Потому что мы – мама!

– Запомнил! Я и сам так умею, – заверил Винни-Пух слона, который очень ему понравился как раз своей улыбкой.

Игрушки начали прощаться:

– Первые ценные указания мы тебе дали, про остальное потом поговорим. Нам еще нужно обойти другие палаты, куда новеньких привезли. Да и тут не мешало бы с остальными квартирантами познакомиться. Знаешь их уже?

– Пока не успели толком поболтать, столько всего сразу навалилось. Вот у окна мальчишка лет одиннадцати. Ему вы вряд ли нужны. А у стены двое друг за другом – им по восемь. Тут вам точно дело найдется, – сказал разбирающийся в детях Винни-Пух.

Игрушки потихоньку слезали с кровати, причем Артемий Петрович неудачно скатился и присвистнул на полу, отчего покраснел чуть не до слез.

– Не тушуйся, Тёмочка, – квакнула лягушка и по-свойски пихнула его локтем в бок. – Распотешил-таки старушку! Умница. А теперь будь мамой вон тому – лопоухому. Ему твой свист по нраву придется.

Артемий Петрович в сердцах бросил Кваке: «Зря вы так, почтеннейшая! Ведь нервы у меня не резиновые», рванул на груди шарф и полез на соседнюю койку.

– Нервы, может, и нет, зато все остальное именно что резиновое. А вот у меня нервы железные, – стукнула себя в жестяную грудь лягушка и отправилась проверять другие палаты.

Когда дверь за ней закрылась, Артемий Петрович, поудобнее устраиваясь на тумбочке рядом с головой нового друга, прошептал обреченно: «Просто она жаба!» Но так тихо, чтобы никто его не услышал.

* * * * * * * * * * * *

Утром Винни-Пух не успел даже глаза открыть, как вспыхнул свет, на окне разлетелись занавески, и у кровати оказалась медсестра Светочка, о которой, видимо, и рассказала Квака.

– Подъём, подъём, – бодро пропела она каждому пациенту над ухом. – Никто никуда не идет, всем сначала положен градусник. И готовим пальцы, сейчас придут кровь брать.

Винни, заслышав про кровь, забрался Марсику в ладошку, чувствуя всей своей шубкой, как у того взволнованно бьется венка на запястье. Он гладил его лапкой, приговаривая: «Это не больно, это так надо, это быстро».

В кроватях недовольно зашевелились. Кровь из пальца никто не любил.

– Ну а чего такие унылые? – Светочка летала между койками, прямо как фея Винкс. – Бодрей давайте! Сегодня с лечащим врачом познакомитесь. Ой, Ефим Семенович у нас – чудо, без пяти минут профессор. Он вчера на конференции выступал. Гляжу, с утра уже успел заскочить к вам, да? – Света состроила умильную рожицу, увидев игрушки на тумбочках. – Ну каждого, каждого буквально, как сына родного… Благодетель! Давайте подмышки. Вот увидите, он вам понравится. Его у нас все обожают.

Светочка заморгала счастливыми глазами, показывая силу всеобщего обожания, и выскочила из палаты. В своем нежно-зеленом одеянии она была похожа на изящного стрекочущего кузнечика.

– Предупреждаю сразу, пацаны. Не реветь! Закон джунглей, – подал голос от окна самый старший из мальчишек. Он приподнялся на подушке, опершись на здоровый локоть. – Я в больницах часто. Каждое лето в турпоходы ходим. То змеи, то ушибы, то ожоги – всего насмотрелся. И сразу скажу: у вас у каждого – плевое дело. Раз – и будете как новенькие. Так что не боись, братва!

Недовольное копошение в кроватях после этих слов пошло живее. Кто-то под одеялом даже облегченно выдохнул.

Вскоре в палату вошла строгая женщина, по глаза замотанная в маску. От этого она казалась зловещей, потому что не было видно – доброе у нее лицо или нет. В ее руках дребезжала стойка с пробирками. Своим непреклонным видом она сразу давала понять, что пощады не будет никому.

– Красильников? – негромко, но внушительно назвала женщина фамилию из списка, хищно звякнув стеклом в повисшей тишине.

– Вы прямо как мумия из фильма, – отозвался Красильников, стараясь разрядить предгрозовую атмосферу. Это и был тот самый старший мальчишка в палате.

– Шутим? – тем же бесстрастным голосом спросила женщина и проткнула протянутый палец. Красильников и бровью не повел.

– Конечно, шутим, не плакать же, – отозвался он и подмигнул. – Не дрейфь, пацаны.

Марсик давно научился не плакать в кабинете врача. Вот когда обидно – тогда другое дело, тут пока он не умел с собой совладать.

Кровь из пальца прошла «на ура». Один попыхтел, второй пошипел, но обошлось без слез и скандалов, непреклонная мумия даже одобрительно подняла брови. Когда она вышла, в палате стало ощутимо теплее.

– Прямо какой-то айсберг. Какая-то толща льда. Первый раз такую непробиваемую мумию вижу. Прямо «не троньте, а то я растаю», – веселился Красильников.

В кроватях одобрительно захихикали.

– Меня Ваня зовут, – представился он.

– Я – Альгис Кипке.

– Я – Лева Стронк.

– А я – Марк Мышкин, друзья зовут меня Марсианин.

Но познакомиться как следует им не удалось, потому что в палату вошел доктор.

После Светочкиной рекомендации все почему-то ожидали увидеть толстенького пожилого врача с седой бородой. Но Ефим Семенович был молод, худ и брит до синевы. Из-под белой шапочки торчали жесткие, как черные пружинки, легкомысленные кудри, что в представлении мальчишек совершенно не вязалось со званием будущего профессора. Он обежал взглядом палату и весело воскликнул:

– Так, опять Светочка! И тут успела поставить свои игрушечные войска. Что ж, это делу не помеха. Надеюсь, градусники она тоже успела поставить.

И он по очереди осмотрел каждого, пробегаясь своими стремительными прохладными пальцами по местам больным и не очень, доставал как фокусник из папки черные листы рентгеновских снимков, прищуривался, как будто прикидывая, имеют ли они художественную ценность.

– Так, а что у нас тут? – приговаривал он монотонно, но безмятежно, как будто заклинание бормотал. – Тут у нас отлично. 37 и 6 – ну это нормально. Нет, тут не больно, я знаю, где больно. А вот здесь просто прекрасно. Сюда покой пару дней. Того покапаем неделю. Этого еще раз на снимок. Так, и витамины каждому.

Светочка порхала за его спиной, добросовестно кивая и записывая. Дальше Ефим Семенович пробурчал несколько совершенно непонятных заклинаний на латыни, но с таким оптимизмом подмигивая каждому, что все в палате, даже Винни-Пух, почувствовали большое облегчение и прилив сил.

– А мне тут долго лежать? – подал голос Альгис.

– Много будешь знать – мало будешь спать, – доктор предостерегающе поднял палец.

– По-вашему выходит, что хорошо спят только неучи, – усмехнулся Ваня.

Заинтересованно и быстро доктор глянул на него:

– Остроумие? Молодцом. Еще никому оно не мешало. Только будь другом, умоляю тебя, не шути с Анной Григорьевной, – он понизил голос до трагического шепота. – А то нам всем попадет. Я сам ее боюсь. Честное слово!

Ефим Семенович энергично хлопнул себя по коленкам, сообщил, что надо бежать, потребовал, чтобы все немедленно поправлялись, и каждому со значением посмотрел в глаза. Каждый обещал Ефима Семеновича не подвести.

И трудный рабочий больничный день начался. Завтрак, перевязки, процедуры. Их по одному водили (а Марсика возили) в отдаленные больничные коридоры, похожие на темные подземелья, в которых угрожающе гудели и попискивали огромные технические установки.

В кабинетах пугающе пахло. Где-то чем-то кислым, где-то чем-то мыльным, а где-то горячей резиной. Дома у Марсика таких зловещих запахов не было. В каждом новом кабинете его ждали всё новые врачи с одинаковыми внимательными глазами, и все они были замотаны в одинаковые костюмы и маски, и поэтому похожи один на другого, как будто специально договорились пугать его своим однообразием.

И каждый раз в новом кабинете или новом коридоре Винни-Пух, который устроился за пазухой Марсика, утешал своего друга:

– А что ты хотел? Конечно, тут не медом пахнет. Как, по-твоему, гонять микробов? Знаешь, какие тут микробы водятся? Настоящие монстры. А тут с ними борются. Поэтому и пахнет по-больничному. Это запах борьбы!