Избранные проявления мужского эгоизма. Сборник рассказов

Когда каша поджарилась, Восклецов дернул Шмелёва за ногу.

– Что? Готова?

– Ложку… ищи.

– Ложку найдем, – весело отозвался Шмелев.

– Молодец, ВосклЯцов, – бубнил набитым ртом Шмелев, – только разумение у тебя короткое.

– Что? – удивился Восклецов.

– А может наоборот – долгое. Долго разумеешь, коротко делаешь. Не ясно? Ну, ничего, ночь впереди, подумай, может, и поймешь. Ты наворачивай, наворачивай, чего вылупился-то?

– А! – встрепенулся Восклецов и попробовал дотянуться до банки.

– Эх ты, деревня Никоновка Черниговской области, – отстал от банки Шмелев и вытащил из отворота ушанки окурок. – Курево-то оставить?

– Вологодский я, – тупо ответил Восклецов.

Банка была пуста.

Едва Шмелев забрался на нары, с нижней полки высунулся наводчик Султанов.

Восклецов смотрел на пустую банку, рассеяно думал. В банке уже чернела земля, в которой вился клубок дождевых червей. С речки Углы тянуло туманом и лещами. На берегу сидели рыбаки.

– А, Восклецов, кушаешь? – сонно спросил Султанов.

– Хочешь?

– Не, чай хочу. Настоящий чай хочу. Зеленый.

– Это… как? – удивился Восклецов.

– Это так: мало чай пьешь – большой сила получаешь. Армейский чай плохой.

– Эта. ..вода есть.. . В котелке…

– Ты добрый ошна, Восклецов. Но давай мой чай пить. Сахар, сухарь… Хороший чай пить будем.

– Чайком, значит, балуетесь, – свесился сверху Шмелев.

Восклецов рассеянно улыбнулся.

– Иди, тоже пей, – пригласил Султанов. – Хороший чай сделал ошна Восклецов.

– Я? – удивился Восклецов.

– Уж не откажусь. – Шмелев спрыгнул с полки и подсел к буржуйке – А пошамать к чаю что-нибудь найдется?

Султанов придвинул к нему сухари.

– Наши ничего с чаем не едят. Лепешка, навот, виноград на столе есть. Но наши только чай пьют. Baй-бой! – загрустил неожиданно Султанов.

– Много ли проку воду голую дуть, – пробубнил Шмелев. – Вон деревенщину нашу спроси. Небось, к блюдечку чая сала изрядный шмат, шанежки. А, ВосклЯцов?

– Ты… чего? – спросил Восклецов Султанова, в раскосых глазах которого блеснули слезы.

– Лепешка хочу, – вздохнул Султанов. – В руки взять хочу. Понюхать хочу. Давно не видел.

– Да, – вздохнул вслед за ним Восклецов. В дымном проеме пятистенника возникли мамины руки и огромные ломти каравая. Он тоже хотел понюхать хлеб.

– Кто там ностальгию разводит и бравым солдатам мешает спать?

Из темноты противоположных нар высунулась взлохмаченная голова сержанта Казановича, отчисленного перед армией с философского факультета МГУ.

– А, Шмелев! – Казанович накинул на крупные плечи шинель и подсел к буржуйке, – Тебя в соседстве с едой только и видишь. Молодец! Да ладно ты обижаться, сиди уж!

Казанович выставил вперед руки и наткнулся на банку из-под каши

– А ну-ка, Восклецов, пошарь-ка в моем «сидорке». Пировать – так пировать.

Восклецов послушно шагнул к нарам.

– Что, Султаныч, – Казанович приобнял за плечи Султанова. – Скучаешь, значит, по своему кишлаку? Да, здесь тебе не оазис с дынями и ишаками. И как тебя угораздило оказаться в российской армии?

– А я знаю? – беспечно махнул рукой Султанов.

– Хитрым надо быть, – продолжал Казанович, вскрывая принесенные Восклецовым банки. – Разве не так, Шмелев?

– А что я-то?

– Ладно, не бойся, не буду тебя угнетать.

– Чего пристал? – взъярился Шмелев.

– Ну-ну, – миролюбиво протянул Казанович, – ты не очень-то выходи из себя. Молод еще. Да сядь ты, сядь. Кашу есть сейчас будем.

– Ох, и натура же у тебя, Казанович, – выругался Шмелев, забираясь на полку. – Язва турецкая. Мстишь, что ли, за то, что, загребли? А еще философ.

Казанович расхохотался.

Банки с кашей еще шипели на буржуйке, когда проснулся взводный – лейтенант Махонов. Увидев сидящих у печки солдат, он хотел было приказать лечь спать, но передумал, вслушиваясь в их разговор.

– Дурак он, – сказал Казанович, имея в виду Шмелева, – напомнил мне одного милиционера, когда я однажды закурил в подземном переходе. «Документы гони», – орет. Достаю студенческий билет, а он, значит, чтобы меня поддеть, говорит: «А еще очки одел!» Прямо так: «одел».

Казанович оперся спиной о дощатую стену вагона и сунул в уши наушники плейера, с которым никогда не расставался.

– Это… музыка? – спросил Восклецов.