Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке

В Шамордине Булат об этих своих злоключениях не рассказывал, да и вообще мало кто знал, что он пишет стихи.

Вот Борис Харитонович Кузин помнит:

– Как-то дома у Булата играли мы в шахматы, и он мне показал вырезки из дивизионной газеты со своими стихами. Я был очень удивлён, не знал, что он стихи пишет.

Помнишь, ветер дым распушивал,
Фронтовая ночь плыла.
За деревнею разрушенной
Ты меня подобрала.
От заботы не избавилась,
Громкой славы не ждала,
Не забыла, не оставила,
Смерти в руки не дала.
На распутьи в утро раннее
Лишних слов не говорят.
Ты мне даришь на прощанье
Только взгляд… Тоскливый взгляд…[28 - Окуджава Б. В край родимый… // Боец РККА. Тбилиси, 1945. 2 сент.]

Фронтовые стихи Булата нравились Кузину, ведь он тоже воевал.

А Николай Михайлович Гудков вспоминает, что как-то приезжал в Шамордино незнакомец, спрашивал Булата, и, не застав его, интересовался, есть ли у того новые стихи. «А я и не знал, что он стихи пишет, и ничего Булату об этом не сказал».

Возможно, это корреспондент газеты, которую Булат бомбардировал своими стихами, заезжал по каким-нибудь надобностям да заодно и решил познакомиться с местным поэтом. Булат о его приезде так ничего и не узнал.

Ну, в общем, стихам своим Булат посвящал немало времени, и бедному Виктору доводилось делать уроки за столом, только когда Булат отсутствовал.

С братишкой отношения у Булата складывались не лучшим образом. У того характер тоже был не подарок.

Вера Кузина:

– Они ссорились частенько, между прочим. Частенько ссорились. Ну, они оба заводные были.

Булат, вынужденный заменить Вите отца и мать, сделать этого всё-таки не мог. Он следил за учёбой Виктора и кормил его, но материнской теплоты для братишки ему взять было неоткуда – он и сам вырос без матери. Но главное, наверное, не это, а характер, который заставлял его держать нежность и ласку глубоко внутри, и только в стихах эта нежность обнаруживала себя. А может, она вся уходила в стихи и для живых людей её не оставалось?

Николай Гудков: «Его брат учился в моём классе, я был у него классным руководителем, и Булат часто интересовался его успехами».

Что касается учёбы, Булату за Виктора краснеть не приходилось – тот был отличником. Но почему-то Булат был против Витиного увлечения Варей. Почему это было так, можно только гадать. Может, он опасался, что отец у Вари тоже репрессированный и эта удвоенная репрессированность как-то может отразиться на их судьбе. Виктор Шалвович на этот счёт тоже особенно не распространялся. Через много лет он с грустью вспоминал Варю, которой уже не было в живых: «В Каменке большой клуб был. Мы с Варей туда ходили».

Как-то раз, когда ни Булата, ни Гали не было дома, – они ушли на педсовет – Витя привёл Варю к себе домой. Что уж они делали, неизвестно, может, и целовались… Вдруг ворвалась в дом разъярённая мать Вари и устроила грандиозный скандал, ударила дочь. Вечером Булат с Виктором тоже жёстко поговорили, после чего Виктор ушёл жить к товарищу, вообще в другую деревню…

Екатерина Цыганкова:

– А ведь мать-то её сначала не была против их дружбы… А уж потом, когда узнала, что Булат против!..

Виктор Шалвович так и не женился никогда.

Историю про шамординское житьё-бытьё Булата Окуджавы я писал давно, и рассказ о несостоявшемся романе Вити и Вари заканчивался словами: «Может быть, он и сейчас ещё любит Варю…» К сожалению, жизнь иногда вносит свои коррективы в недописанный текст. Тем более, если его так долго писать. В ноябре 2003 года Виктора Шалвовича не стало.

13.

До знакомства с Виктором Шалвовичем я немало слышал про него от людей, знавших его в разные годы, в основном, очень давно. Рассказывали, что он человек с очень сложным характером, нелюдимый и даже со странностями. В последние годы он со всеми раззнакомился, не общался ни с родственниками, ни с друзьями, практически ни с кем. Рассказывали, что нет лучшего способа прекратить с ним отношения, чем заговорить о его знаменитом брате. На эту тему он не только не хотел говорить, но даже слышать имя брата категорически не желал.

Кроме этих рассказов, я ещё помнил стихотворение Булата Шалвовича, написанное им за несколько дней до смерти, в котором были такие строки:

…В тридцать четвёртом родился мой брат,
и жизнь его вслед за моей полетела.
Во всех его бедах я не виноват,
Но он меня проклял… И, может, за дело…

Я несколько раз собирался Виктору Шалвовичу позвонить и наконец решился. Зная, что любое неверно сказанное слово может стать последним в нашем разговоре, я сбивчиво, даже не представившись, рассказал, что меня интересует история его родителей, его семьи, ни намёком не обмолвившись о брате. Он выслушал меня и нехотя согласился встретиться.

…Я подходил к дому, в котором жил Виктор Шалвович, когда из нужного мне подъезда вышел пожилой человек и, повернувшись ко мне спиной, направился к мусорному контейнеру. В руке у него было ведро. И вдруг я остолбенел: теперь, со спины, я явственно увидел, что это не просто какой-то пожилой человек, это идёт Булат Окуджава! Всё было его: и походка, и сутулость, и небрежно сунутая в брючный карман свободная рука! Но так как Булатом Шалвовичем этот человек никак не мог быть (того уже не было в живых), стало совершенно ясно, что от меня удаляется не кто иной, как Виктор Шалвович Окуджава. Я подождал, пока он вернётся к подъезду, и представился. Мы поднялись к нему в квартиру на шестнадцатый этаж. Обстановка в его однокомнатной квартире была аскетическая: тахта, стол, книжные полки, не было даже телевизора.

Как только мы сели, Виктор Шалвович предварил наш разговор маленьким вступлением и высказался примерно в таком ключе, что он готов ответить на интересующие меня вопросы, хотя он и не понимает, кому может быть интересна история простой, ничем не примечательной семьи. Закончил он своё вступление предупреждением, что, если я вдруг, вольно или невольно, упомяну в разговоре имя его брата, разговор на этом будет окончен[29 - Подробнее о взаимоотношениях братьев Окуджава см.: М. Гизатулин. Времени не будет помириться. Булат Окуджава: «…из самого начала». М.: Булат, 2008.].

Я был готов к этому, у меня была масса вопросов, не касающихся его брата, поэтому мы очень хорошо проговорили с ним около двух часов. Виктор Шалвович оказался умным и интересным собеседником. Мы стали иногда встречаться. Бывал он и у меня дома. Он никогда не говорил, что их развело с братом по жизни, да об этом и не могло быть речи, ведь табу на имени Булата оставалось.

…Вспоминаю, как мы собирались с Виктором Шалвовичем в Шамордино в первый раз. Это было летом 1999 года. Я чувствовал, что Виктору Шалвовичу очень хочется поехать, но он всячески отнекивался, говорил, что всё это напрасно: никого мы там не найдём, никого из учителей уже нет в живых. Но я был настойчив – пусть никого не найдём, просто прогуляемся – и мы поехали.

Я видел, как он радовался, оказавшись в тех местах, где был совсем молодым юношей, где к нему пришла первая любовь. Он узнавал и не узнавал эти места, этот дом, в котором они жили, этот косогор. Теперь здесь никто не жил, дом был заброшенный и полуразвалившийся. Виктор Шалвович показал мне соседний полуразвалившийся домик и сказал, что раньше в нём жил его учитель физики Николай Михайлович Гудков. Дом совсем не производил впечатление жилого, но в садике кто-то был, там чувствовалось какое-то шевеление. Мы зашли в садик, чтобы узнать, кто здесь теперь живёт, может, знают что-нибудь о прежнем жильце. Навстречу нам вышел глубокий старик, но Виктор Шалвович сразу узнал его. Это был его старый учитель Николай Михайлович Гудков.

Эта неожиданная встреча сильно растрогала обоих, а точнее, всех троих. Николай Михайлович пригласил нас в домик и провёл по устланному газетами полу в комнату. Газеты, объяснил он, нужны потому, что пол мыть он уже не в силах, поэтому время от времени выбрасывает испачкавшиеся газеты и стелет новые.

Из каких-то дремучих загашников Николай Михайлович извлёк две бутылки водки, которые много лет назад припас для своих поминок. На них даже этикетки были полуистлевшие, ещё советские. Я был за рулём, но учитель с учеником справились с двумя бутылками и без меня и даже не опьянели почему-то. Несмотря на возраст.

В последний раз Булат Окуджава побывал в Шамордине за год до смерти, в 1996 году. У Н. М. Гудкова от того пребывания осталась книга «Заезжий музыкант» с автографом: «Дорогому Николаю Михайловичу в честь сорокашестилетия нашего знакомства. Сердечно Б. Окуджава».

Николай Михайлович Гудков умер в конце 2005 года.

А в тот день встретились мы и с другими учителями, которые хорошо помнили ученика Витю.

…Ничего не подозревающий Борис Харитонович Кузин разлил по рюмкам водку и неожиданно провозгласил тост памяти Булата. Я с ужасом смотрел на Виктора Шалвовича – что сейчас будет! Встанет и выйдет из-за стола или просто откажется пить? Виктор смотрел невидяще усталыми серыми глазами перед собой, не донеся руку до рюмки. Пауза затягивалась. Наконец, Виктор взял в руку рюмку и хрипло еле слышно выдохнул:

– Пусть земля ему будет пухом…

Кузины прослезились, а я ликовал – «лёд тронулся»!

Действительно, «лёд тронулся». После этой поездки Виктор Шалвович стал смягчаться к брату. Постепенно, постепенно мы начали так или иначе касаться его, сначала очень осторожно, и Виктор Шалвович, говоря о брате, называл его просто местоимением «он». Это было даже смешно. Я всё больше проникался к нему нежностью и сочувствием, я увидел, какой он гордый и вместе с тем очень ранимый человек. И красивый.

Мы уже говорили о «нём» не вскользь, а прямо и подолгу, и называл он его всё чаще по имени. Видно было, что ему самому странно слышать из своих уст имя давно вычеркнутого из жизни брата. Только иногда, когда я слишком уж расходился со своими бесконечными вопросами, он вдруг спохватывался и сердился всерьёз: «Так, ну на сегодня хватит. Вы уже злоупотребляете, мы так не договаривались». Но такие случаи бывали всё реже и реже.

Не могу не рассказать и о тяжёлой странице в истории нашего знакомства. Виктор Шалвович был весьма требователен к окружающим, терпеть не мог в людях необязательности. Как-то в конце одной из наших встреч я, прощаясь, сказал, что мы встретимся снова в ближайшие дни. Потом закрутился, всё дела какие-то, неурядицы, и позвонил я ему только через месяц или два. Виктор Шалвович встречаться не захотел и сказал, что между нами всё кончено. Я написал ему письмо, в котором изложил свои обстоятельства, не позволившие мне позвонить раньше. С большим трудом удалось восстановить контакт.

После этого постепенно отношения приобрели ещё более близкий душевный характер, как мне кажется. Мы вынашивали планы совместной поездки в Тбилиси, а 12 июня 2002 года, в годовщину смерти Булата, побывали у него на могиле и у памятника на Арбате. В тот же день съездили на Донское кладбище, где покоятся тётя Маня и дядя Вася Окуджава. Как недавно мне стало известно, и дядя Николай Окуджава, расстрелянный 4 марта 1939 года, тоже захоронен на Донском кладбище – в братской могиле.

Очень хорошо провели мы этот день с Виктором Шалвовичем. Расставались ненадолго…

После этого я пропал на полгода. Личные обстоятельства сложились так, что было не до Тбилиси, ни до чего… Когда опомнился, было страшно уже звонить Виктору Шалвовичу. Всё-таки набрался смелости, позвонил и услышал то, что и должен был услышать. Ни о какой совместной поездке в Тбилиси уже не могло быть и речи.