Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке

Я считаю – тогда это уже во мне созрело, – что в школе не столько надо давать знания, сколько пробуждать интерес, приобщать, обучать навыкам приобретать знания самостоятельно[41 - Окуджава Б. Если бы учителем был я: Небольшой монолог в канун первого сентября // Лит. газ. 1995. 30 авг. (№ 35). С. 6.].

Впрочем, надо сказать, что не всегда деятельность свою как учителя он оценивал отрицательно:

Получилось так, что я был неплохим педагогом, даже хорошим педагогом, но учителем был неважным, потому что преподавание не любил. Мне не нравилось учить, требовать. Но другого выхода не было[42 - Окуджава Б. Куда поступал Онегин / Интервью брала И. Ришина // Первое сентября. 1992. 17 окт. С. 3.].

И в свете этого мнения о нём его бывших коллег видятся не совсем справедливыми. Он действительно был «никаким» учителем, но только в понятии того времени. Он совсем не подходил под тогдашний стереотип хорошего учителя.

А впрочем, что это я? Скорее всего, и сегодня такой учитель вряд ли пришёлся бы ко двору. Но я почему-то думаю: будь таких учителей побольше, жизнь наша была бы лучше…

6.

Что касается музыкальных «упражнений» учителя, то они не были секретом для всей школы. Да и как могло быть иначе, если гитара у него тут же лежала, в учительской, и он часто пел на переменах или если бывал свободный урок. Но что именно он тогда пел, те, с кем мне довелось встретиться, не запомнили, а молодых учительниц, что были тогда с ним дружны и общались чаще, повторюсь, в Высокиничах мне застать уже не пришлось. Остальные же были редкими случайными слушателями и не предполагали, что он может петь что-то собственного сочинения.

Лидия Петровна Брыленко говорит:

– Просто мы с открытыми ртами сидели всегда и слушали, я и не ставила целью, чтоб запомнить, что он там поёт, я просто наслаждалась его голосом, игрой на гитаре. Он так виртуозно с нею обращался, ну, как с игрушкой…

Простим неискушённой сельской учительнице некоторое преувеличение насчёт виртуозного обращения с гитарой, но вот что говорит один из бывших его учеников:

– Он из всего мог извлекать музыку, даже простой карандаш в его руках издавал музыкальные звуки…

Коллеги ему говорили: «Вам надо не литератором, а артистом быть».

Помнят гитару и ученики. Уже упоминавшаяся Валентина Титова рассказывает:

– Гитару в школе сначала не видели, а потом он принёс её и говорит: будете хорошо себя вести, я вам в конце урока что-нибудь спою. Песни были незнакомые, похоже, что он сам сочинял их. Но это только в конце урока, и то, если урок прошёл хорошо. Осмотрит класс, скажет, что сегодня мы вели себя хорошо, к уроку подготовились хорошо – две пятёрки, две четвёрки, и идёт за гитарой. Приятные были песни, нам очень нравились.

А ещё у нас один учитель по физике был, так он у нас в конце урока на скрипке играл, я, правда, не запомнила, как его звали. Он тоже недолго пробыл в школе.

Мне уже приходилось удивляться в первой главе повествования такой странности, что учителей, помнящих Булата Окуджаву, ещё можно встретить, а учеников днём с огнём не сыщешь, да и те, кого встретишь, ничего вспомнить не могут. Это и понятно, ведь он совсем недолго пробыл в их школе. Поэтому и учителя, работавшие тогда с Булатом, по большей части мало что помнят или помнят что-то такое, о чём не хотят рассказывать.

Одна из моих собеседниц долго мялась, пытаясь вспомнить что-нибудь хорошее об интересующем меня учителе, но, видимо, ничего не вспомнила и, с трудом преодолевая неловкость, вымолвила:

– Вы знаете, если вот так откровенно… он не внушал доверия.

Этой фразой можно, пожалуй, обобщить впечатление сельчан от необычного учителя. Отчасти здесь и неприятие городского человека деревенскими, обусловленное разными факторами, в том числе и уровнем образования. Но главное, как нам представляется, не это. Галина тоже сильно отличалась от деревенских, даже ещё сильнее: её отец был уважаемым человеком, полковником, а не каким-то там «японским шпионом», как отец Булата, но она везде быстро становилась своей. А Булат – нет. Ну, хоть старался бы, что ли, скромнее себя вести, чтобы видели люди, что он не такой, как его родители…

Но… не наш он всё-таки был человек. Было в нём что-то такое несоветское. А ведь тогда он ещё был идеологически вполне верно настроенным молодым человеком и ещё искренне верил в правильность ленинского учения.

Так что же он – не понимал, чего от него хотят? Зачем направо и налево ставил двойки, когда от него требовали стопроцентной успеваемости? Зачем учил детей думать в стране, где требовалось не думать, а только исполнять?

В том-то и дело, что не понимал. В нём действительно сразу было что-то не то, хоть сам он об этом мог и не догадываться. Что это было? Обострённое чувство человеческого достоинства, а может быть, неумение или нежелание ходить строем?

…Через несколько лет, когда стали появляться его песни, они вызвали бурную ненависть кремлёвских идеологов, и не случайно.

…Чем же я вам не потрафил, чем же я не угодил?

Сочинял-то он обычные, как ему казалось, лирические и шуточные песенки, а они оказались какими-то антисоветскими. Не по содержанию, нет, но по духу своему, по сути. Они заставляли слушателя задуматься, – может быть, впервые задуматься не о стране нашей великой, в которой жизнь становится с каждым днём всё лучше и веселее, и не о каком-нибудь герое или ударнике, а о себе. И слушателю, может, впервые стало жалко не Павлика Морозова или Павку Корчагина, а себя, и он заплакал, слушая эти песни…

Конечно, и прежде люди задумывались о своей судьбе, и плакали, и горевали. Но так, чтобы в песне как будто именно про них написано было, да так пронзительно, да так нешуточно… Это был шок.

И думается, эти песни нанесли коммунистической идеологии такой значительный моральный урон, который мы и сейчас ещё оценить до конца не в состоянии.

А он этого не понимал. Он недоумевал и обижался.

Так, наверное, недоумевали и обижались в своё время Михаил Афанасьевич Булгаков и Андрей Платонович Платонов, когда их клеймили и не печатали их произведений. Они писали искренне и искренне надеялись, что их произведения нужны этой стране.

Но враги Булата понимали суть его песен, а может быть, просто интуитивно чувствовали её. И, не зная, к чему придраться, обзывали их то упадочническими, то блатными… Один только композитор В. Соловьёв-Седой выразил более или менее близко суть этих песен, обозвав их «белогвардейскими». Не в том, конечно, смысле, что Булат Окуджава воспевал белое движение, а в том, что песни эти были чужды самому советскому строю.

7.

Впрочем, нам пора вернуться в Высокиничи.

А тут, пока мы занимались некоторыми изысканиями в литературоведении, подошёл главный государственный праздник – 7 ноября. И хотя день был выходной, на учителей возлагались особые обязанности. Так как Высокиничи были районным центром, полагалось проводить демонстрацию. Учителя должны были подготовить своих учеников, обеспечить, что называется, явку и вместе с ними дружною колонной (так и хочется сказать – толпой) пройти до Доски почёта с портретами передовиков и передовичек на главной площади.

Но у молодых учителей на этот день были другие планы. Они соскучились по дому, по родным и решили съездить в Москву, благо день выходной. К тому же, можно было уехать накануне, сразу после уроков. Пошли с просьбой к директору, но тот категорически отказал. Не получив разрешения, учителя всё же собрались и под предводительством единственного в их компании мужчины – Булата Шалвовича – демонстративно вышли на дорогу ловить попутку. До Москвы было сравнительно недалеко, километров сто.

А после праздника вышли как ни в чём не бывало на работу. Директор был страшно зол, но ничего не попишешь, КЗОТа они не нарушили, прогула не совершили.

…Несколько лет назад архив Жуковского (прежде Высокиничского) районного отдела народного образования сгорел, и теперь многие документы того времени утеряны навсегда. В частности, установить, кто и когда устроился на работу, кто и когда уволился, какие директивы РОНО спускал в школу и какой была обратная связь, невозможно. К счастью, в новой Высокиничской школе сохранилась книга приказов за тот период. Конечно, все приказы касаются исключительно внутренней школьной жизни, но – спасибо и на том – кое-что интересное мы можем из них почерпнуть.

Этот источник документов остался почти единственным по интересующему нас вопросу, поэтому прошу простить, если я слишком часто и густо буду его цитировать. Жалко пересказывать суть того или иного приказа своими словами – мне кажется, что в этих, на первый взгляд, скучных строках теплится какая-то жизнь. То ли слышится слабое биение пульса давно ушедшей эпохи, то ли вдруг на мгновение оживают чувства и страсти, владевшие тогда людьми, угодившими в эти документы.

Выше я оговорился, что школьная книга приказов – почти единственный источник документов. Почти – потому, что есть ещё один – «высокиничское дело» в архиве облоно, сохранившемся в Государственном архиве документов новейшей истории Калужской области. Это «дело» появилось позже, в связи со скандалом, последовавшим за увольнением нашего героя и учительницы Суховицкой. В нём есть документы, не имеющие никакого отражения в школьной книге приказов. Эти документы требуют особого внимания, так как представляются фальшивкой, призванной сфабриковать это самое «дело». Один из этих сомнительных документов, докладную классного руководителя П. Грудинина, мы уже приводили выше.

Итак, директор школы Михаил Илларионович Кочергин был человеком хоть и не очень далёким (что, видимо, и мешало высоколобым выпускникам Московского пединститута и Тбилисского университета уважать его), но деятельным. Впрочем, не столько он сам был деятельным, сколько заведующая районо Свирина, которая дневала и ночевала в школе.

Буквально через месяц с небольшим после ноябрьских праздников появляется приказ о плачевном состоянии дел с преподаванием русского языка в школе. Что интересно, сколько ни листал я журнал приказов, никакого подобного приказа относительно преподавания других предметов мне увидеть не довелось. Складывается впечатление, что приказ направлен не столько на улучшение в деле преподавания русского языка, сколько против конкретных преподавателей. Но не так прост Михаил Илларионович: в документе в числе прочих имеется одна фамилия – Иван Григорьевич Новиков, отнюдь не из той компании молодых учителей, с которыми, собственно, борется руководство школы вот уже почти полгода. И Новиков даже первым упоминается, чтобы усугубить объективность грустной картины[43 - Орфография и пунктуация приказов здесь и далее сохранены.]:

Приказ № 37

По Высокиничской средней школе

от 14 декабря 1951 г.

Проведённая проверка состояния тетрадей учащихся по русскому языку по 5–6 классам нашей школы, показала, что преподаватели русского языка Новиков Иван Григорьевич, Окуджава Булат Шалвович, Прошлякова Галина Алексеевна и Суховицкая Майя Семёновна уделяют недостаточное внимание проверке тетрадей учащихся, так например:

1. У ученицы Рассохиной 6 «а» класс тетрадь не проверялась в течении целого месяца с 26/Х по 26/XI (учитель Суховицкая Майя Семеновна). У ученицы Ивановой Светланы 5 «б» тетрадь не проверялась с 16/Х по 9/XI; у ученика Сенаторова 5 «б» класс тетрадь не проверялась с 26/IX – 11/XI (учитель Окуджава Булат Шалвович). Вместо оценок после проверки ставится «см» (преподаватель Прошлякова).

2. При проверке тетрадей многие ошибки не замечаются, а, следовательно и не исправляются. В следствие этого получается завышение оценок. Например, у ученицы Тишиной 5 «б» класс в домашней работе от 19/Х, 29/Х имеют место неисправленные ошибки, а оценка 5. У ученицы Пресновой В. в работе от 23/Х пропущено две ошибки, а оценка 5. У ученика Ларина 5 «в» класс пропущены ошибки точно также у ученика Федосова в работе 9/XII – оценка 5.

3. Как правило, внешний вид тетрадей учащихся 5–6 классов оставляет желать много лучшего. Они сильно помяты, на их листах много чернильных пятен, верхние листы (обложки) у многих тетрадей оторваны. У многих тетрадей не соблюдаются поля. Многие учащиеся отчеркивают поля небрежно.

4. Каллиграфия письма учащихся в большинстве случаев плохая. Преподаватели не отражают в тетрадях борьбы за хорошую каллиграфию.

5. Имеет место случайность в подборе орфограмм для классных работ с учащимися, например, орфограмма для классной работы в 5 «б» класс 23/Х.

Все перечисленные факты говорят о том, что преподаватели русского языка и литературы нашей школы недостаточно борются за прочные и хорошие знания учащихся и не систематически приучают учащихся к аккуратности и ответственности перед учителями, родителями и товарищами за свою работу.