Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке

Мне чудится издёвка в его словах. Петунин откатывается на своё место. Я сажусь.

– Ничего не понимаю, – говорю я.

– Н-да, – говорит Виташа. – Дело тёмное…

И снова, но уже тихо-тихо, звучит моя фамилия. И Шулейкин, едва освещённый лампой, рассказывает о моих грехах. О мои грехи! Их так много, и они так ужасны…

На стороне Булата был только историк Гавриков. Выпускник МГУ, историю он знал очень хорошо, но был у него один существенный недостаток: Николай Григорьевич пил. Когда-то он был заведующим Тульским облоно, но оттуда его сняли за пьянку, и старый друг Сочилин, заведующий Калужским облоно, взял его к себе инспектором. Но и тут он не удержался, и Сочилин отправил его куда подальше – учителем в Шамордино. Однако и здесь Гавриков не взялся за ум: даст ребятам задание по книжке, а сам – в магазин за водкой.

На этой почве отношения с директором у него, конечно, были напряжённые, и с работы он должен был вылететь вот-вот. Терять ему было нечего, поэтому он смело встал на сторону Булата. А может, и не поэтому. Он вообще был непрост, этот Гавриков. На выпускном экзамене, вспоминает бывшая ученица шамординской школы Анна Борисова, она ответила всё, и экзаменационная комиссия начала совещаться, что ей поставить.

– Ну, один и говорит: «Четыре». – А Гавриков: «Почему?» – «Ну, вот на этот вопрос она не полностью ответила…» – «Да? Добавьте, пожалуйста, что бы вы добавили?» Оказывается, добавить нечего. И всё, Борисовой ставят пять.

Примечательно, что в повести Окуджава не упоминает Гаврикова, – наверное, не очень было приятно называть в качестве единственного союзника самого злостного нарушителя дисциплины.

– Вы хвастались ученикам, – говорит мне Шулейкин, – что вам на всех наплевать, что у вас своя, мол, голова на плечах, что программы – это чепуха…

– Кто вам сказал? – говорю я.

– Это неважно, – говорит он.

– Я говорил, что программу нужно дополнять! Я говорил, что очковтирательство…

Как было принято в те времена, обвинения быстро из профессиональных перерастали в политические, и незавидной могла бы стать судьба молодого преподавателя, сына «врагов народа», если бы заведующий районо не пресёк вдруг решительно эти обвинения и не обратил бы неожиданно свою немилость на самого директора:

– А может быть, вам пора ответ держать, Михаил Андреевич, – негромко говорит Петунин из своего угла…

Теперь уже осмелели и выступили против Солохина и Светлов, и многие другие, и даже Якушов (в повести – Маракушев), яро не любивший Булата, не преминул укусить поверженного директора.

Учитель истории Якушов Булата невзлюбил сразу. Говорили про него, что он осведомитель. Да Якушов и сам не очень-то скрывал своих отношений с органами, гордился тем, что был особистом во время войны, и намекал, что и сейчас вхож в эти инстанции. Может быть, это от него исходило мнение, что новый учитель не просто слишком строго спрашивает с учеников, но ставит неудовлетворительные оценки из вредительских соображений.

– Якушов был такого же невысокого уровня культуры, как и директор, но рекламировать себя любил: и воевал-то он, и то, и сё, а сам всю жизнь учился в заочном институте, да так и не кончил. Сам не скрывал, что в армии был в особом отделе, любил прихвастнуть, показывал удостоверение, – даёт характеристику Николай Михайлович Гудков.

Педсовет, затянувшийся далеко за полночь, на этом не закончился. По воспоминаниям очевидцев, он собирался и в следующие два вечера и продолжался каждый раз почти до утра. На директора посыпались и совсем другие обвинения, касающиеся его морального облика. А по этой части вменить ему было что. Незадолго до этого у него случился роман с десятиклассницей. Говорили, что её поймали на каком-то воровстве и он как будто бы повёз её сдавать в милицию. Но вместо милиции довёз до своего дома. И об этом стало известно всем и каждому. Она и сама потом в школе бахвалилась, что экзамена по русскому и литературе ей бояться нечего. Но к выпускным экзаменам директора уже сняли, а в его классе по сочинению шесть или семь человек схватили двойки и в результате, не получив аттестата, остались на осень. В их числе была и та девушка. На выпускной фотографии её нет, как нет и некоторых других, получивших двойки по сочинению. Не то настроение у них было, чтобы фотографироваться.

Но до выпускных экзаменов ещё есть время, а мы пока вернёмся на педсовет.

Булат в обсуждении морального облика директора не участвовал, он говорил только по существу школьных дел. Большие претензии предъявил он и завучу К. И. Громовой – как будто педсовет собрали не его обсуждать, а завуча. Почти никто ему уже и не перечил. Громова плакала и после педсовета сама ушла с должности завуча. (II)

Вера Яковлевна Кузина вспоминает, как будто это было вчера:

– Я была молодая, тоже математику преподавала, а она уже была со стажем, она мне помогала входить в русло… Мы сидели на педсовете все три вечера с ней рядышком и шептались. А Булат Шалвович терпеть этого не мог, кричит на нас: «Ах, вы и тут нашёптываете!»

Пытаюсь понять, как же так: если большинство преподавателей были против Булата, что же они сидели и молчали, когда Окуджава честил их всех подряд на чём свет стоит?

– Да шалопут он был! И гордый человек, – не выдерживает Кузина.

Уточнять значение этих слов я не решился.

А вот что говорит Булат Окуджава о заведующем районо, который в повести Петуниным выступает, а в жизни его Павел Иванович Типикин звали:

– Мы с ним встретились в один из самых ответственных моментов в моей жизни. У меня не сложились отношения с местной, так сказать, школьной властью. Когда эти отношения дошли до кульминации, собрался расширенный педсовет, на котором меня должны были прорабатывать. И пригласили туда заведующего районо.

Я, конечно, сидел и молчал. Мне было страшно. На меня сыпался такой поток обвинений, что я понимал: дни мои сочтены. <…>

Там, думая, что всё уже решено, все были очень откровенны. А заврайоно ударил кулаком по столу и стал орать на них, что они занимаются очковтирательством, что «сын врагов народа» ни при чём, и пусть они лучше за собой следят…[31 - Окуджава Б. Учитель-словесник / [Беседовал] Е. Типикин // Независимая газ. 1997. 20 сент.]

17.

…Вот так Павел Иванович Типикин оказал Булату Шалвовичу Окуджаве услугу, которую трудно переоценить людям, знающим те времена. Старожилы в Перемышле даже рассказывают, что молодого учителя якобы хотели арестовать, а Павел Иванович заступился за него так: «Тогда и меня берите вместе с ним». Сейчас трудно установить доподлинно: может быть, и звучали подобные предложения в разгар педсовета, а может, стукач Якушов «просигнализировал» насчёт Окуджавы в соответствующие органы, и там Типикин говорил что-то подобное. Но маловероятным представляется, что заведующий районо настолько проникся любовью к незнакомому молодому учителю, чтобы так бросаться на амбразуры. Предполагаемый арест Окуджавы всё же видится плодом последующей трансформации воспоминаний о тех событиях.

Как бы там ни было, хотя Булат Шалвович и прожил в Шамордине всего один год, дружба его с Павлом Ивановичем, возникшая уже много позже, несмотря на разницу в возрасте, сохранилась на всю жизнь. Они переписывались, Окуджава часто приезжал к Типикину в Перемышль, и тогда они ездили на охоту, на рыбалку, любили вместе петь, разговаривали ночи напролёт.

– Он и на мандолине, и на аккордеоне играл, дядя Паша. Пели они вдвоём душевно очень, – говорит племянница Павла Ивановича Наталья Григорьевна Типикина.

Когда пришла широкая известность, Булат Шалвович стал тяготиться днями своего рождения, ему неловко было выслушивать многочисленные высокопарные поздравления и признания в любви, которые обрушивались на него в этот день. Он старался это событие встретить подальше от Москвы. Одним из мест, где он прятался, был дом Типикина в Перемышле. Дом этот был очень хлебосольным. Жена Павла Ивановича Надежда Ивановна, тоже учительница русского языка, отменно готовила. В доме всегда было много мяса и рыбы, добытых хозяином в окрестных лесах и реках, много было вина – разного самодельного.

Надежда Ивановна тоже запомнила Булата ещё с тех пор, как он в первый раз приехал устраиваться на работу.

Внучатый племянник Типикина Евгений писал:

В мою жизнь Окуджава вошел очень рано. Бабушка не раз вспоминала, как, будучи инспектором районо по кадрам, оформляла на работу молоденького учителя русского языка и литературы. А подписывал все бумаги мой двоюродный дед, Павел Иванович Типикин, который работал заведующим Перемышльским районо Калужской области[32 - Окуджава Б. Учитель-словесник / [Беседовал] Е. Типикин // Независимая газ. 1997. 20 сент.].

Прошли годы. В 1962 году Перемышльский район упразднили, а стало быть, и районо тоже. Павел Иванович стал директором Перемышльской средней школы и проработал в этой должности много лет. Вдруг незадолго до пенсии его освобождают от должности, чтобы назначить родственничка кого-то из районного начальства. Типикин обиделся. Собрался и поехал в Москву. Пришла пора Булату выручать друга, и он, видимо, сумел надавить на какие-то рычаги – в Калуге ли, в Москве ли…

– Павел Иванович ещё не вернулся из Москвы, а уж его устроили обратно на работу, – с улыбкой вспоминает племянница Наталья Григорьевна.

Так Типикин и доработал спокойно до пенсии директором школы.

Последнее время он тяжело болел, жил на обезболивающих уколах, но до конца оставался сильным человеком. Племянница, ухаживавшая за ним, успокаивала, что приболел, мол, немного, это от возраста – всё-таки восемьдесят семь лет… Но Павел Иванович слушать её не хотел: «Замолчи, это разве возраст? Даже не говори об этом и не напоминай! Мы с тобой ещё таких дел наворошим, вот только поправлюсь…»

Однако пришёл день, когда он не мог уже шутить, и захотелось ему напоследок услышать голос старого друга. Наталья Григорьевна набрала знакомый московский номер.

– Дядя Паша звонил ему в последний раз прямо перед смертью. Позвонил, говорит, мол, я вот лежу и уже всё… А Булат, чтобы его как-то подбодрить, говорит: «Я по телевизору-то выступал, тебе язык показывал, – ты что, не видел?» Последний раз улыбнулся дядя Паша. Любил он Булата очень…

Павел Иванович Типикин умер в 1995 году. А Булат Шалвович, хоть и был много моложе, лишь на два года пережил своего друга. (III)

18.

Через несколько дней после шумного педсовета из облоно пришёл приказ об освобождении директора школы Солохина от занимаемой должности. Прямо вот так, не дожидаясь уже совсем скорого окончания учебного года, до которого уже чуть-чуть осталось. Исполняющим обязанности директора школы был назначен учитель химии А. И. Анчишкин.

А потом были выпускные экзамены. На выпускных погорели ни в чём не повинные выпускники Солохина, тот самый класс, где учился Виктор Окуджава. Рядовой учитель Солохин ничем им помочь не мог – на экзамен приехала комиссия из районо. На устном экзамене он ещё как-то мог схитрить, например, положить билеты с вопросами, которые он вообще не проходил со своими учениками, в самый низ. В последнем билете, тридцать первом, было что-то про современных советских писателей. И вот самая лучшая отличница, Аня Борисова, умудрилась-таки вытащить этот злополучный билет.

– Какие советские писатели, у нас и библиотеки-то не было! Мы и не знали их, никаких советских писателей. И он нам ничего про них не говорил, – возмущается Анна Семёновна.

И надо же было, чтобы именно ей так не повезло! Такая добросовестная ученица, почти все экзаменационные вопросы назубок знала, и только этот вопрос не давал ей покоя задолго до экзамена. Подходила она и к Булату Шалвовичу, но и он ей не помог. Но «продавать» на экзамене Солохина она не стала, не сказала, что этого они вообще не проходили, просто потребовала другой билет.

Вот и закончился первый учебный год преподавателя Булата Окуджавы. Этот год не прошёл для него даром. Он много увидел и узнал нового, чего никогда не смог бы увидеть ни в Москве, ни в Тбилиси. И эти жизненные наблюдения и опыт пригодятся ему в будущей жизни, и не только литературной.