ELAI. Том I. Несколько жизней

– Да, я помню, Лизи, не скучайте, скоро буду!

– Вот так, папа нас оставил совсем одних, но ничего, нам будет весело, правда, милый?

– Мама…

Эта картинка, что появилась со вспышками света, я не помню. Мама тогда отвела меня на кухню, усадила за стол, кормила кашей, а ложка была вместо вертолетика. Мама так забавно изображала этот звук лопастей, но я понимал, что это всего лишь ложка, а смеялся только из-за звука, который она смешно воспроизводила. Интересно, мама правда думала, что это вертолет? Я тогда думал только об этом…

– «Вот же глупая!» – думал я тогда, – «Это же просто ложка!»

– Лизи, я дома!

– Эдди! Смотри, малыш, папа уже дома!

– Да, папа дома и не с пустыми руками! Опа!

Он тогда подарил мне зайца. Эту игрушку я часто таскал с собой. Кажется, это было моё день рождения или очередной праздник, а потом мы вместе ели торт. Он был слишком сладким для меня тогда, и я смог осилить лишь часть, наверное всего пару ложечек, которые мама также погружала мне в рот, изображая вертолетик. Всё остальное было испорчено: я всё просто помял и скинул на пол. Тогда мне казалось это довольно забавным. В принципе, что можно ожидать от ребёнка, которого веселит шевелящийся палец на руке, изображающий червяка…

– Эй! Ты слышишь меня?

Чувствую, как кружится голова, перед глазами словно пелена. Я двигаюсь ближе к дверям, чтобы выйти, но свет бликами падает в глаза. Слышу громкое биение сердца, собственное дыхание и странные запахи, что не раз приходилось ощущать в последнее время. Живот почему-то начинает крутить, а боль становится только сильнее, словно скручивая изнутри в узел.

«– О да, я знаю, каково тебе сейчас… Я бы на твоем месте забрался куда-нибудь повыше, где есть отдельное местечко, где можно уединиться, вдохнув этот холодный воздух…»

Головокружение не прекращалось некоторое время. Я попытался доползти до раковины, чтобы напиться, но, потянувшись к кружке, наступил на что-то, от чего подскользнулся и ударился подбородком о раковину, а затем о кафель.

«– Эй, просыпайся, давай, тебе пора… Элаи!»

Я резко очнулся и аккуратно поднялся с пола. На руке осталось немного запекшейся крови, видимо, я разбил подбородок. Голова немного трещит от удара, но с кружкой я успешно отправляюсь в свою комнату. Вместе с ней хватаю одеяло и направляюсь в коридор. Я помню, что где-то в потолке был люк, а за ним кабинет отца, который там работал. После того как я нашел нужную потолочную плиту, выдвинулась лестница. Рядом, в тумбочке, были ключи, но их было так много, что пришлось несколько раз забираться наверх, вставлять ключи и возвращаться обратно, открывая и закрывая тумбу. После того как я нашел нужные ключи, убедился, что в доме нет дубликата. Я забрался внутрь, осмотрел пространство внизу и, убедившись, что все на своих местах, закрыл за собой люк, заперевшись наверху. Оставил ключи в замке, чтобы никто не смог проникнуть внутрь, заставая меня врасплох.

Кабинет остался таким же, как и во время присутствия здесь отца, это немножко грело душу. Те же обшарпанные темные стены, то же единственное, такое же гниющее окно и те же смежные комнатки: небольшая библиотека и ванная комната, совмещенная с туалетом. «То, что мне нужно», – подумал я. Те горы книг, что кучами накиданы в библиотеке между стеллажами, на удивление, были забиты полками; те документы, газетные вырезки, альбомы с фотографиями отца – всё принадлежало когда-то ему. Отсутствовал лишь компьютерный стол, за которым отец постоянно что-то писал, а мама ругала его за то, что семья для него не на первом месте. Здесь не было стульев, каких-либо тумбочек, только гора книг в соседней комнате в перемешку с бумажками или же документами, что уже не важно.

Я помню, как он сидел здесь, а мама кричала на него, но я не понимал тогда, почему. Что случилось, да и насколько это серьезно. Папа лишь занимался тем, чем и всегда, ежедневно, ничего нового не произошло.

– Эдвард-пайн, ну живо спускайся! Сколько раз мне нужно распинаться перед тобой? Я что, многого прошу? Неужели так сложно уделить время семье, а не этим бумажкам?

– Я что, это для себя делаю? Я всё ради вас стараюсь, ты не понимаешь! Если бы не я, у нас бы давно отобрали дом!

– Ты только и можешь, что вспоминать тот случай, это случилось из-за тебя, и именно моему папе пришлось всё это разгребать!

– Да он ничего не сделал! Это я сейчас продолжаю всё это разгребать, и это именно ты развела тот конфликт с властями. ВСЁ можно было потихоньку решить, но нет…

– Давай, обвиняй теперь меня во всём! Я же виновата в каждой грёбанной проблеме…

– Эд… т…

Они тогда продолжали ссориться, казалось, что даже моего крика не было слышно…

***

«—Ты хочешь это вернуть? Думаешь, было бы лучше?»

—Хотя бы не было так ужасно, как есть сейчас…

«—Ты точно в этом уверен? Я думаю, что всё давно уже шло к подобному исходу. Он хотя бы стал намного счастливее.»

—А можно ли стать счастливее далеко от близких людей?

«—Можно…»

—Значит, мы ему не были нужны, ни я, ни мама… Он мог бы хотя бы забрать меня! Почему он этого не сделал? Почему бросил совсем одну… С ней…

По щекам предательски потекли слезы, а крик где-то там не замолкал, словно прошлое закрылось в маленькой темной комнате, и я пытаюсь докричаться до себя, что остался в настоящем. В ответ лишь тишина, я ничего не слышу, совсем, только глухой крик из той маленькой комнаты и стук, что болью прорывается из-под ребер.

Отец часто запирался здесь после очередной ссоры и не спускался, так как на чердаке было все оборудовано специально для подобных случаев. Он ничего не ел и пропускал все приемы пищи, погружаясь с головой в работу. Над чем именно он работал, я не знаю, помню только, что эта работа была связана с какими-то разработками. Он был ученым, хорошо зарабатывал, предлагая свои услуги в качестве врача, порой ходил лечить пациентов, но больше времени проводил в своем личном кабинете. Мне всегда было интересно заглянуть сюда в момент его работы, посмотреть поближе на то, что именно его привлекает в нахождении в полном одиночестве, без малейшего присутствия кого-либо рядом. Он не любил, когда его отвлекали или когда они с мамой ссорились, а больше всего ненавидел ее претензии к себе и то, как хитро она к скандалу и нарастающей обстановке приписывала меня.

Эдвард Пайн Сайленс – мой отец. Сидя на куче мусора, я рассматривал наши совместные фотографии, словно вглядываясь в прошлое. Я помню его жизнерадостным, он всегда приносил мне игрушки, как будто пытаясь компенсировать своё отсутствие. Хотя я не уверен, что он делал это намеренно. Мама считает, что это было просто уловкой, чтобы показать ребёнку, какой у нас хороший папочка.

Я помню его изумрудные глаза, уставший взгляд с ярко выраженными синяками от недосыпа. Он часто работал в своём кабинете допоздна, и его отсутствие было особенно ощутимым. Его тощий силуэт восхищал меня своей утончённостью, хотя и выглядел немного болезненно. Он был целеустремлённым и вёл затворнический образ жизни, но это приносило свои плоды – он добивался успеха.

Он редко играл со мной, но меня постоянно тянуло к нему, словно к недосягаемому цветку, до которого невозможно дотянуться. Привлечь его внимание было сложнее всего, и это стало моей целью, попыткой вдохнуть как можно больше воздуха, чтобы наконец дотянуться до этого цветка, едва протянув руку.

Его волосы всегда были взъерошенными, и он редко напоминал мне делового человека с элегантной причёской. Они были тёмно-бордового цвета, древесного с ноткой красного на свету, по крайней мере, такими я их запомнил. Порой он был странным и молчаливым, но в то же время самым счастливым и лучшим.

Иногда мне кажется, что он всё ещё здесь. Стоит лишь на мгновение закрыть глаза, и я вижу его перед собой. Я могу представить, как он перемещается по комнате, чувствую аромат его духов. Даже кабинет пропитался этим запахом, который возвращает меня обратно в те времена.

«– Ты только посмотри, насколько это кажется бессмысленным».

– Замолчи…

«– Ты же знаешь, что он больше не появится…»

– Замолчи!

Крикнув, я услышал, как мой голос отражается от стен, почувствовал, насколько пуста комната. Ещё несколько раз мой призыв эхом прокатился по стенам, а затем затих где-то в глубине моего сознания.

Я знаю, что этого не случится, что эта несуществующая жизнь останется со мной навсегда. Я не смогу принять те изменения, которые застали меня врасплох. Неужели вы думаете, что так легко отпустить эту боль? Так легко признать, что ничего не вернуть обратно?

– Да ты ничего не знаешь! Ты просто не можешь осуждать меня!

Я с силой хлопнул себя по ушам, и боль пронзила моё сознание, заглушая все остальные звуки и даже моё собственное дыхание. От этого ощущения я зажмурился и, стиснув зубы, прижал ладони к ушам в надежде, что боль исчезнет.

Отняв руки от лица, я медленно оглядел комнату, полную книг, которые валялись без дела. С потолка свисала залежавшаяся паутина, словно на ней жили тысячи поколений пауков, а по углам прятались ещё несколько поколений. Это место было в запустении, и мне хотелось остаться здесь навсегда, наедине со своими эмоциями и чувствами, лишь бы только не попадаться ей на глаза. Мама точно не заметит моего отсутствия, если я не буду шуметь и привлекать к себе внимание.

Казалось, дом опустел, не в силах принять болезненное отсутствие человека, который освещал своим присутствием мгновения, проведённые с семьёй. Пусть даже эти редкие моменты стали самыми ценными. Он был единственным, кто всегда уделял время дому, приводил его в порядок. Раньше дом никогда не выглядел так, как будто после ухода отца всё самое важное исчезло. Он будто заболел и начал гнить. Иногда по ночам я слышу, как доски стонут от боли, чувствуя пустоту, пожирающую его изнутри вместе с теми, кто остался.

Я разделяю свою жизнь на «до» и «после». Не помню, что было «до», лишь изредка возникают моменты воспоминаний. Но что же случилось «после»? А после ничего не было. Это не жизнь, это гниющие нездоровое существование, позволяющее лишь мучительно гнить, загоняя себя в обстоятельства, которые произошли после.

Я не могу забыть ту маму, которая всегда дарила мне тепло своей улыбкой, объятиями и этой теплотой от действий и слов. Я не могу забыть её сверкающие глаза от счастья, цвета самых ярких звёзд в небе. Её вечно ухоженные светло-персиковые волосы, нежно выведенный макияж «на каждый день» и кружащую в танце походку. Она словно плыла по полу, приводила дом в порядок и следила за тем, что мы едим и покупаем. Раньше я восхищался ею, а теперь даже не помню, каким это было. Она слишком изменилась, чтобы считать всё это правдой, или же она просто притворялась и не была такой на самом деле. Может быть, её погубила эта любовь, которая, как выяснилось, не была вечной? Мне всё ещё кажется, что она любит его и скучает. Я слышу, как горько она плачет в темноте, за стенами собственной комнаты. Она всегда закрывает двери на ключ, и невозможно даже заглянуть внутрь. Порой плач переходит в крики и истерики, от чего становится ещё страшнее. В такие моменты я убегаю как можно дальше, закрываюсь в комнате и пытаюсь заглушить страшные крики руками, сторонние звуки тишиной.