодня не ведут по Чуйскому тракту Велиара. А за ним должна ехать открытая грузовая машина и лихие музыканты духового оркестра, стоя на ней, играют известный и любимый всеми марш «Прощание славянки». Я живу здесь и, часто просыпаясь ночью, бегу к окну в гостиной, когда съехал из дома, который сам топил, посмотреть на Чуйский тракт. Потому что мне все чаще кажется и слышится, что там, на Чуйском тракте, наконец, кто-то заиграл «Прощание славянки».

– Вот именно, что есть! Есть у меня эти самые мужские органы! – сказал мужчина, будто сожалея, что они у него есть.

– Тогда не понимаю, что вы хотите сказать? – я снова давал ему время на признание и раскаяние, как будто я мог помиловать или амнистировать его. На самом деле это всего лишь на всего анамнез, о котором я уже говорил.

– Да вы все поймете сами! – мне показалось, он наделял меня полномочиями, которых у меня не имелось. Словно я – судья, от которого зависела теперь его судьба.

«Вот уж, действительно, – подумал я, – нет пророка в отечестве своем, а он меня хочет видеть таким. Стеснителен. Или, может, он надеялся, что имеет дело с настоящим профессионалом и все зависит только от меня… Неисповедимы пути Господни!»

Я относился ко всем экспертизам серьезно и внимательно, без суеты и раболепства перед правоохранительными органами. Я плохо верил на слово как тем, кто считал себя потерпевшими, так и другим, кого спешили служаки в погонах назвать преступниками. Судебная медицина находится в России в системе здравоохранения. Но появились и среди нас Велиары, и все изменилось. Потому как Велиар продает не только себя, но весь принцип уклада судебных врачей. Он служит ни совести, ни закону, ни клятве Гиппократа, а золотому тельцу и истукану, которого у него все равно отберут и заставят служить им – людям с большими погонами – самым разным и маститым оборотням. И я иногда не понимал, кто из них кто… Где «белые», а где «красные» и где с ними оборотни. Но блудник и вор, Велиар, поднялся и возвестил всему христианскому миру, что он есть и имя ему – легион, и имя его – Велиар!

Дальше задавать вопросы, доставленному ко мне в кабинет в наручниках, насильнику, наверное, не имело смысла. Но я все-таки хотел, чтобы он сформулировал самый главный аргумент в свое оправдание. И он сказал его:

– Я не смогу изнасиловать, пока женщина сама мне или себе не поможет! – мямлил он и комкал слова.

– Вы хотите сказать, что она должна помочь вам изнасиловать себя?! – я даже не сдержался и хихикнул, не в силах скрыть удивление.

– Вот так все! Не верят! – грустно и безнадежно заключил мужик, с виду похожий на интеллигента. Но он еще, по всему я увидел, не терял надежды вразумить меня и достучаться до моих лучших качеств характера, и подвигнуть к честным намерениям и поступкам: